— Этого я больше всего не люблю… Можете его порешить!
Бандиты, толпившиеся вокруг женщины, зааплодировали, поскольку все прекрасно знали, что имелись серьезные подозрения о ее тесной связи с теми, кого они называли «грязными людишками из префектуры»…
Однако вскоре наступила тишина.
Слышно было, как на ворот, позволяющий спускаться в помещение для выращивания шампиньонов при помощи гигантского ведра, напоминающего корзину, со скрипом наматывалась веревка.
Несколько секунд спустя бандиты образовали круг под черной дырой колодца.
— Все в порядке, Борода? — спросил Нибе.
— Все нормально, кореш!..
— А дичь с вами?
— Вот его-то мы тебе и спускаем…
— Я всегда готов… Теперь ваша очередь!..
Матрос взял тело Жюля за плечи и бросил его на пол. Корзина снова поднялась вверх. Борода, Дьяк и Эмиле собирались присоединиться к компании.
Все с любопытством смотрели на пленника.
— Что-то он дрябловат, этот типчик! — покритиковала Эрнестин. — Ах! Черт возьми, ни рукой ни ногой не шевелит. Можно подумать — аристократ.
И легко ударяя ногой по лицу несчастного, она старалась пробудить в нем какие-нибудь признаки жизни.
Прибытие Бороды прервало эту игру…
— Дай-ка глянуть, Эрнестин!..
Пожав руки дружкам, он надолго приложился к горлышку бутылки, с начала вечера передававшейся по кругу и заговорил:
— Давайте! За работу!.. Если нам надо его прикончить, так это нужно сделать сегодня же, до того, как наступит утро… Так что, не будем терять времени…
Вне всякого сомнения члены банды Цифр не в первый раз приступали к суду над своим — было похоже, что каждый из них превосходно знал свою роль.
Матрос поднял рухнувшее тело Жюля, с помощью двух дружков приставил его к одной из поддерживающих опор, толстому брусу, и крепко привязал.
Эрнестин развязала шарф, закрывавший рот несчастного Жюля…
Нибе приказал:
— Суд — по местам!.. Эй, вы, там! Налейте-ка этому типу стаканчик чего-нибудь лечебного!..
«Стаканчик чего-нибудь лечебного», предназначенный для того, чтобы привести в сознание несчастного слугу, был принесен мамашей Косоглазкой и представлял собой большую кастрюлю холодной воды, которую она плеснула в лицо пленника.
Жюль открыл глаза, понемногу пришел в себя. Все вокруг молчали и, усмехаясь, следили за его возвращением к жизни, а перекошенное от страха и мертвенно бледное лицо Жюля еще больше побледнело и позеленело от ужаса…
Несчастный не мог вымолвить ни слова.
Широко раскрытыми от страха глазами он смотрел на своих вчерашних дружков, сидевших на корточках и язвительно рассматривавших его.
— Ты нас слышишь, Жюль? — спросил Нибе.
— Сжальтесь!.. — прокричал пленник.
Но Нибе мало волновала подобная просьба.
— Он понимает, порядок! — сказал он. — Я за соблюдение формальностей. Я не захотел бы его судить, если бы он не смог защищаться. Таких вещей быть не должно!
И, оборачиваясь к своим дружкам, чтобы получить их одобрение, тюремный охранник продолжил:
— Борода, тебе слово! Давай!.. Объясни-ка нам, почему его судят! Скажи-ка нам, в чем его обвиняют…
Борода, шагавший взад-вперед между странным судом и несчастным «обвиняемым», уже полумертвым, неспособным произнести ни слова, сформулировать какую-нибудь логическую мысль, принял самодовольную позу и начал свою обвинительную речь следующими словами:
— Жюль, разве мы тебя когда-нибудь обижали? Разве мы устраивали тебе когда-нибудь ловушки? Разве мы обманывали тебя, когда делились? В конце концов, можешь ли ты нас в чем-нибудь упрекнуть? Нет?.. И потом, мне кажется, ты нас достаточно знаешь, чтобы быть уверенным, что это не в наших привычках. Правда? Значит, теперь я скажу, почему мы имеем на тебя зуб… Перво-наперво, ты единственный… Ты слышишь? И не нужно будет сейчас врать… Ты единственный, кто мог перебежать нам дорогу в деле княгини Данидофф… Согласен?
Голосом, который едва можно было разобрать, Жюль ответил:
— Борода, я тебя не понимаю! Я ничего не сделал. В чем вы меня упрекаете?
Борода не спешил.
Стоя перед пленником с развязным видом — одна рука в кармане, другая поднята в трагическом жесте, он обратился за поддержкой товарищей.
— Ну вот! — заявил он. — Господин не понимает. У него даже не хватает смелости быть откровенным!
И, поворачиваясь к Жюлю, продолжил:
— Хорошо! Я тебе сейчас объясню! Ты ведь должен был состряпать дельце о краже драгоценностей дамочки? Ну и что ты сделал? Мне что, тебе напомнить?.. Вместо того, чтобы помочь нам, что ты, кстати, клятвенно обещал, ты все подгреб под себя!.. Иначе говоря, ты, наверное, снюхался с такими же лакеями, как ты сам, которые прислуживали на балу, ты обобрал дамочку, и, таким образом, тебе не пришлось делиться с нами. И нам всем ничего не досталось! Ну, просто, ни фига! Доказательство этого, как и того, что у тебя есть дружки, которые нам не известны, то, что вчера кто-то смог вытащить тебя из полицейского участка. И это были не мы… Но я возвращаюсь к ограблению княгини. Уж ты, наверное, тогда посмеялся? Что же ты хочешь? Теперь наша очередь! Сейчас ты больше не смеешься… Знаешь, как называется то, что ты сделал?
Тем же сдавленным голосом Жюль снова выкрикнул:
— Но это неправда! Я клянусь…
Борода даже не слушал его.
— Никто из корешей, — заявил он, — не может меня опровергнуть… Вести себя так, — значит предать. Ты предал банду Цифр! Что ты можешь на это ответить?
В третий раз Жюль ответил на одном дыхании, так как чувствовал, что жизнь постепенно уходит от него. Он был охвачен ужасным страхом, представляя себя бесповоротно потерянным:
— Клянусь, я не делал этого… Это не я ограбил княгиню. Я даже не знаю, кто это сделал.
Возможно, Жюль говорил правду. Он использовал, увы, наихудшее средство, чтобы защищаться…
Те, кто судили его этим странным судом, кристально честные в отношениях между собой дружки, считали наказуемым прежде всего предательство. И они не могли пожалеть товарища, у которого не хватало смелости, чтобы признаться в содеянном.
Если бы Жюль был умнее, свысока отнесся к обвинению Бороды и резко ответил на угрозу, возможно, он и произвел бы впечатление на судей, но он кричал «сжальтесь» безжалостным людям… И он боялся… Об этом можно было догадаться по бившим его конвульсиям, по ужасающей бледности, по появившимся на лбу каплям холодного пота.
Перед бандитами был уже не человек, а жалкая развалина.
И чем более жалкой она была, тем меньше интереса она для них представляла. А Жюль все время повторял:
— Клянусь, что это не я… нет, не я.
Бандиты, возмущенные, опьяненные яростью, поднялись в едином порыве.
— Хорошо! Ладно же! — злобно заорал Нибе, разом забыв о юридических формальностях, за которые он ратовал несколько минут тому назад. — Раз он хочет лгать, и у него не хватает смелости сознаться в том, что он сделал, надо снова воткнуть ему кляп… Эрнестин, вставь-ка затычку!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Бандиты, толпившиеся вокруг женщины, зааплодировали, поскольку все прекрасно знали, что имелись серьезные подозрения о ее тесной связи с теми, кого они называли «грязными людишками из префектуры»…
Однако вскоре наступила тишина.
Слышно было, как на ворот, позволяющий спускаться в помещение для выращивания шампиньонов при помощи гигантского ведра, напоминающего корзину, со скрипом наматывалась веревка.
Несколько секунд спустя бандиты образовали круг под черной дырой колодца.
— Все в порядке, Борода? — спросил Нибе.
— Все нормально, кореш!..
— А дичь с вами?
— Вот его-то мы тебе и спускаем…
— Я всегда готов… Теперь ваша очередь!..
Матрос взял тело Жюля за плечи и бросил его на пол. Корзина снова поднялась вверх. Борода, Дьяк и Эмиле собирались присоединиться к компании.
Все с любопытством смотрели на пленника.
— Что-то он дрябловат, этот типчик! — покритиковала Эрнестин. — Ах! Черт возьми, ни рукой ни ногой не шевелит. Можно подумать — аристократ.
И легко ударяя ногой по лицу несчастного, она старалась пробудить в нем какие-нибудь признаки жизни.
Прибытие Бороды прервало эту игру…
— Дай-ка глянуть, Эрнестин!..
Пожав руки дружкам, он надолго приложился к горлышку бутылки, с начала вечера передававшейся по кругу и заговорил:
— Давайте! За работу!.. Если нам надо его прикончить, так это нужно сделать сегодня же, до того, как наступит утро… Так что, не будем терять времени…
Вне всякого сомнения члены банды Цифр не в первый раз приступали к суду над своим — было похоже, что каждый из них превосходно знал свою роль.
Матрос поднял рухнувшее тело Жюля, с помощью двух дружков приставил его к одной из поддерживающих опор, толстому брусу, и крепко привязал.
Эрнестин развязала шарф, закрывавший рот несчастного Жюля…
Нибе приказал:
— Суд — по местам!.. Эй, вы, там! Налейте-ка этому типу стаканчик чего-нибудь лечебного!..
«Стаканчик чего-нибудь лечебного», предназначенный для того, чтобы привести в сознание несчастного слугу, был принесен мамашей Косоглазкой и представлял собой большую кастрюлю холодной воды, которую она плеснула в лицо пленника.
Жюль открыл глаза, понемногу пришел в себя. Все вокруг молчали и, усмехаясь, следили за его возвращением к жизни, а перекошенное от страха и мертвенно бледное лицо Жюля еще больше побледнело и позеленело от ужаса…
Несчастный не мог вымолвить ни слова.
Широко раскрытыми от страха глазами он смотрел на своих вчерашних дружков, сидевших на корточках и язвительно рассматривавших его.
— Ты нас слышишь, Жюль? — спросил Нибе.
— Сжальтесь!.. — прокричал пленник.
Но Нибе мало волновала подобная просьба.
— Он понимает, порядок! — сказал он. — Я за соблюдение формальностей. Я не захотел бы его судить, если бы он не смог защищаться. Таких вещей быть не должно!
И, оборачиваясь к своим дружкам, чтобы получить их одобрение, тюремный охранник продолжил:
— Борода, тебе слово! Давай!.. Объясни-ка нам, почему его судят! Скажи-ка нам, в чем его обвиняют…
Борода, шагавший взад-вперед между странным судом и несчастным «обвиняемым», уже полумертвым, неспособным произнести ни слова, сформулировать какую-нибудь логическую мысль, принял самодовольную позу и начал свою обвинительную речь следующими словами:
— Жюль, разве мы тебя когда-нибудь обижали? Разве мы устраивали тебе когда-нибудь ловушки? Разве мы обманывали тебя, когда делились? В конце концов, можешь ли ты нас в чем-нибудь упрекнуть? Нет?.. И потом, мне кажется, ты нас достаточно знаешь, чтобы быть уверенным, что это не в наших привычках. Правда? Значит, теперь я скажу, почему мы имеем на тебя зуб… Перво-наперво, ты единственный… Ты слышишь? И не нужно будет сейчас врать… Ты единственный, кто мог перебежать нам дорогу в деле княгини Данидофф… Согласен?
Голосом, который едва можно было разобрать, Жюль ответил:
— Борода, я тебя не понимаю! Я ничего не сделал. В чем вы меня упрекаете?
Борода не спешил.
Стоя перед пленником с развязным видом — одна рука в кармане, другая поднята в трагическом жесте, он обратился за поддержкой товарищей.
— Ну вот! — заявил он. — Господин не понимает. У него даже не хватает смелости быть откровенным!
И, поворачиваясь к Жюлю, продолжил:
— Хорошо! Я тебе сейчас объясню! Ты ведь должен был состряпать дельце о краже драгоценностей дамочки? Ну и что ты сделал? Мне что, тебе напомнить?.. Вместо того, чтобы помочь нам, что ты, кстати, клятвенно обещал, ты все подгреб под себя!.. Иначе говоря, ты, наверное, снюхался с такими же лакеями, как ты сам, которые прислуживали на балу, ты обобрал дамочку, и, таким образом, тебе не пришлось делиться с нами. И нам всем ничего не досталось! Ну, просто, ни фига! Доказательство этого, как и того, что у тебя есть дружки, которые нам не известны, то, что вчера кто-то смог вытащить тебя из полицейского участка. И это были не мы… Но я возвращаюсь к ограблению княгини. Уж ты, наверное, тогда посмеялся? Что же ты хочешь? Теперь наша очередь! Сейчас ты больше не смеешься… Знаешь, как называется то, что ты сделал?
Тем же сдавленным голосом Жюль снова выкрикнул:
— Но это неправда! Я клянусь…
Борода даже не слушал его.
— Никто из корешей, — заявил он, — не может меня опровергнуть… Вести себя так, — значит предать. Ты предал банду Цифр! Что ты можешь на это ответить?
В третий раз Жюль ответил на одном дыхании, так как чувствовал, что жизнь постепенно уходит от него. Он был охвачен ужасным страхом, представляя себя бесповоротно потерянным:
— Клянусь, я не делал этого… Это не я ограбил княгиню. Я даже не знаю, кто это сделал.
Возможно, Жюль говорил правду. Он использовал, увы, наихудшее средство, чтобы защищаться…
Те, кто судили его этим странным судом, кристально честные в отношениях между собой дружки, считали наказуемым прежде всего предательство. И они не могли пожалеть товарища, у которого не хватало смелости, чтобы признаться в содеянном.
Если бы Жюль был умнее, свысока отнесся к обвинению Бороды и резко ответил на угрозу, возможно, он и произвел бы впечатление на судей, но он кричал «сжальтесь» безжалостным людям… И он боялся… Об этом можно было догадаться по бившим его конвульсиям, по ужасающей бледности, по появившимся на лбу каплям холодного пота.
Перед бандитами был уже не человек, а жалкая развалина.
И чем более жалкой она была, тем меньше интереса она для них представляла. А Жюль все время повторял:
— Клянусь, что это не я… нет, не я.
Бандиты, возмущенные, опьяненные яростью, поднялись в едином порыве.
— Хорошо! Ладно же! — злобно заорал Нибе, разом забыв о юридических формальностях, за которые он ратовал несколько минут тому назад. — Раз он хочет лгать, и у него не хватает смелости сознаться в том, что он сделал, надо снова воткнуть ему кляп… Эрнестин, вставь-ка затычку!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84