Отправлялся вояж не только с дипломатическими поручениями.
Для сопровождения японцев выделить одного из сыновей означенного профессора Лаксмана… «имеющих познания астрономии и навигации, физические и географические наблюдения».
Для сношения с японским правительством надлежало в специальном письме описать благожелательное отношение к японцам в России и сообщить, «как они в российские области привезены были и каким пользовались здесь призрением, что с нашей стороны тем охотнее на оное поступлено, чем желательнее было всегда здесь иметь сношения и торговые связи с Японским государством, уверяя, что у нас всем подданным японским, приходящим к портам и пределам нашим, всевозможныя пособия и ласки оказываемы будут».
Само собой выделялись деньги на подарки японским правителям, одаривались и пленники — японцы…
Месяцами шла почта в Иркутск — оттуда в Охотск, там подбирали судно, экипаж, снаряжали к плаванию.
Осенью 1792 года из Охотска вышла и взяла курс к берегам Японии бригантина «Святая Екатерина» под командой опытного морехода, штурмана, «прапорщичьего ранга» Василия Ловцова.
Начальствовал над экспедицией городничий города Гияшгинска поручик Адам Лаксман. На борту бригантины находились и трое возвращавшихся на родину японцев. В пути Лаксман и Ловцов сочинили письмо японскому правительству. В нем сообщили подробности спасения японцев, описали их странствия по России.
А нынче же «всепресветлейшая российская государыня соизволила указать генерал-поручику Ивану Пилю, чтоб упомянутых подданных великого Нифонского государства возвратить в их отечество, чтоб они могли видеться с своими родственниками и соотчичами». Затем указали и главную цель своего вояжа: «… просим вас, чтоб главное начальство оного государства предписало своим подданным, дабы оные нам, как соседственным союзникам без всякого препятствия безвозбранной вход иметь позволили, не щитая нас за противоборствующих и нечестных противников».
Письмо перевели на японский язык и вручили его в порту Хакадате местному начальнику. Началась долгая и канительная процедура. Только через месяц Лаксману с японцами разрешили сойти на берег и отправили под конвоем к старшему начальнику в город Матсмай. Своих подданных японцы не хотели принимать, они считались как бы изменниками, покинувшими родину. Их заключили под караул, куда-то отправили, и судьба их осталась неизвестной.
Лаксмана в столицу Японии, город Эдо, не пустили, только через полгода вернули и письмо, якобы из-за невозможности его прочтения. В тот же день японские власти известили о запрещении плавать вдоль берегов Японии…
И все-таки японцы разрешили для установления торговых связей одному русскому судну посетить порт Нагасаки и выдали специальный «Лист о позволенном ходе в Нангасакскую гавань».
Протянулась первая ниточка, связывающая заморскую Страну Восходящего солнца с Россией. Для пользы Дела следовало, ухватившись за нее, не теряя времени, упрочить связи. Императрица осталась довольна вояжем, наградила и Лаксмана, и Ловцова. Увы, этим все и закончилось…
Японцы чествовали русских мореходов на горе Хоккайдо, а в далеком Кронштадте выпускники-гардемарины держали последние экзамены на «мичмана». В науках Василий Головнин преуспел и значился одним из первых в выпуске.
Как томительно тягостны последние выпускные экзамены в ожидании вступления на палубу корабля офицером! И как горестно знать, что заветное откладывается на целый год! «За малолетством, — как вспоминал много лет спустя Василий, — потому, что ему не было тогда 17 лет от рождения». Но нет худа без добра. «Хотя ему и горько было оставаться в корпусе за то, что он на 17-м году кончил те науки, которые надлежало кончить на 18-м, но обстоятельство сие послужило для него к большой пользе и впоследствии имело влияние на всю его жизнь… В последние годы бытия в корпусе любимое его упражнение состояло в чтении морских путешествий, географических книг и умозрительной физики, из коих Буффоново сочинение о теории Земли читал он несколько раз. Сие то чтение поселило в нем непреодолимую страсть к путешествиям».
Кроме того «обратил все свое внимание, все минуты словесности и иностранным языкам, и в восемь месяцев „выучил русскую грамматику, историю, географию“. Он скромно умалчивает, что за этот год прочитал переводы книг Руссо и Вольтера, Дидро и Монтескьё, тех людей, идеи которых всколыхнули в эти годы умы французов.
Зачитывался он и вдохновенными поэмами Джона Мильтона «Потерянный рай» и «Возвращенный рай».
Немало гневных чувств к тирании, гнету, несправедливости будили они в юном сердце. Исподволь и на всю жизнь закладывались основы моральных устоев…
Мало кому доступны были такие книги в столице, но старанием Голенищева-Кутузова находились в библиотеке корпуса. По-разному к ним относились читатели-моряки, обитатели светских салонов.
Екатерина II устремила все свое внимание на западную окраину Европы. Там, на берегах Сены, третий год бурлила и бесновалась чернь. Вначале она штурмовала Бастилию, потом принялась за правителей в Тюильрийском дворце. Российская императрица была не прочь показаться в Европе сторонницей свободомыслия. Вольтер и барон Гримм были ее постоянными корреспондентами. Но принципы свободы хороши до известных пределов, и ее плодами суждено пользоваться только «просвященным» умам. «Я не верю в великие правительственные и законодательные таланты сапожников и башмачников, — писала Екатерина в Париж, барону Гримму. — Я думаю, что, если бы повесить некоторых из них, остальные одумались бы…» И тут же предложила австрийскому императору Леопольду удушить строптивую французскую чернь. В союзники призвала недавнего противника короля Густава III. Но внезапно загадочная смерть постигла Леопольда, и в эти же дни на маскарадном балу политические противники убили Густава III…
В январе 1793 года в Париже казнили Людовика XVI. Когда эта весть достигла Петербурга, Екатерина велела объявить шестинедельный траур…
К счастью, это печальное событие не успело затмить радости Василия Головнина. 19 января 1793 года Адмиралтейств-коллегия «приказала гардемарин 53 человека выключить из корпуса, произвести в мичманы и старшинство считать с 1 числа сего месяца, а именно сержантов: Василия Головнина, Николая Тулубьева…».
Новоиспеченные мичманы получили отпуск. Многие поехали под родительский кров. Головнина давно звали родственники в Гулынку, навести порядок в скромных наследственных имениях. Но Василий решил иначе, «он решился оставить малолетних братьев своих и доставшееся ему общее с ними родительское имение в Рязанской и Калужской губерниях под чужим присмотром и управлением для того, чтобы самому, продолжая службу, иметь случай и способы путешествовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
Для сопровождения японцев выделить одного из сыновей означенного профессора Лаксмана… «имеющих познания астрономии и навигации, физические и географические наблюдения».
Для сношения с японским правительством надлежало в специальном письме описать благожелательное отношение к японцам в России и сообщить, «как они в российские области привезены были и каким пользовались здесь призрением, что с нашей стороны тем охотнее на оное поступлено, чем желательнее было всегда здесь иметь сношения и торговые связи с Японским государством, уверяя, что у нас всем подданным японским, приходящим к портам и пределам нашим, всевозможныя пособия и ласки оказываемы будут».
Само собой выделялись деньги на подарки японским правителям, одаривались и пленники — японцы…
Месяцами шла почта в Иркутск — оттуда в Охотск, там подбирали судно, экипаж, снаряжали к плаванию.
Осенью 1792 года из Охотска вышла и взяла курс к берегам Японии бригантина «Святая Екатерина» под командой опытного морехода, штурмана, «прапорщичьего ранга» Василия Ловцова.
Начальствовал над экспедицией городничий города Гияшгинска поручик Адам Лаксман. На борту бригантины находились и трое возвращавшихся на родину японцев. В пути Лаксман и Ловцов сочинили письмо японскому правительству. В нем сообщили подробности спасения японцев, описали их странствия по России.
А нынче же «всепресветлейшая российская государыня соизволила указать генерал-поручику Ивану Пилю, чтоб упомянутых подданных великого Нифонского государства возвратить в их отечество, чтоб они могли видеться с своими родственниками и соотчичами». Затем указали и главную цель своего вояжа: «… просим вас, чтоб главное начальство оного государства предписало своим подданным, дабы оные нам, как соседственным союзникам без всякого препятствия безвозбранной вход иметь позволили, не щитая нас за противоборствующих и нечестных противников».
Письмо перевели на японский язык и вручили его в порту Хакадате местному начальнику. Началась долгая и канительная процедура. Только через месяц Лаксману с японцами разрешили сойти на берег и отправили под конвоем к старшему начальнику в город Матсмай. Своих подданных японцы не хотели принимать, они считались как бы изменниками, покинувшими родину. Их заключили под караул, куда-то отправили, и судьба их осталась неизвестной.
Лаксмана в столицу Японии, город Эдо, не пустили, только через полгода вернули и письмо, якобы из-за невозможности его прочтения. В тот же день японские власти известили о запрещении плавать вдоль берегов Японии…
И все-таки японцы разрешили для установления торговых связей одному русскому судну посетить порт Нагасаки и выдали специальный «Лист о позволенном ходе в Нангасакскую гавань».
Протянулась первая ниточка, связывающая заморскую Страну Восходящего солнца с Россией. Для пользы Дела следовало, ухватившись за нее, не теряя времени, упрочить связи. Императрица осталась довольна вояжем, наградила и Лаксмана, и Ловцова. Увы, этим все и закончилось…
Японцы чествовали русских мореходов на горе Хоккайдо, а в далеком Кронштадте выпускники-гардемарины держали последние экзамены на «мичмана». В науках Василий Головнин преуспел и значился одним из первых в выпуске.
Как томительно тягостны последние выпускные экзамены в ожидании вступления на палубу корабля офицером! И как горестно знать, что заветное откладывается на целый год! «За малолетством, — как вспоминал много лет спустя Василий, — потому, что ему не было тогда 17 лет от рождения». Но нет худа без добра. «Хотя ему и горько было оставаться в корпусе за то, что он на 17-м году кончил те науки, которые надлежало кончить на 18-м, но обстоятельство сие послужило для него к большой пользе и впоследствии имело влияние на всю его жизнь… В последние годы бытия в корпусе любимое его упражнение состояло в чтении морских путешествий, географических книг и умозрительной физики, из коих Буффоново сочинение о теории Земли читал он несколько раз. Сие то чтение поселило в нем непреодолимую страсть к путешествиям».
Кроме того «обратил все свое внимание, все минуты словесности и иностранным языкам, и в восемь месяцев „выучил русскую грамматику, историю, географию“. Он скромно умалчивает, что за этот год прочитал переводы книг Руссо и Вольтера, Дидро и Монтескьё, тех людей, идеи которых всколыхнули в эти годы умы французов.
Зачитывался он и вдохновенными поэмами Джона Мильтона «Потерянный рай» и «Возвращенный рай».
Немало гневных чувств к тирании, гнету, несправедливости будили они в юном сердце. Исподволь и на всю жизнь закладывались основы моральных устоев…
Мало кому доступны были такие книги в столице, но старанием Голенищева-Кутузова находились в библиотеке корпуса. По-разному к ним относились читатели-моряки, обитатели светских салонов.
Екатерина II устремила все свое внимание на западную окраину Европы. Там, на берегах Сены, третий год бурлила и бесновалась чернь. Вначале она штурмовала Бастилию, потом принялась за правителей в Тюильрийском дворце. Российская императрица была не прочь показаться в Европе сторонницей свободомыслия. Вольтер и барон Гримм были ее постоянными корреспондентами. Но принципы свободы хороши до известных пределов, и ее плодами суждено пользоваться только «просвященным» умам. «Я не верю в великие правительственные и законодательные таланты сапожников и башмачников, — писала Екатерина в Париж, барону Гримму. — Я думаю, что, если бы повесить некоторых из них, остальные одумались бы…» И тут же предложила австрийскому императору Леопольду удушить строптивую французскую чернь. В союзники призвала недавнего противника короля Густава III. Но внезапно загадочная смерть постигла Леопольда, и в эти же дни на маскарадном балу политические противники убили Густава III…
В январе 1793 года в Париже казнили Людовика XVI. Когда эта весть достигла Петербурга, Екатерина велела объявить шестинедельный траур…
К счастью, это печальное событие не успело затмить радости Василия Головнина. 19 января 1793 года Адмиралтейств-коллегия «приказала гардемарин 53 человека выключить из корпуса, произвести в мичманы и старшинство считать с 1 числа сего месяца, а именно сержантов: Василия Головнина, Николая Тулубьева…».
Новоиспеченные мичманы получили отпуск. Многие поехали под родительский кров. Головнина давно звали родственники в Гулынку, навести порядок в скромных наследственных имениях. Но Василий решил иначе, «он решился оставить малолетних братьев своих и доставшееся ему общее с ними родительское имение в Рязанской и Калужской губерниях под чужим присмотром и управлением для того, чтобы самому, продолжая службу, иметь случай и способы путешествовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134