«Он обвинил нас в том, что мы наносим ущерб казне, присваивая часть королевской пятины. Как вы понимаете, Варфоломей Вельзер, возмутясь бессовестною клеветой, поклялся прахом отца страшно отомстить негодяю и, по слухам, собрался сам ехать в Толедо, ко двору. : Что же до меня, то я почти оправился от своего недуга благодаря уходу и лечению, которым обязан более всего неусыпному попечению здешнего судейского писца по имени Хуан Карвахаль, который также отзывается о Федермане чрезвычайно дурно, имея на то веские основания».
В августе дошло до Коро печальное известие о смерти императрицы Изабеллы, безвременно скончавшейся в самом расцвете своей красоты.
Родриго де Бастидас снова отправился в Санто-Доминго, а вечером накануне своего отъезда сказал сидевшим у него Гуттену и Хуану де Вильегасу:
– Не переношу здешнюю жару, терпеть не могу здешнюю природу, ненавижу этот богом забытый городок, куда императору было угодно назначить меня архипастырем. Ну, а вы, Филипп, набирайтесь сил и постарайтесь поладить с Вильегасом – в мое отсутствие отправлять должность губернатора будет он.
– Мы с сеньором Гуттеном давние и добрые друзья, – сказал на это Вильегас, – хотя он до сих пор не простил мне возведенных на Спиру обвинений, сочтя мой поступок вероломством.
– Вы не правы, Филипп, – молвил епископ. – Вильегас всего лишь исполнил свой долг христианина и верноподданного. Вероломство имеет свои границы – ив особенности для тех, кто несет на своих плечах тяжкое бремя власти. Сладкие речи Спиры заворожили вас, и вы позабыли о своих обязанностях перед богом и государем. Долг дружбы ничто рядом с долгом верноподданного. Помните об этом всегда!
Филипп и вправду близко сошелся с Вильегасом, самозабвенно любившим этот край.
– Ради бога, дон Филипп, я знать ничего не желаю про этот Дом Солнца, – говорил он. – Мы с женой обрели здесь все, о чем только может мечтать человек. Разумеется, я не наживу здесь каменных палат, но зато и индейцы, и испанцы любят сильней, чем меня, только его преосвященство. В Коро родились мои дети, родятся и внуки, в жилах которых кастильская кровь смешается с кровью племени какетио, ибо женщины моей расы появляются здесь редко.
– И вам не претит, дон Хуан, что потомки ваши будут полукровками? – В тоне, каким был задан этот вопрос, сквозило отвращение.
– Нет, дон Филипп. В племени какетио живет не меньше десяти моих сыновей, и я люблю их так же сильно, как и тех, что прижил с женой. Какая разница: у них моя кровь. А от союза кастильца с индейцем потомство получается прекрасное. Вот поэтому я так люблю эту землю и, если будет на то господне соизволение, хотел бы, чтоб меня в нее и положили. Поглядите-ка на того мальчугана: кожа у него медного оттенка – в мать, а глаза голубые, как у меня. Подойди сюда, сынок, – ласково позвал он, протягивая руки.
В тот же вечер Гуттен и Гольденфинген, сойдясь возле церкви, стали вспоминать погибших.
– Первым не стало Доминго Итальяно, – утирая слезы, говорил моряк. – За ним злой смертью умер Себальос. Мурсию де Рондона я, не помня себя от ярости, своей рукой застрелил из аркебузы. Хоть епископ и отпустил мне этот грех, а признаюсь вам, ваша милость, совесть нет-нет да и начнет терзать меня. Жалко мне его, и Эстебана Мартина жалко, и Хуана Карденаса, и даже Санчо де Мургу.
– Да, из всех тех, кто отправился на поиски Дома Солнца, остались только ты, да я, да Монтальво, да Перес де ла Муэла.
– Остерегайтесь их, ваша милость, мне что-то не верится, что они позабыли давнюю свою неприязнь к вам. Вспомните-ка Веласко, пропавшего навсегда из-за того только, что им овладело безумие.
Гуттен получил очередное письмо от Спиры, в котором тот «для нашего общего блага» настоятельнейше просил его как можно скорее прибыть в Санто-Доминго: «Я не могу далее откладывать беседу с вами. О том, что я просил вас приехать, никому ни слова. Ваш друг Спира».
Вновь настала ночь полнолуния. Воздух был неподвижен, зноен и сух. Напрасно пытался Филипп уснуть. Срочный и неожиданный вызов, присланный ему Спирой, озадачил его. Но не только поэтому ворочался он сейчас с боку на бок. Телесный голод, вожделение, похоть, временами изводившие его, в эту ночь мучили с небывалой еще силой. «Амапари, индеанка, которую прогнала Магдалена, хороша собой, у нее высокие скулы и чуть раскосые глаза… Ее знает весь Коро…»
Пот заливает Филиппу глаза. Снова ворочается он в гамаке. Глаза его сверкают во тьме, что-то выискивают в лачуге. Сквозь щель в стене льется лунное сияние. Где-то в отдалении завыла собака. Потом другая. Филипп привстает. Перико и Магдалена, прильнув друг к другу, мирно спят. Луна освещает всю длинную пустынную улицу, и вдруг на мостовой появляется женщина в испанском платье. «Что делает она так поздно, одна? Кто она?» Об испанках, живущих в Коро, ходит множество слухов. Судья Наварро бахвалился, что не пропустил ни одной. Это наглая ложь. Жена Вильегаса – чистейшая и честнейшая женщина весьма строгих правил, и наверняка не одна она такая. Но еще прошел слух, что недавно в Коро приплыли несколько проституток, уставших от своего ремесла и надеющихся сыскать себе мужа среди колонистов, которым надоели индеанки и вечная игра со смертью. Большинство тех, кто уходит в экспедиции, назад не возвращаются. Уцелевшие приходят в Коро, прожив года три в отдалении от женщин. Жительницы Коро хранят им верность, но все ли? «Большинство, – уверял Диего де Монтес, – навсегда отравляют сердца мужчин горечью отчаянья».
Женщина в мантилье дошла до угла и повернула назад, прямо к хижине Филиппа. Он отпрянул от окна, затаился, прислушиваясь к ее шагам. Когда же он смог разглядеть ее лицо, широко раскрыл глаза от удивления: эту высокую красивую женщину он прежде не видел.
– Кто она? – вскричал Филипп. – Откуда она? Снедаемый любопытством, он двинулся за ней. Она шла легкой поступью, чуть покачиваясь на ходу. Черные распущенные волосы плащом покрывали ей спину. Ошеломленный Филипп не мог отвести от нее глаз. Пройдя шагов двадцать, незнакомка обернулась и послала Филиппу приветливый взгляд и прельстительную улыбку. Да, перед ним стояла и сияла неземной красотой испанка – испанка с головы до пят! Филипп невольно замедлил шаг, но она чуть кивнула ему, точно приглашая следовать за собой, и уже через несколько минут они вышли на пустырь за городской чертой. Незнакомка шла впереди и возле ручья повернула к черневшему неподалеку лесу. Филипп хотел уже устремиться вдогонку, как вдруг раздался отчаянный вопль Вильегаса:
– Стойте! Остановитесь! – И Хуан бросился ему наперерез. – Ведь это не женщина, – задыхаясь, еле выговорил он, – это химера, дьявольское наваждение. Я видел, как она заманивала вас. В чаще вас настигла бы гибель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
В августе дошло до Коро печальное известие о смерти императрицы Изабеллы, безвременно скончавшейся в самом расцвете своей красоты.
Родриго де Бастидас снова отправился в Санто-Доминго, а вечером накануне своего отъезда сказал сидевшим у него Гуттену и Хуану де Вильегасу:
– Не переношу здешнюю жару, терпеть не могу здешнюю природу, ненавижу этот богом забытый городок, куда императору было угодно назначить меня архипастырем. Ну, а вы, Филипп, набирайтесь сил и постарайтесь поладить с Вильегасом – в мое отсутствие отправлять должность губернатора будет он.
– Мы с сеньором Гуттеном давние и добрые друзья, – сказал на это Вильегас, – хотя он до сих пор не простил мне возведенных на Спиру обвинений, сочтя мой поступок вероломством.
– Вы не правы, Филипп, – молвил епископ. – Вильегас всего лишь исполнил свой долг христианина и верноподданного. Вероломство имеет свои границы – ив особенности для тех, кто несет на своих плечах тяжкое бремя власти. Сладкие речи Спиры заворожили вас, и вы позабыли о своих обязанностях перед богом и государем. Долг дружбы ничто рядом с долгом верноподданного. Помните об этом всегда!
Филипп и вправду близко сошелся с Вильегасом, самозабвенно любившим этот край.
– Ради бога, дон Филипп, я знать ничего не желаю про этот Дом Солнца, – говорил он. – Мы с женой обрели здесь все, о чем только может мечтать человек. Разумеется, я не наживу здесь каменных палат, но зато и индейцы, и испанцы любят сильней, чем меня, только его преосвященство. В Коро родились мои дети, родятся и внуки, в жилах которых кастильская кровь смешается с кровью племени какетио, ибо женщины моей расы появляются здесь редко.
– И вам не претит, дон Хуан, что потомки ваши будут полукровками? – В тоне, каким был задан этот вопрос, сквозило отвращение.
– Нет, дон Филипп. В племени какетио живет не меньше десяти моих сыновей, и я люблю их так же сильно, как и тех, что прижил с женой. Какая разница: у них моя кровь. А от союза кастильца с индейцем потомство получается прекрасное. Вот поэтому я так люблю эту землю и, если будет на то господне соизволение, хотел бы, чтоб меня в нее и положили. Поглядите-ка на того мальчугана: кожа у него медного оттенка – в мать, а глаза голубые, как у меня. Подойди сюда, сынок, – ласково позвал он, протягивая руки.
В тот же вечер Гуттен и Гольденфинген, сойдясь возле церкви, стали вспоминать погибших.
– Первым не стало Доминго Итальяно, – утирая слезы, говорил моряк. – За ним злой смертью умер Себальос. Мурсию де Рондона я, не помня себя от ярости, своей рукой застрелил из аркебузы. Хоть епископ и отпустил мне этот грех, а признаюсь вам, ваша милость, совесть нет-нет да и начнет терзать меня. Жалко мне его, и Эстебана Мартина жалко, и Хуана Карденаса, и даже Санчо де Мургу.
– Да, из всех тех, кто отправился на поиски Дома Солнца, остались только ты, да я, да Монтальво, да Перес де ла Муэла.
– Остерегайтесь их, ваша милость, мне что-то не верится, что они позабыли давнюю свою неприязнь к вам. Вспомните-ка Веласко, пропавшего навсегда из-за того только, что им овладело безумие.
Гуттен получил очередное письмо от Спиры, в котором тот «для нашего общего блага» настоятельнейше просил его как можно скорее прибыть в Санто-Доминго: «Я не могу далее откладывать беседу с вами. О том, что я просил вас приехать, никому ни слова. Ваш друг Спира».
Вновь настала ночь полнолуния. Воздух был неподвижен, зноен и сух. Напрасно пытался Филипп уснуть. Срочный и неожиданный вызов, присланный ему Спирой, озадачил его. Но не только поэтому ворочался он сейчас с боку на бок. Телесный голод, вожделение, похоть, временами изводившие его, в эту ночь мучили с небывалой еще силой. «Амапари, индеанка, которую прогнала Магдалена, хороша собой, у нее высокие скулы и чуть раскосые глаза… Ее знает весь Коро…»
Пот заливает Филиппу глаза. Снова ворочается он в гамаке. Глаза его сверкают во тьме, что-то выискивают в лачуге. Сквозь щель в стене льется лунное сияние. Где-то в отдалении завыла собака. Потом другая. Филипп привстает. Перико и Магдалена, прильнув друг к другу, мирно спят. Луна освещает всю длинную пустынную улицу, и вдруг на мостовой появляется женщина в испанском платье. «Что делает она так поздно, одна? Кто она?» Об испанках, живущих в Коро, ходит множество слухов. Судья Наварро бахвалился, что не пропустил ни одной. Это наглая ложь. Жена Вильегаса – чистейшая и честнейшая женщина весьма строгих правил, и наверняка не одна она такая. Но еще прошел слух, что недавно в Коро приплыли несколько проституток, уставших от своего ремесла и надеющихся сыскать себе мужа среди колонистов, которым надоели индеанки и вечная игра со смертью. Большинство тех, кто уходит в экспедиции, назад не возвращаются. Уцелевшие приходят в Коро, прожив года три в отдалении от женщин. Жительницы Коро хранят им верность, но все ли? «Большинство, – уверял Диего де Монтес, – навсегда отравляют сердца мужчин горечью отчаянья».
Женщина в мантилье дошла до угла и повернула назад, прямо к хижине Филиппа. Он отпрянул от окна, затаился, прислушиваясь к ее шагам. Когда же он смог разглядеть ее лицо, широко раскрыл глаза от удивления: эту высокую красивую женщину он прежде не видел.
– Кто она? – вскричал Филипп. – Откуда она? Снедаемый любопытством, он двинулся за ней. Она шла легкой поступью, чуть покачиваясь на ходу. Черные распущенные волосы плащом покрывали ей спину. Ошеломленный Филипп не мог отвести от нее глаз. Пройдя шагов двадцать, незнакомка обернулась и послала Филиппу приветливый взгляд и прельстительную улыбку. Да, перед ним стояла и сияла неземной красотой испанка – испанка с головы до пят! Филипп невольно замедлил шаг, но она чуть кивнула ему, точно приглашая следовать за собой, и уже через несколько минут они вышли на пустырь за городской чертой. Незнакомка шла впереди и возле ручья повернула к черневшему неподалеку лесу. Филипп хотел уже устремиться вдогонку, как вдруг раздался отчаянный вопль Вильегаса:
– Стойте! Остановитесь! – И Хуан бросился ему наперерез. – Ведь это не женщина, – задыхаясь, еле выговорил он, – это химера, дьявольское наваждение. Я видел, как она заманивала вас. В чаще вас настигла бы гибель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103