Когда Филипп ступил на палубу корабля, внимание его было привлек вылезший из люка моряк – он стоял спиной, но фигура его показалась Гуттену знакомой. Вот он повернулся, и Филипп понял, что не ошибся.
– Андреас! – приветливо окликнул он его.
Как ни пытался Гольденфинген казаться веселым, видно было, что душу его снедает глубокая печаль. Филипп запомнил Андреаса дюжим крепышом в самом расцвете сил, а теперь перед ним стоял почти старик – с бледным морщинистым лицом, потухшими глазами, с запущенной полуседой бородой.
Через несколько дней моряк прерывающимся от сдерживаемых рыданий голосом признался ему:
– Что мне вам сказать, ваша милость? Я опозорен навеки, мне некуда деваться. Я не верю, что моя Берта спозналась с нечистой силой, но все – не только в нашей деревушке, но и по всему побережью Дуная – ее считают ведьмой. Вот я и сказал себе однажды: «Хватит мне сочувственных вопросов и издевательских советов. На Дунае свет клином не сошелся, здесь мне больше не житье, поеду в Испанию». С тех пор я здесь. Всегда рад малейшей возможности сорваться с места: убегаю от своего прошлого.
Двое мужчин стояли на палубе, глядели на синь Средиземного моря, но думали каждый о своем. Гольденфинген, еще совсем недавно наслаждавшийся вечной сменой мест и лиц, теперь затосковал по тихой пристани. Он не знает, куда идти; никто и нигде не ждет его. А у Гуттена в подкладке камзола зашито письмо, от которого зависит судьба Европы и его собственная судьба. Корабль может затонуть, может подвергнуться нападению пиратов, которые отнимут письмо, а вместе с ним и его, Филиппа, жизнь; письмо может попасть в руки воров, как случилось с копией. Кто достал ее из выдолбленного в каблуке тайника? Неужели фон Шпайер? Без сомнения, он понял, какое поручение выполняет Филипп и кто он такой, а иначе не предложил бы проделать путь до Генуи вместе. Ну а сам-то он кто таков? Верноподданный императора? Доверенное лицо братьев Вельзеров? Лазутчик французского короля или даже самого Сулеймана? В наши дни предательство вошло в обиход. Разве не предал великий коннетабль своего двоюродного брата, короля Франциска Первого?
Голос Гольденфингена вывел его из задумчивости:
– По левому борту судно! Идет наперерез. Орудийный залп заглушил его слова и подтвердил подозрения. Быстроходный корабль, поставив все паруса, стремительно настигал их.
– Так и есть: берберийские пираты! – вскричал капитан, выпустив в воздух три ракеты. – Не вздумайте сопротивляться! Все потеряем, да по крайней мере хоть шкуру свою спасем.
Нос пиратского парусника протаранил борт, и на палубу спрыгнуло не меньше тридцати вооруженных людей. Их предводитель, высокий, смуглый, рыжеволосый, хрипло закричал:
– Кто капитан этой сволочной лоханки?
– Я, – оробев, ответил Гольденфинген.
– Позволено ли будет спросить, за каким дьяволом ты выпустил ракеты? Какого святого собрался праздновать, мерзавец? У меня руки чешутся охолостить тебя, как кота!
Лицо его показалось Гуттену знакомым, а голос он явно где-то слышал. Но где, когда, при каких обстоятельствах? В эту минуту глаза их встретились, и оба воскликнули одновременно:
– Гуттен!
– Герреро! Мой благодетель-янычар!
– Откуда ты взялся?
– Я вправе спросить тебя о том же. Где же твоя чалма и шаровары?
– В заднице. В одну прекрасную лунную ночь я сменил наряд. По возвращении в Константинополь мы решили захватить какую-нибудь посудину и начать войну на свой страх и риск. Мы наводили ужас на всю Каледонию, скажу тебе без похвальбы, и дела наши шли превосходно. Мы доплывали до самой Корсики… Но лучше скажи-ка мне, Филипп фон Гуттен, ты все еще уподобляешься пустыннику или все же использовал то, чем наделила тебя природа?
– Замолчи, ради бога! – смутился Филипп. – Ответь мне лучше, почему не вернулся, как обещал, в лоно христианства?
– Ах! – вздохнул разбойник. – Погубит меня моя доброта. Корабль-то мы угнали, да вот незадача: половина нашей беглой команды – магометане. Где бы мы к ними укрылись в случае необходимости?
– Вот тут бы я тебе и пригодился. Отчего ты не разыскал меня?
Четыре пушечных выстрела оборвали беседу.
– Прямо по курсу папские галеры! – закричал кто-то из пиратов.
Герреро, безнадежно махнув рукой, заметил:
– Четыре галеры… идут на всех парусах, нам не выстоять. А все из-за этого мерзавца, успевшего пустить ракеты! Позволь, Филипп, я помогу ему стать смотрителем султанского гарема. – И он схватился за свой ятаган.
– Полно, полно! – остановил его Филипп. – Не стоит брать на душу лишнего греха – их у тебя и так предостаточно. Вот что: я напишу имперскому послу в Риме и попрошу заступиться за тебя.
– Не поможет, – безразлично отозвался андалусиец. – Видно, мне на роду написано болтаться в петле. Что ж, чем раньше, тем лучше.
Когда папская эскадра легла на обратный курс, Гуттен сказал Гольденфингену:
– Молю бога, чтобы капитан доставил императору мое письмо, где я испрашиваю милости для этого человека.
– Не хотелось бы мне разочаровывать вас, но я сильно опасаюсь, что ему не выпутаться. На нем тройная вина: он вероотступник, пират и мусульманин. Таких, как он, в плен не берут, а вешают на стене замка Сан-Анджело.
– Бедняга! Должно быть, мой отец был прав, когда говорил, что, как бы кто ни прожил жизнь, конец у всех одинаков.
– Истинно так. Раз уж явился на свет божий, терпи и мучайся, пока судьба тебя не доконает. И спасения от судьбы нет. Человек счастлив только в детстве, а если в юности перепало немного счастья, и за то скажи спасибо.
– Гони прочь черные мысли! Уныние – великий грех. Тебе еще повезет, и ты будешь счастлив – вот попомни мои слова.
Набережные и улицы Барселоны были запружены сновавшим взад-вперед народом.
– Скажи-ка, добрый человек, – обратился Гуттен к седобородому моряку, – как мне пройти к ратуше?
– Фламандец? – неприветливо спросил тот.
– Нет. Я из Германии.
– А-а, – с негодованием сплюнул моряк, – один черт: все вы захребетники, кровососы, пиявки проклятые! Понаехали к нам в Испанию, век бы вас не видать!
– Позволь…
Но чей-то еще более враждебный голос перебил его:
– Старик дело говорит! Кто вас звал сюда, побродяг мерзостных, пустоболтов, спесью надутых?!
– Господи помилуй! – в растерянности забормотал Филипп. – За что такие оскорбления?! Что плохого я вам сделал?
– Долой фламандцев! – пронзительно завизжала старуха. – Проваливайте к себе домой, не лишайте нас последнего нашего достояния!
Не меньше десятка разъяренных горожан окружило Филиппа, и ему пришлось бы плохо, если бы не подоспела стража.
– Что здесь происходит? – спросил сержант с алебардой на плече.
– Да вот… я спросил всего лишь, как мне найти магистрат, а меня в ответ стали оскорблять на все лады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103