И на Севере побываете.
За своего бывшего воспитанника, в помощь Головнину, вступился и директор лицея : «Из прилагаемого при сем в копии отношения г-на Головнина видно, — докладывал Энгельгардт в записке царю, — что Матюшкин отличным своим поведением, усердием к службе и познаниями по оной заслужил до такой степени одобрение и доверенность почтенного своего начальника, что он на возвратном пути удостоил его исправления должности лейтенанта и представил его господину министру морских сил к награждению с прочими офицерами, при нем бывшими. Они все уже получили свои награждения, кроме одного Матюшкина, которого судьба остается поныне еще нерешенною, вероятно, потому, что на поданное от Матюшкина прошение о переводе его в морскую службу не воспоследовало еще резолюции.
При отличном одобрении, какового удостаивает капитан Головнин г-на Матюшкина, нельзя сомневаться в том, чтобы был он переведен во флот, и надлежало бы тогда дать ему в сравнении с прочими его товарищами орден Св. Анны 3-й степени, как то и полагает сам капитан Головнин».
За время плавания на «Камчатке» Головнин, несмотря на разницу положения и возраста, подружился с Матюшкиным. Долгие часы в хорошую погоду, когда вахта не особенно обременяла, вышагивали бок о бок на шканцах командир и его способный ученик. Головнин поучал морским премудростям, Матюшкин делился воспоминаниями о лицейских годах, своих друзьях: Дельвиге, Пушкине, Яковлеве, Кюхельбекере. Чаще других вспоминал Пушкина, гордился доверием начинающего поэта.
— Александр бывает горяч не в меру, занозист, — откровенничал Федор, — но я его люблю за независимость и честность и, конечно, необычный талант. Частенько он мне первому читал свои вирши…
От своего младшего друга командир узнал еще многое о Пушкине и проникся уважением к поэту с той поры…
Усилия бывшего командира не пропали даром. Мичмана Матюшкина определили-таки на флот и наградили орденом Св. Анны 3-й степени. Он вместе с Врангелем начал готовиться к дальнему походу на берега Ледовитого океана. Помог Головнин и Литке, тот мечтал отправиться командиром брига к Новой Земле.
В осуществлении замыслов Врангеля и Литке усердствовал и Крузенштерн, оказывая помощь Головнину.
Теперь Василию Михайловичу можно было и осмотреться, попросить отпуск, привести в порядок записи. Но не давал покоя, теребил, умолял издатель «Сына отечества». Николай Греч просил в любом виде его путевые заметки. Помнил успех очерков о пребывании в плену у японцев. Пришлось уступить…
Накануне отъезда в Гулынки зашел проститься капитан-лейтенант Матвей Муравьев. Уезжал на Аляску, правителем Русской Америки.
— Гляди, Матвей Иванович, не посрами наш экипаж, — неторопливо говорил Головнин. — Изъяны ты знаешь в делах компании. Много там бед от лихоимства, поступай по совести, шли весточки…
В Гулынки Головнин увозил с собой недавно увидевшие свет две его книги: о плавании шлюпа «Диана» на Камчатку и вдоль Курильских островов. Не раз в пути вынимал их из саквояжа, в который раз перечитывал знакомые страницы. Как и многие авторы, с досадой подмечая незаметные для постороннего глаза оплошности, делал пометки…
Возвратившись по первозимью в Петербург, сразу поехал к Гречу. Издатель, странно улыбаясь, протянул ему только что выпущенные последние номера журнала:
— В ваше отсутствие, Василий Михайлович, получили мы письмо от господина Лисянского на некоторые замечания в его адрес в ваших заметках. Я выждал пару месяцев и вынужден был сие письмо Лисянского опубликовать.
Читая небольшое письмо Лисянского, Головнин временами едко посмеивался, иногда хмурился.
— Ну что же, милостивый государь, Николай Иванович, на этой неделе я вам привезу мой ответ уважаемому Юрию Федоровичу, надеюсь, вы не откажете опубликовать его в ближайшем номере, — Головнин недовольно закашлялся, — ваша вина тоже допущена при издании моих записок. Извольте мне показать рукопись. Я четко обозначил красными чернилами место и указал вашему переписчику не упоминать имени Лисянского и его корабля и не включать их в печать. А кроме того я усматриваю и пропуск некоторых важных абзацев в вашем издании. Негоже так поступать с изданием, камни-то все на мою голову сыплются.
Слушая Головнина, Греч то краснел, то бледнел, глазки его бегали. Сам человек пишущий, он понимал правоту претензий собеседника.
— Уж не знаю, как мне виниться, благодетель мой, — извинялся Греч, — в ближайшем же номере мы поместим и ваш ответ господину Лисянскому, и признаем вину издательства за упущение.
Из письма Лисянского в издательство «Сын отечества» следовало, что Лисянский, оказывается, укорял Головнина в необоснованных претензиях о точности его карты у острова Кадьяк, вступился за своего штурмана. В конце письма говорилось: «Быв всегда движим общественною пользою, я стараюсь избегать несправедливостей, почему и прошу мореплавателей заняться внимательно описанием залива Чиниатского и утвердить беспристрастно справедливость или несправедливость г-на Головнина в рассуждении оного. Через таковое их посредничество покойный штурман Калинин, которого рекомендую за искусного геодезиста, должен получить достойное возмездие, а публика будет выведена из сомнения, в котором она теперь находится; что же касается собственно до меня, то я всегда готов быть виновным для общего блага».
Упрек задевал честь Головнина, и вскоре «Сын отечества» поместил его ответ.
Уважая «славу имени г-на Лисянского», Василий Михайлович привел, как моряк, убедительные доводы в свою пользу и закончил миролюбиво: «В замечании о карте Чиниатского залива не упомянул ни имени капитана Лисянского, ни корабля его, а просто предостерегал мореплавателей от опасности в сем заливе; каким же образом не приняты в уважение мои поправки, я, право, не знаю. Теперь этому делу пособить уже поздно; по крайней мере оправдайте меня перед вашими читателями, что я не имел намерения никому сделать ни малейшего огорчения». Трудно установить правду в этой полемике двух маститых мореходов. Каждый из них был прав по-своему. Определенно одно — к острову Кадьяк они подходили совершенно отличными румбами. Лисянский — с запада в тумане, Головнин — с юга тоже в тумане. Потому, видимо, различны их доводы и оценки. По крайней мере изворотливый издатель Николай Греч взял на себя часть вины за случившееся перед автором записок…
Петербургская публика, кроме сведущих моряков, в таких перепалках не разбиралась, скользила глазами по тексту. Куда больше волновали ее два события. Первое произошло под боком. В Измайловском полку делал смотр входивший в силу цесаревич Николай. Походя, по привычке самодержцев, оскорбил незаслуженно офицера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
За своего бывшего воспитанника, в помощь Головнину, вступился и директор лицея : «Из прилагаемого при сем в копии отношения г-на Головнина видно, — докладывал Энгельгардт в записке царю, — что Матюшкин отличным своим поведением, усердием к службе и познаниями по оной заслужил до такой степени одобрение и доверенность почтенного своего начальника, что он на возвратном пути удостоил его исправления должности лейтенанта и представил его господину министру морских сил к награждению с прочими офицерами, при нем бывшими. Они все уже получили свои награждения, кроме одного Матюшкина, которого судьба остается поныне еще нерешенною, вероятно, потому, что на поданное от Матюшкина прошение о переводе его в морскую службу не воспоследовало еще резолюции.
При отличном одобрении, какового удостаивает капитан Головнин г-на Матюшкина, нельзя сомневаться в том, чтобы был он переведен во флот, и надлежало бы тогда дать ему в сравнении с прочими его товарищами орден Св. Анны 3-й степени, как то и полагает сам капитан Головнин».
За время плавания на «Камчатке» Головнин, несмотря на разницу положения и возраста, подружился с Матюшкиным. Долгие часы в хорошую погоду, когда вахта не особенно обременяла, вышагивали бок о бок на шканцах командир и его способный ученик. Головнин поучал морским премудростям, Матюшкин делился воспоминаниями о лицейских годах, своих друзьях: Дельвиге, Пушкине, Яковлеве, Кюхельбекере. Чаще других вспоминал Пушкина, гордился доверием начинающего поэта.
— Александр бывает горяч не в меру, занозист, — откровенничал Федор, — но я его люблю за независимость и честность и, конечно, необычный талант. Частенько он мне первому читал свои вирши…
От своего младшего друга командир узнал еще многое о Пушкине и проникся уважением к поэту с той поры…
Усилия бывшего командира не пропали даром. Мичмана Матюшкина определили-таки на флот и наградили орденом Св. Анны 3-й степени. Он вместе с Врангелем начал готовиться к дальнему походу на берега Ледовитого океана. Помог Головнин и Литке, тот мечтал отправиться командиром брига к Новой Земле.
В осуществлении замыслов Врангеля и Литке усердствовал и Крузенштерн, оказывая помощь Головнину.
Теперь Василию Михайловичу можно было и осмотреться, попросить отпуск, привести в порядок записи. Но не давал покоя, теребил, умолял издатель «Сына отечества». Николай Греч просил в любом виде его путевые заметки. Помнил успех очерков о пребывании в плену у японцев. Пришлось уступить…
Накануне отъезда в Гулынки зашел проститься капитан-лейтенант Матвей Муравьев. Уезжал на Аляску, правителем Русской Америки.
— Гляди, Матвей Иванович, не посрами наш экипаж, — неторопливо говорил Головнин. — Изъяны ты знаешь в делах компании. Много там бед от лихоимства, поступай по совести, шли весточки…
В Гулынки Головнин увозил с собой недавно увидевшие свет две его книги: о плавании шлюпа «Диана» на Камчатку и вдоль Курильских островов. Не раз в пути вынимал их из саквояжа, в который раз перечитывал знакомые страницы. Как и многие авторы, с досадой подмечая незаметные для постороннего глаза оплошности, делал пометки…
Возвратившись по первозимью в Петербург, сразу поехал к Гречу. Издатель, странно улыбаясь, протянул ему только что выпущенные последние номера журнала:
— В ваше отсутствие, Василий Михайлович, получили мы письмо от господина Лисянского на некоторые замечания в его адрес в ваших заметках. Я выждал пару месяцев и вынужден был сие письмо Лисянского опубликовать.
Читая небольшое письмо Лисянского, Головнин временами едко посмеивался, иногда хмурился.
— Ну что же, милостивый государь, Николай Иванович, на этой неделе я вам привезу мой ответ уважаемому Юрию Федоровичу, надеюсь, вы не откажете опубликовать его в ближайшем номере, — Головнин недовольно закашлялся, — ваша вина тоже допущена при издании моих записок. Извольте мне показать рукопись. Я четко обозначил красными чернилами место и указал вашему переписчику не упоминать имени Лисянского и его корабля и не включать их в печать. А кроме того я усматриваю и пропуск некоторых важных абзацев в вашем издании. Негоже так поступать с изданием, камни-то все на мою голову сыплются.
Слушая Головнина, Греч то краснел, то бледнел, глазки его бегали. Сам человек пишущий, он понимал правоту претензий собеседника.
— Уж не знаю, как мне виниться, благодетель мой, — извинялся Греч, — в ближайшем же номере мы поместим и ваш ответ господину Лисянскому, и признаем вину издательства за упущение.
Из письма Лисянского в издательство «Сын отечества» следовало, что Лисянский, оказывается, укорял Головнина в необоснованных претензиях о точности его карты у острова Кадьяк, вступился за своего штурмана. В конце письма говорилось: «Быв всегда движим общественною пользою, я стараюсь избегать несправедливостей, почему и прошу мореплавателей заняться внимательно описанием залива Чиниатского и утвердить беспристрастно справедливость или несправедливость г-на Головнина в рассуждении оного. Через таковое их посредничество покойный штурман Калинин, которого рекомендую за искусного геодезиста, должен получить достойное возмездие, а публика будет выведена из сомнения, в котором она теперь находится; что же касается собственно до меня, то я всегда готов быть виновным для общего блага».
Упрек задевал честь Головнина, и вскоре «Сын отечества» поместил его ответ.
Уважая «славу имени г-на Лисянского», Василий Михайлович привел, как моряк, убедительные доводы в свою пользу и закончил миролюбиво: «В замечании о карте Чиниатского залива не упомянул ни имени капитана Лисянского, ни корабля его, а просто предостерегал мореплавателей от опасности в сем заливе; каким же образом не приняты в уважение мои поправки, я, право, не знаю. Теперь этому делу пособить уже поздно; по крайней мере оправдайте меня перед вашими читателями, что я не имел намерения никому сделать ни малейшего огорчения». Трудно установить правду в этой полемике двух маститых мореходов. Каждый из них был прав по-своему. Определенно одно — к острову Кадьяк они подходили совершенно отличными румбами. Лисянский — с запада в тумане, Головнин — с юга тоже в тумане. Потому, видимо, различны их доводы и оценки. По крайней мере изворотливый издатель Николай Греч взял на себя часть вины за случившееся перед автором записок…
Петербургская публика, кроме сведущих моряков, в таких перепалках не разбиралась, скользила глазами по тексту. Куда больше волновали ее два события. Первое произошло под боком. В Измайловском полку делал смотр входивший в силу цесаревич Николай. Походя, по привычке самодержцев, оскорбил незаслуженно офицера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134