Не отрываясь от подзорной трубы, Рикорд распоряжался:
— Абордажные партии и штурману Среднему — в шлюпки, вызвать Филатова.
Командиру «Зотика» сказал просто:
— Наперво отрезай его от моря, заходи с двух бортов, для острастки выпалишь из ружей по такелажу, людей не трогай…
После первого же залпа с борта парусника в воду начали прыгать ошалелые матросы. Видимо, часть из них плохо плавала, они кричали, уходили под воду.
Высадив матросов, Филатов приказал вылавливать японцев, но некоторые уже навсегда скрылись в пучине. Остальную команду связали, владельца судна и нескольких матросов привезли на «Диану».
Рикорд приказал развязать владельца судна, покорно стоявшего перед ним на коленях. Поманив его, Рикорд пошел в каюту. Японец опять упал на колени. Рикорд усадил его, допытался у него, что он штурман и купец Токатай-Кахи. Рикорд вспомнил весь лексикон, перенятый от Леонзаймо. Штурман пояснил, что занимается торговлей, идет с товаром из порта Осаки на Итуруп. За свою свободу может уплатить хорошие деньги.
Рикорд поморщился — «при чем здесь деньги». Старался, как мог, пояснить пленнику цель своего визита, показывал на берег, называл имя Головнина.
Такатай-Кахи в ответ пожимал плечами, покачивал сочувственно головой, его глаза светились жалостью, и вдруг он, что-то вспомнив, улыбнулся, коверкая слова, произнес:
— Капитана Мура на Мацмае. Рикорд схватил его за плечо.
— Мур?! А где остальные?
Японец растопырил шесть пальцев, пояснил: «С ним».
— Головнин там есть?!
Такатай-Кахи недоуменно пожимал плечами и что-то тараторил, а Рикорд тряс его и повторял:
— Головнин, капитан Го-лов-нин!
Внезапно в глазах японца сверкнул огонек, он поднял вверх обе руки и сказал:
— Капитана Хаварин не любит табак, капитана Мура любит табак. — Рикорд был вне себя от радости, крикнул Рудакова, у дверей каюты столпилась половина экипажа.
— Наши товарищи в целости!
У Рикорда будто свалился с души камень, растаяла смертельная тоска. «А ведь этот человек для меня находка!» Тут же созрел план: оставить заложников человек пять-шесть с Кахи, попробовать начать переговоры. Если не удастся, идти в Петропавловск, чтобы успеть до ледостава. Заручиться полномочиями от губернатора и Миницкого и вернуться сюда весной…
К удивлению, Такатай-Кахи спокойно и даже с пониманием отнесся к предстоящему путешествию в Россию.
— Хорошо, я готов, — ответил он и только попросил о свидании со своей женой.
— Где же она? — удивился Рикорд.
— На моем судне «Кансэ-Мару». Рикорд тут же вызвал Среднего.
— Была там какая-то женщина в каюте капитана, но мы ее не неволили, — смеясь, пояснил штурман.
Рикорд вместе с Кахи поехал на «Кансэ-Мару», извинился перед японкой. Ее привезли на «Диану», разместили в каюте вместе с женой подлекаря, угощали чаем, конфетами, подарили разные вещи. Такатай-Кахи написал письма своим родственникам, начальнику на Мацмай. Объяснил, зачем приходила «Диана», сообщил, что русские строго наказали Хвостова и Давыдова. Диктуя письмо, Рикорд невольно подумал: «Который год из-за сих бедолаг сыр-бор горит. Они почитай который год свет покинули, а их все клянут, неловко как-то».
Будучи в Иркутске, он слышал историю этих лихих офицеров. В Петербурге их чуть было не отдали под суд, но они попросились на передовую, в действующий флот на Балтике против Англии и Швеции. Отличились в боях, искупили вину храбростью в схватках с неприятелем. Да не повезло. Загуляли в отпуску в столице, за полночь возвращались домой, прыгнули через разведенный мост, промахнулись, и Нева сомкнула над ними волны…
Покинув залив Измены, «Диана» успела до ледостава в Петропавловск. Начались хлопоты. Предстояло получить разрешение Петербурга на новый рейс к берегам Японии, выколотить деньги на снаряжение «Дианы», заручиться посланием иркутского губернатора к японцам.
Рикорд поступил мудро, разместившись на берегу вместе с Такатай-Кахи в одном доме. Этим он сразу расположил к себе пленника. Такатай-Кахи был опечален. «Ему представлялось, по законам земли своей, что его, так же, как наших в Японии, будут содержать в строгом заключении. Но как велико было его удивление, когда он увидел себя помещенным не только в одном со мною доме, но и в одних покоях».
Долгими зимними вечерами «почтенный друг, добрый Такатай-Кахи» обучал родному языку, посвящал Рикорда в тонкости японского бытия, готовил к предстоящим испытаниям…
В тот самый день, 6 сентября, когда матросы «Дианы» с лейтенантом Рудаковым пленили «штилюющее японское судно», Головнина и Мура повели под конвоем в замок губернатора.
…Сразу после поимки беглецов поместили в обычную тюрьму с преступниками, где они томились до начала июля. За эти месяцы не раз пришлось морякам «Дианы» испытать превратности японской темницы. Содержали их в камере с преступниками. На их глазах соседа-воришку несколько раз вызывали на экзекуцию в тюремный двор. На допросы беглецов водили со связанными руками.
Мур с Алексеем жили отдельно. Мур окончательно сошелся с японцами, всеми силами старался им угодить и, как сказал переводчик Теске, «просился в японскую службу». Когда японцы начали разбираться с побегом моряков, Мур всячески открещивался. Шкаев, слушая его речи, не выдержал и в сердцах сказал ему:
— Побойтесь Бога, Федор Федорович! Как вам не совестно? Разве вы никогда не надеетесь быть в России?
Между тем Мур «покушался исключить себя из числа русских и старался уверить японцев, что он родом из Германии». Зачем было лгать Муру, отец которого был англичанин, а мать русская, остается загадкой.
Головнин считал, что «японцы, погубив нас, могли бы отправить его на голландских кораблях в Европу для возвращения в мнимое его отечество, Германию, откуда он мог бы прибыть в Россию. Тогда, не имея свидетелей, в его воле было составить своим приключениям какую угодно повесть, в которой он, может быть, приписал бы свои дела нам, а наши себе и сделал бы память нашу навеки ненавистной нашим соотечественникам».
…Теперь, в замке, Мур преобразился, «стал говорить ласковее и дружески», причиной этому были вести с «Дианы».
Главный чиновник показал Головнину две бумаги от Рикорда. В первой он сообщал о целях своего визита японским начальникам, а вторая была адресована Головнину. Рикорд писал, что послал бумагу на Кунашир и «в надежде и страхе ожидает ответ, жив ли командир».
Японцы не разрешили Головнину отвечать на письмо товарища, да и ответ бы не дошел до адресата, «Диана» покинула японские воды… Весточка от друзей вселила надежду в сердца моряков, оставалось ждать лета и возвращения шлюпа… В Мацмай приехал новый буниос. Смена власти пошла во благо узникам. Их наконец-то перевели из общей камеры в «прежнее жилище, называемое по-японски „оксио“, наподобие изолированного места заключения».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
— Абордажные партии и штурману Среднему — в шлюпки, вызвать Филатова.
Командиру «Зотика» сказал просто:
— Наперво отрезай его от моря, заходи с двух бортов, для острастки выпалишь из ружей по такелажу, людей не трогай…
После первого же залпа с борта парусника в воду начали прыгать ошалелые матросы. Видимо, часть из них плохо плавала, они кричали, уходили под воду.
Высадив матросов, Филатов приказал вылавливать японцев, но некоторые уже навсегда скрылись в пучине. Остальную команду связали, владельца судна и нескольких матросов привезли на «Диану».
Рикорд приказал развязать владельца судна, покорно стоявшего перед ним на коленях. Поманив его, Рикорд пошел в каюту. Японец опять упал на колени. Рикорд усадил его, допытался у него, что он штурман и купец Токатай-Кахи. Рикорд вспомнил весь лексикон, перенятый от Леонзаймо. Штурман пояснил, что занимается торговлей, идет с товаром из порта Осаки на Итуруп. За свою свободу может уплатить хорошие деньги.
Рикорд поморщился — «при чем здесь деньги». Старался, как мог, пояснить пленнику цель своего визита, показывал на берег, называл имя Головнина.
Такатай-Кахи в ответ пожимал плечами, покачивал сочувственно головой, его глаза светились жалостью, и вдруг он, что-то вспомнив, улыбнулся, коверкая слова, произнес:
— Капитана Мура на Мацмае. Рикорд схватил его за плечо.
— Мур?! А где остальные?
Японец растопырил шесть пальцев, пояснил: «С ним».
— Головнин там есть?!
Такатай-Кахи недоуменно пожимал плечами и что-то тараторил, а Рикорд тряс его и повторял:
— Головнин, капитан Го-лов-нин!
Внезапно в глазах японца сверкнул огонек, он поднял вверх обе руки и сказал:
— Капитана Хаварин не любит табак, капитана Мура любит табак. — Рикорд был вне себя от радости, крикнул Рудакова, у дверей каюты столпилась половина экипажа.
— Наши товарищи в целости!
У Рикорда будто свалился с души камень, растаяла смертельная тоска. «А ведь этот человек для меня находка!» Тут же созрел план: оставить заложников человек пять-шесть с Кахи, попробовать начать переговоры. Если не удастся, идти в Петропавловск, чтобы успеть до ледостава. Заручиться полномочиями от губернатора и Миницкого и вернуться сюда весной…
К удивлению, Такатай-Кахи спокойно и даже с пониманием отнесся к предстоящему путешествию в Россию.
— Хорошо, я готов, — ответил он и только попросил о свидании со своей женой.
— Где же она? — удивился Рикорд.
— На моем судне «Кансэ-Мару». Рикорд тут же вызвал Среднего.
— Была там какая-то женщина в каюте капитана, но мы ее не неволили, — смеясь, пояснил штурман.
Рикорд вместе с Кахи поехал на «Кансэ-Мару», извинился перед японкой. Ее привезли на «Диану», разместили в каюте вместе с женой подлекаря, угощали чаем, конфетами, подарили разные вещи. Такатай-Кахи написал письма своим родственникам, начальнику на Мацмай. Объяснил, зачем приходила «Диана», сообщил, что русские строго наказали Хвостова и Давыдова. Диктуя письмо, Рикорд невольно подумал: «Который год из-за сих бедолаг сыр-бор горит. Они почитай который год свет покинули, а их все клянут, неловко как-то».
Будучи в Иркутске, он слышал историю этих лихих офицеров. В Петербурге их чуть было не отдали под суд, но они попросились на передовую, в действующий флот на Балтике против Англии и Швеции. Отличились в боях, искупили вину храбростью в схватках с неприятелем. Да не повезло. Загуляли в отпуску в столице, за полночь возвращались домой, прыгнули через разведенный мост, промахнулись, и Нева сомкнула над ними волны…
Покинув залив Измены, «Диана» успела до ледостава в Петропавловск. Начались хлопоты. Предстояло получить разрешение Петербурга на новый рейс к берегам Японии, выколотить деньги на снаряжение «Дианы», заручиться посланием иркутского губернатора к японцам.
Рикорд поступил мудро, разместившись на берегу вместе с Такатай-Кахи в одном доме. Этим он сразу расположил к себе пленника. Такатай-Кахи был опечален. «Ему представлялось, по законам земли своей, что его, так же, как наших в Японии, будут содержать в строгом заключении. Но как велико было его удивление, когда он увидел себя помещенным не только в одном со мною доме, но и в одних покоях».
Долгими зимними вечерами «почтенный друг, добрый Такатай-Кахи» обучал родному языку, посвящал Рикорда в тонкости японского бытия, готовил к предстоящим испытаниям…
В тот самый день, 6 сентября, когда матросы «Дианы» с лейтенантом Рудаковым пленили «штилюющее японское судно», Головнина и Мура повели под конвоем в замок губернатора.
…Сразу после поимки беглецов поместили в обычную тюрьму с преступниками, где они томились до начала июля. За эти месяцы не раз пришлось морякам «Дианы» испытать превратности японской темницы. Содержали их в камере с преступниками. На их глазах соседа-воришку несколько раз вызывали на экзекуцию в тюремный двор. На допросы беглецов водили со связанными руками.
Мур с Алексеем жили отдельно. Мур окончательно сошелся с японцами, всеми силами старался им угодить и, как сказал переводчик Теске, «просился в японскую службу». Когда японцы начали разбираться с побегом моряков, Мур всячески открещивался. Шкаев, слушая его речи, не выдержал и в сердцах сказал ему:
— Побойтесь Бога, Федор Федорович! Как вам не совестно? Разве вы никогда не надеетесь быть в России?
Между тем Мур «покушался исключить себя из числа русских и старался уверить японцев, что он родом из Германии». Зачем было лгать Муру, отец которого был англичанин, а мать русская, остается загадкой.
Головнин считал, что «японцы, погубив нас, могли бы отправить его на голландских кораблях в Европу для возвращения в мнимое его отечество, Германию, откуда он мог бы прибыть в Россию. Тогда, не имея свидетелей, в его воле было составить своим приключениям какую угодно повесть, в которой он, может быть, приписал бы свои дела нам, а наши себе и сделал бы память нашу навеки ненавистной нашим соотечественникам».
…Теперь, в замке, Мур преобразился, «стал говорить ласковее и дружески», причиной этому были вести с «Дианы».
Главный чиновник показал Головнину две бумаги от Рикорда. В первой он сообщал о целях своего визита японским начальникам, а вторая была адресована Головнину. Рикорд писал, что послал бумагу на Кунашир и «в надежде и страхе ожидает ответ, жив ли командир».
Японцы не разрешили Головнину отвечать на письмо товарища, да и ответ бы не дошел до адресата, «Диана» покинула японские воды… Весточка от друзей вселила надежду в сердца моряков, оставалось ждать лета и возвращения шлюпа… В Мацмай приехал новый буниос. Смена власти пошла во благо узникам. Их наконец-то перевели из общей камеры в «прежнее жилище, называемое по-японски „оксио“, наподобие изолированного места заключения».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134