— Я понимаю, это единственное, чего вам не хватало для полного счастья.
Ребеночек… у Лотти… и еще один внук у меня. Я надеюсь дожить до его рождения.
— О чем говорить, — сказал Дикон. — Конечно, ты доживешь и увидишь его. Я приказываю тебе, а Лотти говорит, что ты всегда подчиняешься мне.
Они выпили за будущее, и на кухне слуги пили за наше здоровье.
Разговоры за столом шли главным образом о младенцах. Моя мать рассказывала о рождении моего брата и о моем, она говорила о беременности так, словно это самое увлекательное занятие для всей женской половины рода человеческого.
— Полагаю, — сказал Дикон с притворным смирением, — эта тема теперь будет преобладать в наших беседах в течение будущих месяцев. Вряд ли мы что-то еще сможем обсуждать.
— Во всяком случае, это гораздо полезнее для здоровья, чем непрерывные толки о революции, шпионах и несчастных людях, сосланных на каторгу за то, что они высказывают свои мысли, — ответила моя мать.
— Умные мужчины знают, когда надо молчать, — заметил Джонатан. — Впрочем, это касается и женщин.
При этом он посмотрел на меня в упор и улыбнулся.
«Да, они с Диконом очень похожи», — подумала я. Должно быть, Дикон поступал подобно Джонатану, когда прокладывал свой путь, чтобы стать одним из самых богатых людей страны и не гнушался никакими средствами. Это называется аморальным и безнравственным. Но мне ли об этом судить? Теперь я понимала, как сильно люблю Дэвида. Однако я сыграла с ним такую злую шутку, какую только может женщина сыграть с мужчиной.
Никогда уже мне не избавиться от своей вины. Она будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.
Прошло несколько недель. Шел февраль, и хотя еще стоял мороз, но в воздухе уже пахло весной. По утрам я чувствовала себя очень слабой и не вставала до середины дня, а после полудня силы снова возвращались ко мне. Матушка от беременности, казалось, совсем не страдала.
Джонатан не преследовал меня, демонстрируя покорность. По-моему, он видел во мне теперь совершенно другую женщину, во всяком случае, у меня пропало к нему влечение.
Я, бывало, лежала в постели, чувствуя себя жалкой и несчастной, тщетно пытаясь заглянуть в будущее, и часто думала, что гораздо легче переносила бы физическое недомогание, если бы не угрызения совести. Днем мое настроение менялось, потому что болезненное состояние проходило и я чувствовала себя на удивление хорошо.
Тогда я полюбила одиночные прогулки верхом. Скоро придется оставить верховую езду, и мне хотелось напоследок получить от нее как можно больше удовольствия.
Джонатана всецело поглотили собственные заботы; они с Диконом проводили много времени вместе. Иногда они ездили в поместье Фаррингдон, где, я уверена, встречались с лордом Петтигрю. Положение на континенте изменилось. Оптимистические прогнозы оправдались — войны не предвиделось. Было невозможно представить, чтобы страна, ввергнутая в пучину революции, решилась развязать войну.
И все же нужно быть начеку; похоже, об этом помнила вся страна, и было очевидно, что в определенных кругах рос страх. Многих высылали в Австралию за так называемую подрывную деятельность.
Между тем меня занимали собственные проблемы, и в тот февральский день я решила проехаться по окрестностям и поискать признаки приближающейся весны. Я воображала, что время поможет мне справиться со своими проблемами. У меня роды предполагались в сентябре, а у моей матери в августе; и я томилась нетерпением в ожидании этого дня. Я почему-то считала, что как только у меня появится ребенок, он или она, то это принесет мне такую радость, которая преодолеет меланхолию.
Я пустила лошадь шагом. Обычно я не ездила галопом, боясь повредить ребенку, хотя еще слишком рано было беспокоиться об этом. Но я все-таки соблюдала осторожность.
Мне доставило удовольствие видеть пробивающиеся кое-где подснежники — первые признаки весны. Да и темно-красные маргаритки очень красиво выглядели на фоне зелени. Вдали река стремилась к морю. Я направилась туда и переехала по деревянному мосту на другой берег. Меня напугал неожиданный крик чибисов. Их крик звучал печальнее обычного.
Скоро запоют все птицы. Вообще, я люблю их слушать. Они такие счастливые, и им нет дела до того, что творится в мире.
Вдруг мне страстно захотелось к морю.
Я вспомнила, как Шарло, бывало, смотрел в сторону Франции печальным, тоскующим взглядом. Где-то он сейчас? Шарло и Луи-Шарль сражались на стороне Франции против Англии. Как чувствовал себя в этой ситуации Шарло? Как ужасно усложняем мы свои жизни.
Уже чувствовался запах моря; надо мной с печальным криком в поисках пищи кружили чайки. Следя за их полетом, я вдруг услышала, как кто-то зовет меня по имени.
— Миссис Френшоу… не могли бы вы подъехать сюда?
Я повернула лошадь в направлении голоса. — Где вы? — крикнула я.
— Здесь. — На берегу показалась фигура, и я узнала Эви Мэйфер.
— Иду! — крикнула я и направила лошадь к ней.
В маленькой бухточке, образованной выступающими валунами, неподвижно лежал человек. Его лицо было белым, глаза закрыты, а темные курчавые волосы прилипли ко лбу. Было похоже, что его выбросила волна. Долли стояла рядом с Эви, а их лошади спокойно ждали хозяек.
Кто это? Эви пожала плечами.
— Не знаю. Мы только что нашли его. Мы услышали какой-то шум, пошли посмотреть и увидели его.
Я спешилась и склонилась к молодому человеку. На вид ему было не больше двадцати.
— Он дышит, — сказала я.
— Кажется, он без сознания.
— Нужно вынести его отсюда, — решила я.
— Мы как раз думали, как это сделать, когда увидели вас.
— Кто-то из нас должен поехать к нам домой за помощью.
Если, конечно, мы не сможем взять его с собой. Как вы думаете, мы можем вынести его и поднять на мою лошадь?
— Попробуем, — ответила Эви.
— Думаю, втроем мы справимся, — заметила я. — Это быстрее, чем ждать помощи. Берите его за ноги, я возьму с другой стороны.
А ты, Долли, пока подержи мою лошадь.
Мы ухитрились поднять его, хотя это было нелегко. Он безжизненно лежал поперек моей лошади, его руки свисали почти до земли.
— Нам придется двигаться медленно, — сказала я.
— Но это все же быстрее, чем посылать домой за помощью, — повторила Эви.
— Тогда трогаемся.
Я села на лошадь, и мы начали наш медленный путь назад в Эверсли.
Вот так мы нашли Альберика Кларемона.
Добравшись до Эверсли, мы сразу же уложили его в постель. Он открыл глаза и посмотрел на нас затуманенным взором.
— Должно быть, он сильно изголодался, — сказала матушка. — Попробуем дать ему немного бульона. Но прежде всего нужно послать за доктором.
Прибывший вскоре доктор сказал, что юноша быстро поправится. Ничего серьезного у него нет, за исключением того, что он очень ослаб и, как мы и предполагали, сильно истощен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Ребеночек… у Лотти… и еще один внук у меня. Я надеюсь дожить до его рождения.
— О чем говорить, — сказал Дикон. — Конечно, ты доживешь и увидишь его. Я приказываю тебе, а Лотти говорит, что ты всегда подчиняешься мне.
Они выпили за будущее, и на кухне слуги пили за наше здоровье.
Разговоры за столом шли главным образом о младенцах. Моя мать рассказывала о рождении моего брата и о моем, она говорила о беременности так, словно это самое увлекательное занятие для всей женской половины рода человеческого.
— Полагаю, — сказал Дикон с притворным смирением, — эта тема теперь будет преобладать в наших беседах в течение будущих месяцев. Вряд ли мы что-то еще сможем обсуждать.
— Во всяком случае, это гораздо полезнее для здоровья, чем непрерывные толки о революции, шпионах и несчастных людях, сосланных на каторгу за то, что они высказывают свои мысли, — ответила моя мать.
— Умные мужчины знают, когда надо молчать, — заметил Джонатан. — Впрочем, это касается и женщин.
При этом он посмотрел на меня в упор и улыбнулся.
«Да, они с Диконом очень похожи», — подумала я. Должно быть, Дикон поступал подобно Джонатану, когда прокладывал свой путь, чтобы стать одним из самых богатых людей страны и не гнушался никакими средствами. Это называется аморальным и безнравственным. Но мне ли об этом судить? Теперь я понимала, как сильно люблю Дэвида. Однако я сыграла с ним такую злую шутку, какую только может женщина сыграть с мужчиной.
Никогда уже мне не избавиться от своей вины. Она будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.
Прошло несколько недель. Шел февраль, и хотя еще стоял мороз, но в воздухе уже пахло весной. По утрам я чувствовала себя очень слабой и не вставала до середины дня, а после полудня силы снова возвращались ко мне. Матушка от беременности, казалось, совсем не страдала.
Джонатан не преследовал меня, демонстрируя покорность. По-моему, он видел во мне теперь совершенно другую женщину, во всяком случае, у меня пропало к нему влечение.
Я, бывало, лежала в постели, чувствуя себя жалкой и несчастной, тщетно пытаясь заглянуть в будущее, и часто думала, что гораздо легче переносила бы физическое недомогание, если бы не угрызения совести. Днем мое настроение менялось, потому что болезненное состояние проходило и я чувствовала себя на удивление хорошо.
Тогда я полюбила одиночные прогулки верхом. Скоро придется оставить верховую езду, и мне хотелось напоследок получить от нее как можно больше удовольствия.
Джонатана всецело поглотили собственные заботы; они с Диконом проводили много времени вместе. Иногда они ездили в поместье Фаррингдон, где, я уверена, встречались с лордом Петтигрю. Положение на континенте изменилось. Оптимистические прогнозы оправдались — войны не предвиделось. Было невозможно представить, чтобы страна, ввергнутая в пучину революции, решилась развязать войну.
И все же нужно быть начеку; похоже, об этом помнила вся страна, и было очевидно, что в определенных кругах рос страх. Многих высылали в Австралию за так называемую подрывную деятельность.
Между тем меня занимали собственные проблемы, и в тот февральский день я решила проехаться по окрестностям и поискать признаки приближающейся весны. Я воображала, что время поможет мне справиться со своими проблемами. У меня роды предполагались в сентябре, а у моей матери в августе; и я томилась нетерпением в ожидании этого дня. Я почему-то считала, что как только у меня появится ребенок, он или она, то это принесет мне такую радость, которая преодолеет меланхолию.
Я пустила лошадь шагом. Обычно я не ездила галопом, боясь повредить ребенку, хотя еще слишком рано было беспокоиться об этом. Но я все-таки соблюдала осторожность.
Мне доставило удовольствие видеть пробивающиеся кое-где подснежники — первые признаки весны. Да и темно-красные маргаритки очень красиво выглядели на фоне зелени. Вдали река стремилась к морю. Я направилась туда и переехала по деревянному мосту на другой берег. Меня напугал неожиданный крик чибисов. Их крик звучал печальнее обычного.
Скоро запоют все птицы. Вообще, я люблю их слушать. Они такие счастливые, и им нет дела до того, что творится в мире.
Вдруг мне страстно захотелось к морю.
Я вспомнила, как Шарло, бывало, смотрел в сторону Франции печальным, тоскующим взглядом. Где-то он сейчас? Шарло и Луи-Шарль сражались на стороне Франции против Англии. Как чувствовал себя в этой ситуации Шарло? Как ужасно усложняем мы свои жизни.
Уже чувствовался запах моря; надо мной с печальным криком в поисках пищи кружили чайки. Следя за их полетом, я вдруг услышала, как кто-то зовет меня по имени.
— Миссис Френшоу… не могли бы вы подъехать сюда?
Я повернула лошадь в направлении голоса. — Где вы? — крикнула я.
— Здесь. — На берегу показалась фигура, и я узнала Эви Мэйфер.
— Иду! — крикнула я и направила лошадь к ней.
В маленькой бухточке, образованной выступающими валунами, неподвижно лежал человек. Его лицо было белым, глаза закрыты, а темные курчавые волосы прилипли ко лбу. Было похоже, что его выбросила волна. Долли стояла рядом с Эви, а их лошади спокойно ждали хозяек.
Кто это? Эви пожала плечами.
— Не знаю. Мы только что нашли его. Мы услышали какой-то шум, пошли посмотреть и увидели его.
Я спешилась и склонилась к молодому человеку. На вид ему было не больше двадцати.
— Он дышит, — сказала я.
— Кажется, он без сознания.
— Нужно вынести его отсюда, — решила я.
— Мы как раз думали, как это сделать, когда увидели вас.
— Кто-то из нас должен поехать к нам домой за помощью.
Если, конечно, мы не сможем взять его с собой. Как вы думаете, мы можем вынести его и поднять на мою лошадь?
— Попробуем, — ответила Эви.
— Думаю, втроем мы справимся, — заметила я. — Это быстрее, чем ждать помощи. Берите его за ноги, я возьму с другой стороны.
А ты, Долли, пока подержи мою лошадь.
Мы ухитрились поднять его, хотя это было нелегко. Он безжизненно лежал поперек моей лошади, его руки свисали почти до земли.
— Нам придется двигаться медленно, — сказала я.
— Но это все же быстрее, чем посылать домой за помощью, — повторила Эви.
— Тогда трогаемся.
Я села на лошадь, и мы начали наш медленный путь назад в Эверсли.
Вот так мы нашли Альберика Кларемона.
Добравшись до Эверсли, мы сразу же уложили его в постель. Он открыл глаза и посмотрел на нас затуманенным взором.
— Должно быть, он сильно изголодался, — сказала матушка. — Попробуем дать ему немного бульона. Но прежде всего нужно послать за доктором.
Прибывший вскоре доктор сказал, что юноша быстро поправится. Ничего серьезного у него нет, за исключением того, что он очень ослаб и, как мы и предполагали, сильно истощен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98