Рукояткой камчи нукер наотмашь ударил его несколько раз по голове и лицу. Кровь залила глаза Акбергена.
Метнулась к нему Кундуз, опустилась на колени, закрыла телом. А потом, глядя снизу вверх на сидящую на коне Кутлун-Шагу, крикнула:
— Останови своего пса! Я сама сделаю то, что ты хочешь!
Рывком Кундуз развязала тугие жгуты кос, и они, подобно двум черным змеям, упали на пыльную землю.
— Значит, это ты и есть та Кундуз?
— Да. Но в чем виноваты я и мой сын? Почему ты велишь поступать со мной как с рабыней? Или все оттого, что у меня длинные косы?
Кутлун-Шага усмехнулась. Она знала все, что рассказывала степная молва.
— Если бы ты была виновата только в этом…— И обращаясь к нукерам, велела: — Женщину с ребенком заберите в Орду и поручите надежным людям…— Кутлун-Шага недобрым взглядом посмотрела на караванбаши. — Кто вы такие и куда держите пусть?
— Я купец, — вкрадчиво сказал тот. — У меня есть разрешение заниматься торговлей. Об этом знает отец ваш Кайду…
— Чем подтвердишь свои слова?
Караванбаши торопливо полез за пазуху и достал шелковый платок. Руки его дрожали от волнения, и он, с трудом развязав тугой узел, достал серебряную пластинку — пайцзу.
— Эту пайцзу мне дал в свое время великий хан Угедэй…— заглядывая в глаза Кутлун-Шаге, сказал он.
Пайцзы появились еще при Чингиз-хане. Они были золотыми, серебряными, медными, чугунными, деревянными. И изображения на них были разные: оскаленная голова тигра, спокойно сидящий тигр, летящий сокол… Каждая пайцза давала своему владельцу определенные привилегии: или беспрепятственный проход через все земли, принадлежащие монголам, или право не платить налог от проданных товаров, или право первым получать сменных лошадей на ямах, через которые спешили гонцы…
Разное было значение у пайцз, и каждый монгол обязан был их знать.
— Я знаю, — снова сказал караванбаши, — моя пайцза не золотая, а всего лишь серебряная, и я готов уплатить за товары, которые везу через ваш улус.
Выражение лица Кутулн-Шаги стало не таким грозным.
— Хорошо, — сказала она. — Мои нукеры осмотрят твои товары и возьмут то, что положено взять… И тогда ты сможешь продолжить свой путь.
Кутлун-Шага круто повернула своего иноходца и поскакала в ставку. Поднимая облако пыли, последовали за ней охранявшие ее нукеры.
Через некоторое время два воина погнали по степи Кундуз и Акбергена. Солнце уже садилось за край земли, но они не спешили — ставка правительницы улуса была рядом, за близкими невысокими курганами.
Кундуз знала обычаи и законы степи, и потому ей нетрудно было предсказать свою судьбу. Ничего хорошего не предвещал новый день и встреча с Кутлун-Шагой. Можно было надеяться на чудо, но в чудеса Кундуз давно не верила. Слишком много было в ее жизни горя и слез, и слишком короткой оказывалась радость: Кутлун-Шага многое знает и обмануть ее не удастся.
Кундуз вдруг почувствовала, что устала жить. Ей было безразлично, как распорядится ее судьбой дочь Кайду. И только то, что рядом был Акберген, мальчик, которого она давно уже приняла сердцем и считала своим сыном, заставляло лихорадочно искать выход.
Унижаться, молить о пощаде бесполезно. Кундуз знала: сердце отпрысков Чингиз-хана каменеет при виде унижения, а глаза жаждут увидеть еще больше. И она решила, что уж если нет никакой надежды помочь себе и Акбергену, то хотя бы умереть надо достойно.
Утром хмурые, молчаливые нукеры повели Кундуз и Акбергена к белому двенадцатикрылому шатру. Сердце Кундуз билось так сильно, что потемнело в глазах и, когда ее втолкнули в прохладный полумрак шатра, она долго ничего не могла рассмотреть.
Наконец глаза ее снова начали видеть.
Кутлун-Шага полулежала на почетном месте — торе, застланном белым войлоком, опершись на большую пуховую подушку.
— Сядь.
Кто-то сзади дернул Кундуз за руку, и она опустилась на разостланный у входа, сплетенный из тростника коврик.
Равнодушный взгляд ее скользнул по богатому убранству шатра, по огромным, красочно расписанным орнаментом сундукам, стоящим у стен, со стопками разноцветных подушек на них. В шатре было много женщин и девушек.
Не отводя глаз от лица Кундуз, Кутлун-Шага приказала:
— Дайте им кумыса. Наверное, после вчерашнего жирного куырдака они страдают от жажды, — в голосе дочери Кайду послышалась насмешка.
Пожилая, с усталым лицом женщина, взболтав в сабе кумыс, налила деревянным черпаком две большие чаши — тостаганы и протянула их Кундуз и Акбергену.
— Спасибо, апа, — тихо сказала Кундуз. Она отпила из чаши глоток и поставила ее перед собой.
— Вижу, что жажда тебя не мучит, — Кутлун-Шага резко приподнялась и села по-мужски, поджав под себя ноги. — Теперь скажи мне, почему ты убежала от Берке-хана и не захотела стать его женой? Разве это не великая честь для любой девушки?
Кундуз вскинула голову:
— Мое сердце любило другого человека. Берке-хан разлучил меня с ним. Разве после этого я смогла бы быть его женой?
— Но ведь он хан Золотой Орды.
— Сердцу не прикажешь, — упрямо сказала Кундуз.
— Такое сердце надо вырвать и выбросить.
Кундуз усмехнулась. Надо было бы промолчать, но в душе закипал гнев, и она не смогла справиться с ним.:
— Да, я не любила хана. Но есть женщины, которые любили его. Их сердца не стали бы есть даже собаки.
Красивое лицо Кутлун-Шаги побледнело, хищно затрепетали ноздри.
— Может быть, ты скажешь мне, кто эти женщины?
— Дочь великого Кайду должна об этом знать лучше меня…
— За такие слова тебе следовало бы выколоть глаза!
Кундуз тихо засмеялась:
— Лучше прикажите отрезать мне косы, как это сделала Тогуз-хатун…
Глаза Кутлун-Шаги сузились, и в них блеснул мстительный огонек.
— Нет. Я не стану портить твои красивые волосы. Завтра приедет мой отец, и я подарю тебя ему. Если же я отрежу твои косы…
— Он все равно возьмет меня, — перебила Кундуз. — Нет такого монгола, который бы отказался даже от старухи…
— Укороти язык! — крикнула вдруг Кутлун-Шага. — Иначе я прикажу пролить твою кровь! Если бы встретилась ты мне в степи!..
— Я готова, — дерзко сказала Кундуз. — Пусть дадут мне коня и оружие.
Нукеры, женщины, девушки — все, кто был в шатре, затаили дыхание. Неслыханную дерзость позволила себе женщина-кипчачка — она вызвала ханскую дочь на поединок. Чем ответит дочь бесстрашного Кайду — сама воин, не знающий страха?
Кутлун-Шага прикрыла глаза и вдруг тихо спросила:
— Это твой ребенок?
Сердце Кундуз сжалось от недоброго предчувствия, от близкой беды.
— Да.
— У тебя же нет мужа? От кого же ты успела его родить?
— Я говорила… У меня был человек, которого я любила…
Кутлун-Шага вдруг быстро открыла глаза, на щеках ее выступили красные пятна, заметные даже сквозь бронзовый загар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Метнулась к нему Кундуз, опустилась на колени, закрыла телом. А потом, глядя снизу вверх на сидящую на коне Кутлун-Шагу, крикнула:
— Останови своего пса! Я сама сделаю то, что ты хочешь!
Рывком Кундуз развязала тугие жгуты кос, и они, подобно двум черным змеям, упали на пыльную землю.
— Значит, это ты и есть та Кундуз?
— Да. Но в чем виноваты я и мой сын? Почему ты велишь поступать со мной как с рабыней? Или все оттого, что у меня длинные косы?
Кутлун-Шага усмехнулась. Она знала все, что рассказывала степная молва.
— Если бы ты была виновата только в этом…— И обращаясь к нукерам, велела: — Женщину с ребенком заберите в Орду и поручите надежным людям…— Кутлун-Шага недобрым взглядом посмотрела на караванбаши. — Кто вы такие и куда держите пусть?
— Я купец, — вкрадчиво сказал тот. — У меня есть разрешение заниматься торговлей. Об этом знает отец ваш Кайду…
— Чем подтвердишь свои слова?
Караванбаши торопливо полез за пазуху и достал шелковый платок. Руки его дрожали от волнения, и он, с трудом развязав тугой узел, достал серебряную пластинку — пайцзу.
— Эту пайцзу мне дал в свое время великий хан Угедэй…— заглядывая в глаза Кутлун-Шаге, сказал он.
Пайцзы появились еще при Чингиз-хане. Они были золотыми, серебряными, медными, чугунными, деревянными. И изображения на них были разные: оскаленная голова тигра, спокойно сидящий тигр, летящий сокол… Каждая пайцза давала своему владельцу определенные привилегии: или беспрепятственный проход через все земли, принадлежащие монголам, или право не платить налог от проданных товаров, или право первым получать сменных лошадей на ямах, через которые спешили гонцы…
Разное было значение у пайцз, и каждый монгол обязан был их знать.
— Я знаю, — снова сказал караванбаши, — моя пайцза не золотая, а всего лишь серебряная, и я готов уплатить за товары, которые везу через ваш улус.
Выражение лица Кутулн-Шаги стало не таким грозным.
— Хорошо, — сказала она. — Мои нукеры осмотрят твои товары и возьмут то, что положено взять… И тогда ты сможешь продолжить свой путь.
Кутлун-Шага круто повернула своего иноходца и поскакала в ставку. Поднимая облако пыли, последовали за ней охранявшие ее нукеры.
Через некоторое время два воина погнали по степи Кундуз и Акбергена. Солнце уже садилось за край земли, но они не спешили — ставка правительницы улуса была рядом, за близкими невысокими курганами.
Кундуз знала обычаи и законы степи, и потому ей нетрудно было предсказать свою судьбу. Ничего хорошего не предвещал новый день и встреча с Кутлун-Шагой. Можно было надеяться на чудо, но в чудеса Кундуз давно не верила. Слишком много было в ее жизни горя и слез, и слишком короткой оказывалась радость: Кутлун-Шага многое знает и обмануть ее не удастся.
Кундуз вдруг почувствовала, что устала жить. Ей было безразлично, как распорядится ее судьбой дочь Кайду. И только то, что рядом был Акберген, мальчик, которого она давно уже приняла сердцем и считала своим сыном, заставляло лихорадочно искать выход.
Унижаться, молить о пощаде бесполезно. Кундуз знала: сердце отпрысков Чингиз-хана каменеет при виде унижения, а глаза жаждут увидеть еще больше. И она решила, что уж если нет никакой надежды помочь себе и Акбергену, то хотя бы умереть надо достойно.
Утром хмурые, молчаливые нукеры повели Кундуз и Акбергена к белому двенадцатикрылому шатру. Сердце Кундуз билось так сильно, что потемнело в глазах и, когда ее втолкнули в прохладный полумрак шатра, она долго ничего не могла рассмотреть.
Наконец глаза ее снова начали видеть.
Кутлун-Шага полулежала на почетном месте — торе, застланном белым войлоком, опершись на большую пуховую подушку.
— Сядь.
Кто-то сзади дернул Кундуз за руку, и она опустилась на разостланный у входа, сплетенный из тростника коврик.
Равнодушный взгляд ее скользнул по богатому убранству шатра, по огромным, красочно расписанным орнаментом сундукам, стоящим у стен, со стопками разноцветных подушек на них. В шатре было много женщин и девушек.
Не отводя глаз от лица Кундуз, Кутлун-Шага приказала:
— Дайте им кумыса. Наверное, после вчерашнего жирного куырдака они страдают от жажды, — в голосе дочери Кайду послышалась насмешка.
Пожилая, с усталым лицом женщина, взболтав в сабе кумыс, налила деревянным черпаком две большие чаши — тостаганы и протянула их Кундуз и Акбергену.
— Спасибо, апа, — тихо сказала Кундуз. Она отпила из чаши глоток и поставила ее перед собой.
— Вижу, что жажда тебя не мучит, — Кутлун-Шага резко приподнялась и села по-мужски, поджав под себя ноги. — Теперь скажи мне, почему ты убежала от Берке-хана и не захотела стать его женой? Разве это не великая честь для любой девушки?
Кундуз вскинула голову:
— Мое сердце любило другого человека. Берке-хан разлучил меня с ним. Разве после этого я смогла бы быть его женой?
— Но ведь он хан Золотой Орды.
— Сердцу не прикажешь, — упрямо сказала Кундуз.
— Такое сердце надо вырвать и выбросить.
Кундуз усмехнулась. Надо было бы промолчать, но в душе закипал гнев, и она не смогла справиться с ним.:
— Да, я не любила хана. Но есть женщины, которые любили его. Их сердца не стали бы есть даже собаки.
Красивое лицо Кутлун-Шаги побледнело, хищно затрепетали ноздри.
— Может быть, ты скажешь мне, кто эти женщины?
— Дочь великого Кайду должна об этом знать лучше меня…
— За такие слова тебе следовало бы выколоть глаза!
Кундуз тихо засмеялась:
— Лучше прикажите отрезать мне косы, как это сделала Тогуз-хатун…
Глаза Кутлун-Шаги сузились, и в них блеснул мстительный огонек.
— Нет. Я не стану портить твои красивые волосы. Завтра приедет мой отец, и я подарю тебя ему. Если же я отрежу твои косы…
— Он все равно возьмет меня, — перебила Кундуз. — Нет такого монгола, который бы отказался даже от старухи…
— Укороти язык! — крикнула вдруг Кутлун-Шага. — Иначе я прикажу пролить твою кровь! Если бы встретилась ты мне в степи!..
— Я готова, — дерзко сказала Кундуз. — Пусть дадут мне коня и оружие.
Нукеры, женщины, девушки — все, кто был в шатре, затаили дыхание. Неслыханную дерзость позволила себе женщина-кипчачка — она вызвала ханскую дочь на поединок. Чем ответит дочь бесстрашного Кайду — сама воин, не знающий страха?
Кутлун-Шага прикрыла глаза и вдруг тихо спросила:
— Это твой ребенок?
Сердце Кундуз сжалось от недоброго предчувствия, от близкой беды.
— Да.
— У тебя же нет мужа? От кого же ты успела его родить?
— Я говорила… У меня был человек, которого я любила…
Кутлун-Шага вдруг быстро открыла глаза, на щеках ее выступили красные пятна, заметные даже сквозь бронзовый загар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80