С запяток спрыгнул лакей, открыл дверцу, и стройная женщина в зеленом спустилась вниз. Виола тихо ахнула, узнав Эмму Роулинс.
Сначала она не поверила своим глазам. Но это была она, последняя любовница Джона!
Женщина взглянула на Виолу и удивленно раскрыла глаза, но тут же, словно позабыв о ней, обратилась к Джону.
– Милорд, – начала она, остановившись на нижней ступеньке крыльца, – нам нужно кое-что обсудить.
Обсудить? Довольно дерзко для бывшей содержанки явиться в дом мужчины, да еще и требовать разговора в присутствии его жены и гостей. Но Эмму, похоже, приличия не волновали.
– У нас с вами нет никаких дел, мадам, – спокойно ответил Джон, ничем не выдавая своих эмоций. – По-моему, я достаточно ясно дал это понять.
– Дали понять? – пронзительно вскрикнула она. – Каким это образом?! Вы даже не потрудились написать мне! И не ответили ни на одно мое письмо.
– Я ответил на первые три. А потом не видел в этом смысла.
– Вы даже их не читали! Отсылали обратно.
Она сунула руку в карман юбки, вытащила горсть сложенных розовых листочков, похожих на те, которые Виола видела в Эндерби, и швырнула Джону в лицо.
– Вы самый жестокий на свете человек!
– Держите себя в руках, мисс Роулинс, – сдержанно процедил Джон, когда письма рассыпались по земле. – Мы не одни.
– Держать себя в руках? Но чего ради? – Она снова взглянула в сторону Виолы. – Потому что здесь ваша жена? Потому что у вас гости? Потому что это может унизить вас? – Ее лицо исказилось страшной болью. – Это я унижена, милорд, – всхлипнула она. – Не вы! И, словно лишившись сил, она упала у его ног.
– Я любила вас. Боже, как я любила вас! Я отдала вам все! Все! Как вы могли так поступить со мной?!
Виола в ужасе взирала на нее. Плечи Эммы сотрясались от рыданий. Пальцы судорожно дергались.
Она оглянулась, но все стоявшие на крыльце, включая выбежавших слуг, застыли, словно парализованные. Все взгляды были направлены на Эмму. Никто не шевелился.
– Ты тоже меня любил, – простонала Эмма. – Я знала, что любил. Наверняка любил! Все, что ты мне говорил! Все, что делал только потому, что мне это нравилось! Желтые розы, которые посылал, зная, что это мои любимые цветы! Ты дарил мне цейлонский чай, потому что я сказала когда-то, что пью только этот сорт. Ты действительно любил меня. Любил!..
Виола неотрывно смотрела в лицо мужа. Тот молча уставился на женщину, распростертую у его ног. Губы плотно сжаты, руки заложены за спину. Лицо белее снега и абсолютно бесстрастно, словно высечено из камня: ни симпатии, ни участия. Ничего.
– Чем я оттолкнула тебя? – Эмма подняла голову, недоуменно глядя на него. По ее щекам катились слезы. – Что сделала не так?
Непонятный звук вырвался из горла Джона. Он потянулся к ней, словно желая погладить по голове, но передумал и прижал кулак к губам.
– Я писала тебе, – продолжала она, не обращая внимания на окружающих. – Письмо за письмом. А твой секретарь все отослал обратно с запиской, в которой требовал больше никогда не обращаться к тебе.
Она слабо вскрикнула, совсем как раненое животное. Виола вздрогнула.
Тело женщины обмякло. Рыжие локоны закрыли лицо.
– Твой секретарь. После всего, что между нами было. После того, что мы значили друг для друга! Ты даже не потрудился написать мне письмо собственной рукой!
Виола не могла отвести взгляд от рыдавшей на каменных ступенях женщины. Сердце надрывалось от жалости. Невыносимой жалости. Она шагнула вперед. Остановилась, зная, что со стороны Джона будет величайшей жестокостью пытаться утешить несчастную, и поэтому молча повернулась к Дафне и Грейс.
Дафна заметила ее умоляющий взгляд и, будто очнувшись, коснулась плеча Грейс. Обе одновременно выступили вперед, встали по обе стороны несчастной женщины и вместе попытались поднять ее.
Эмма резко вскинула голову. В солнечном свете ее волосы сверкали пламенем. Она рывком сбросила женские руки, вскочила, пошатнулась и едва не упала, но удержалась на ногах.
– Ненавижу тебя! – крикнула она Джону, размахивая кулаками. – Я любила тебя, но моя любовь растрачена зря! И ради чего? Сейчас я покажу, чем кончилась моя любовь к тебе!
Круто развернувшись, она помчалась к экипажу, распахнула дверцу и взяла с сиденья белый сверток. Только когда она побежала обратно, Виола увидела, что это такое. Ребенок.
– Смотри на него! – скомандовала Эмма, повернув новорожденного лицом к Джону – Смотри на своего сына! Что, по-твоему, было в тех письмах, которые я посылала тебе? Письмах, которые ты не потрудился прочитать! Я писала, что ношу твоего ребенка. Да, Джон, он твой! И ты будешь посылать ему содержание согласно условиям нашего контракта!
Она яростно встряхнула дитя, словно куклу, и это побудило Виолу действовать. Она спустилась с крыльца, подошла к женщине и с величайшей осторожностью взяла у нее малыша. Эмма, чьи зеленые глаза блестели слезами боли и обиды, ничего не заметила. Ее взор был устремлен на Джона. В нем светились вызов и требование сделать все возможное для нее и младенца.
Ребенок плакал. Виола прижала его к себе, похлопала по спинке, бормоча бессмысленные утешения. Случайно она подняла глаза на мужа и обнаружила, что тот смотрит не на Эмму. На нее. Лицо его по-прежнему казалось высеченным из камня.
Виоле вдруг стало холодно. Холодно в этот знойный августовский день. Неужели мужчина, ставший причиной такой трагедии, способен наблюдать, как на его глазах развертывается душераздирающая сцена, и ничего не сказать бедняжке? Даже доброго слова!
Она ждала. Ждала, когда муж что-то сделает.
Щека Джона дернулась. Губы приоткрылись, но он так и не заговорил. Только повернулся и направился к дому.
– Ненавижу тебя! – завопила Эмма вслед. – Ненавижу и буду ненавидеть до самой смерти!
На этот раз она взяла с сиденья дорожный саквояж, швырнула к ногам Виолы и, позабыв о ребенке, села в экипаж, захлопнула дверь и постучала кулаком в потолок. Лакей вскочил на запятки, и лошади тронулись по направлению к Фолстону.
Остальные пошли за Джоном. Все, кроме Виолы. Она обошла дом, увидела у огорода каменную скамью и села. Прижала ребенка к груди и поцеловала в щечку, прислушиваясь к его отчаянным рыданиям и ощущая влагу на лице.
– О Господи, – пробормотала она и тоже заплакала.
Джон прошел через весь дом, выскочил черным ходом и, пробежав по саду мимо конюшен, углубился в лес. Ярость душила его, но не могла задушить звук разрывающих сердце всхлипов Эммы Роулинс. Они, казалось, отдавались эхом в чаще, звенели с неба и поднимались с земли.
Он пытался убедить себя, что его возмущение оправданно. Эмма не имела права являться в его дом и устраивать кошмарную сцену в присутствии Виолы. Какая ужасная ирония судьбы подарила ему сына, который никогда не может стать столь необходимым наследником?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Сначала она не поверила своим глазам. Но это была она, последняя любовница Джона!
Женщина взглянула на Виолу и удивленно раскрыла глаза, но тут же, словно позабыв о ней, обратилась к Джону.
– Милорд, – начала она, остановившись на нижней ступеньке крыльца, – нам нужно кое-что обсудить.
Обсудить? Довольно дерзко для бывшей содержанки явиться в дом мужчины, да еще и требовать разговора в присутствии его жены и гостей. Но Эмму, похоже, приличия не волновали.
– У нас с вами нет никаких дел, мадам, – спокойно ответил Джон, ничем не выдавая своих эмоций. – По-моему, я достаточно ясно дал это понять.
– Дали понять? – пронзительно вскрикнула она. – Каким это образом?! Вы даже не потрудились написать мне! И не ответили ни на одно мое письмо.
– Я ответил на первые три. А потом не видел в этом смысла.
– Вы даже их не читали! Отсылали обратно.
Она сунула руку в карман юбки, вытащила горсть сложенных розовых листочков, похожих на те, которые Виола видела в Эндерби, и швырнула Джону в лицо.
– Вы самый жестокий на свете человек!
– Держите себя в руках, мисс Роулинс, – сдержанно процедил Джон, когда письма рассыпались по земле. – Мы не одни.
– Держать себя в руках? Но чего ради? – Она снова взглянула в сторону Виолы. – Потому что здесь ваша жена? Потому что у вас гости? Потому что это может унизить вас? – Ее лицо исказилось страшной болью. – Это я унижена, милорд, – всхлипнула она. – Не вы! И, словно лишившись сил, она упала у его ног.
– Я любила вас. Боже, как я любила вас! Я отдала вам все! Все! Как вы могли так поступить со мной?!
Виола в ужасе взирала на нее. Плечи Эммы сотрясались от рыданий. Пальцы судорожно дергались.
Она оглянулась, но все стоявшие на крыльце, включая выбежавших слуг, застыли, словно парализованные. Все взгляды были направлены на Эмму. Никто не шевелился.
– Ты тоже меня любил, – простонала Эмма. – Я знала, что любил. Наверняка любил! Все, что ты мне говорил! Все, что делал только потому, что мне это нравилось! Желтые розы, которые посылал, зная, что это мои любимые цветы! Ты дарил мне цейлонский чай, потому что я сказала когда-то, что пью только этот сорт. Ты действительно любил меня. Любил!..
Виола неотрывно смотрела в лицо мужа. Тот молча уставился на женщину, распростертую у его ног. Губы плотно сжаты, руки заложены за спину. Лицо белее снега и абсолютно бесстрастно, словно высечено из камня: ни симпатии, ни участия. Ничего.
– Чем я оттолкнула тебя? – Эмма подняла голову, недоуменно глядя на него. По ее щекам катились слезы. – Что сделала не так?
Непонятный звук вырвался из горла Джона. Он потянулся к ней, словно желая погладить по голове, но передумал и прижал кулак к губам.
– Я писала тебе, – продолжала она, не обращая внимания на окружающих. – Письмо за письмом. А твой секретарь все отослал обратно с запиской, в которой требовал больше никогда не обращаться к тебе.
Она слабо вскрикнула, совсем как раненое животное. Виола вздрогнула.
Тело женщины обмякло. Рыжие локоны закрыли лицо.
– Твой секретарь. После всего, что между нами было. После того, что мы значили друг для друга! Ты даже не потрудился написать мне письмо собственной рукой!
Виола не могла отвести взгляд от рыдавшей на каменных ступенях женщины. Сердце надрывалось от жалости. Невыносимой жалости. Она шагнула вперед. Остановилась, зная, что со стороны Джона будет величайшей жестокостью пытаться утешить несчастную, и поэтому молча повернулась к Дафне и Грейс.
Дафна заметила ее умоляющий взгляд и, будто очнувшись, коснулась плеча Грейс. Обе одновременно выступили вперед, встали по обе стороны несчастной женщины и вместе попытались поднять ее.
Эмма резко вскинула голову. В солнечном свете ее волосы сверкали пламенем. Она рывком сбросила женские руки, вскочила, пошатнулась и едва не упала, но удержалась на ногах.
– Ненавижу тебя! – крикнула она Джону, размахивая кулаками. – Я любила тебя, но моя любовь растрачена зря! И ради чего? Сейчас я покажу, чем кончилась моя любовь к тебе!
Круто развернувшись, она помчалась к экипажу, распахнула дверцу и взяла с сиденья белый сверток. Только когда она побежала обратно, Виола увидела, что это такое. Ребенок.
– Смотри на него! – скомандовала Эмма, повернув новорожденного лицом к Джону – Смотри на своего сына! Что, по-твоему, было в тех письмах, которые я посылала тебе? Письмах, которые ты не потрудился прочитать! Я писала, что ношу твоего ребенка. Да, Джон, он твой! И ты будешь посылать ему содержание согласно условиям нашего контракта!
Она яростно встряхнула дитя, словно куклу, и это побудило Виолу действовать. Она спустилась с крыльца, подошла к женщине и с величайшей осторожностью взяла у нее малыша. Эмма, чьи зеленые глаза блестели слезами боли и обиды, ничего не заметила. Ее взор был устремлен на Джона. В нем светились вызов и требование сделать все возможное для нее и младенца.
Ребенок плакал. Виола прижала его к себе, похлопала по спинке, бормоча бессмысленные утешения. Случайно она подняла глаза на мужа и обнаружила, что тот смотрит не на Эмму. На нее. Лицо его по-прежнему казалось высеченным из камня.
Виоле вдруг стало холодно. Холодно в этот знойный августовский день. Неужели мужчина, ставший причиной такой трагедии, способен наблюдать, как на его глазах развертывается душераздирающая сцена, и ничего не сказать бедняжке? Даже доброго слова!
Она ждала. Ждала, когда муж что-то сделает.
Щека Джона дернулась. Губы приоткрылись, но он так и не заговорил. Только повернулся и направился к дому.
– Ненавижу тебя! – завопила Эмма вслед. – Ненавижу и буду ненавидеть до самой смерти!
На этот раз она взяла с сиденья дорожный саквояж, швырнула к ногам Виолы и, позабыв о ребенке, села в экипаж, захлопнула дверь и постучала кулаком в потолок. Лакей вскочил на запятки, и лошади тронулись по направлению к Фолстону.
Остальные пошли за Джоном. Все, кроме Виолы. Она обошла дом, увидела у огорода каменную скамью и села. Прижала ребенка к груди и поцеловала в щечку, прислушиваясь к его отчаянным рыданиям и ощущая влагу на лице.
– О Господи, – пробормотала она и тоже заплакала.
Джон прошел через весь дом, выскочил черным ходом и, пробежав по саду мимо конюшен, углубился в лес. Ярость душила его, но не могла задушить звук разрывающих сердце всхлипов Эммы Роулинс. Они, казалось, отдавались эхом в чаще, звенели с неба и поднимались с земли.
Он пытался убедить себя, что его возмущение оправданно. Эмма не имела права являться в его дом и устраивать кошмарную сцену в присутствии Виолы. Какая ужасная ирония судьбы подарила ему сына, который никогда не может стать столь необходимым наследником?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63