Одного берут, другой приносит банковский капитал.
— Ничего подобного. Посмотри, Джонатан и Миллисент любят друг друга. Уверяю тебя, никого из них не пришлось уговаривать.
— Я полагаю, Джонатан всегда будет уверен в собственном превосходстве. А Миллисент — в своем. Они должны составить идеальную пару.
Она засмеялась.
— У вас с Дэвидом настоящая любовь, и я рада за вас. Такая идиллия бывает далеко не у каждого. Но это совсем не значит, что нельзя выработать взаимовыгодные условия.
— Они поселятся здесь после свадьбы?
— Скорей всего. В конце концов это родовое имение. Так принято, что сыновья приводят своих жен в дом, который впоследствии перейдет к ним. Я понимаю, ты думаешь, что у нас в доме окажется три хозяйки, хотя и двух вполне достаточно, не так ли?
— Ты моя мать. В этом разница…
Она задумалась.
— Миллисент довольно энергичная молодая дама, — размышляла она. — Да, ситуация необычная. Два брата-близнеца… и Эверсли принадлежит им обоим. Фактически здесь нет старшего сына, хотя Джонатан родился чуть-чуть раньше Дэвида.
Дикон не любит об этом говорить.
Наверное, он считает, что добра на обоих хватит, когда придет время, молю Бога, чтобы оно пришло, как можно позже. А Эверсли всегда останется фамильным домом.
Клодина, не беспокойся об этой женитьбе. Все будет хорошо. Я останусь здесь. А они, я думаю, по большей части будут жить в Лондоне Ведь именно там сосредоточены интересы Джонатана. Он вообще редко задерживается здесь подолгу.
Последний раз это было… как раз перед Рождеством. Не помню, чтобы он раньше оставался здесь так долго.
У меня неровно забилось сердце, и я снова чуть не поддалась порыву во всем ей признаться. К счастью, это прошло.
— Они вскоре объявят о своей помолвке, — продолжала мать. — Им пришлось на время отложить свадьбу из-за смерти Сабрины.
Но, конечно, можно скромно отметить свадьбу в именье Петтигрю.
Я закрыла глаза.
— Ты устала, да? Сегодня было довольно напряженное утро. И все эти разговоры за столом о Дантоне. До чего мне они надоели… и всегда действуют угнетающе.
Они пробуждают тяжелые воспоминания.
— Дорогая мама, не думай сейчас об этом. — Я криво улыбнулась и сказала ей то, что она не раз говорила мне:
— Это плохо для ребенка.
Я увидела улыбку на ее милом лице. Она сжала мою руку, и мы закрыли глаза. Я подозреваю, что, несмотря ни на что, она не могла забыть то ужасное время, когда она попала в руки негодяев и, как сказочный рыцарь, явился Дикон, чтобы спасти ее. А мои мысли были о Джонатане и Миллисент, которые будут жить здесь, в Эверсли; в глубине сознания смутно вырисовывались хитрые глазки миссис Трент, говорящей мне, что она уверена — я захочу помочь Эви, когда она объяснит… Что она имела в виду?
Который раз я почувствовала гнетущую тяжесть собственной вины.
Стоял теплый день. Я прогуливалась по лужайке и опустилась на скамейку около пруда, вокруг которого колыхались на легком ветру желтые нарциссы.
Я взглянула на прекрасные цветы и подумала, наверное в сотый раз, насколько лучше я бы себя чувствовала, будь я верной и добродетельной женой.
Сзади неслышно подошел Джонатан и встал за моей спиной. Когда он положил руку на мое плечо, я повернулась и встала.
— Нет, — проговорил он. — Сядь. Мне надо поговорить с тобой.
Он жестом усадил меня и сам сел рядом.
— Не нужно так волноваться. Ну что в этом плохого? Брат и невестка сидят рядышком на скамейке в саду и обмениваются любезностями. Решительно ничего плохого.
— Мне пора домой, — сказала я.
— Нет. Сейчас ты останешься и мы немного поболтаем. Я хочу тебе кое-что сказать.
— Я знаю. Ты помолвлен с Миллисент Петтигрю.
— Значит, ты знаешь.
— Мне сказала мама. Вы собирались объявить об этом, но из-за траура отменили.
— Ты не должна думать, что из-за этого что-то изменится.
— Неужели? А я-то думала, что положение женатого человека отличается от положения холостого.
— Я имел в виду, разумеется, нас с тобой. Я по-прежнему тебя люблю.
— Джонатан, — ответила я. — Не думаю, что ты когда-либо любил кого-то, кроме самого себя.
— Честно говоря, мне кажется, что большинство из нас всю жизнь признается в любви к самим себе.
— Но некоторые любят еще и других.
— Как раз об этом я тебе и говорю. Я всегда любил тебя, и ничто не заставит меня изменить отношение к тебе.
— Неужели ты не понимаешь, что все кончено? Я считала, что достаточно ясно дала тебе это понять.
— Безусловно, ты изменилась, стала отчужденной. Но это естественно.
Все дело в беременности.
— Ты ничего не понимаешь. Я глубоко сожалею о случившемся. Я поддалась своей слабости и вела себя глупо и подло.
— Ты была восхитительна. Ты страстная женщина, Клодина. У тебя есть желания, как и у всех остальных, и вполне естественно, что тебе хотелось их удовлетворить.
— Я совершенно удовлетворена тем, что имею. Ей-Богу, лучше бы никогда не случилось того, что было.
— Ты забываешь ту радость, которую мы давали друг другу.
— Это не имеет значения.
— Все обойдется, Клодина. Просто в тебе проснулся материнский инстинкт. Все изменится, когда родится ребенок.
И тогда ты вернешься ко мне.
— Интересно, что бы сказала Миллисент, узнав, что ее суженый пытается назначить свидание чужой жене как раз накануне официального объявления о помолвке.
— Ты что, собираешься сказать ей об этом?
— Нет, не собираюсь. Но я также не намерена встречаться с тобой наедине.
— Ты слишком драматизируешь положение. Все — твоя французская кровь. Пройдет время, и ты почувствуешь себя иначе.
— Ты просто циник.
— Нет, я — реалист.
— Ну, конечно, если разврат называется реализмом…
— Я понимаю, ты предпочитаешь жить в мире своих фантазий. Ты странная девушка, Клодина. Наверное, поэтому я и люблю тебя. Ты можешь быть практичной и в то же время идеалисткой. Вспомни голоса, которые тебе слышались.
— Я их постоянно вспоминаю.
— Именно с них и пошла наша размолвка. У тебя тогда начались приступы угрызений совести.
— Похоже, что ты никогда не страдал этой болезнью.
— Как странно, — сказал он, — наши отношения и раньше такими были… мы постоянно пикировались друг с другом.
До того самого момента в Эндерби, когда ты перестала притворяться и сказала правду. Помнишь?
— Я делала все, чтобы забыть, Джонатан. Прошу тебя лишь об одном. Пожалуйста, позволь мне забыть.
Он пристально посмотрел на меня. Я увидела свет в его глазах, но совсем не тот ярко-синий, который я сравнивала с пламенем. Этот свет был холодным и расчетливым. Я понимала, что в тот момент я со своей грузной фигурой и так называемым «материнским инстинктом» не возбуждала его, но все же он помнил прошлое и с присущим ему тщеславием верил, что мог бы воскресить во мне огонь желания, временно притушенный моим положением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
— Ничего подобного. Посмотри, Джонатан и Миллисент любят друг друга. Уверяю тебя, никого из них не пришлось уговаривать.
— Я полагаю, Джонатан всегда будет уверен в собственном превосходстве. А Миллисент — в своем. Они должны составить идеальную пару.
Она засмеялась.
— У вас с Дэвидом настоящая любовь, и я рада за вас. Такая идиллия бывает далеко не у каждого. Но это совсем не значит, что нельзя выработать взаимовыгодные условия.
— Они поселятся здесь после свадьбы?
— Скорей всего. В конце концов это родовое имение. Так принято, что сыновья приводят своих жен в дом, который впоследствии перейдет к ним. Я понимаю, ты думаешь, что у нас в доме окажется три хозяйки, хотя и двух вполне достаточно, не так ли?
— Ты моя мать. В этом разница…
Она задумалась.
— Миллисент довольно энергичная молодая дама, — размышляла она. — Да, ситуация необычная. Два брата-близнеца… и Эверсли принадлежит им обоим. Фактически здесь нет старшего сына, хотя Джонатан родился чуть-чуть раньше Дэвида.
Дикон не любит об этом говорить.
Наверное, он считает, что добра на обоих хватит, когда придет время, молю Бога, чтобы оно пришло, как можно позже. А Эверсли всегда останется фамильным домом.
Клодина, не беспокойся об этой женитьбе. Все будет хорошо. Я останусь здесь. А они, я думаю, по большей части будут жить в Лондоне Ведь именно там сосредоточены интересы Джонатана. Он вообще редко задерживается здесь подолгу.
Последний раз это было… как раз перед Рождеством. Не помню, чтобы он раньше оставался здесь так долго.
У меня неровно забилось сердце, и я снова чуть не поддалась порыву во всем ей признаться. К счастью, это прошло.
— Они вскоре объявят о своей помолвке, — продолжала мать. — Им пришлось на время отложить свадьбу из-за смерти Сабрины.
Но, конечно, можно скромно отметить свадьбу в именье Петтигрю.
Я закрыла глаза.
— Ты устала, да? Сегодня было довольно напряженное утро. И все эти разговоры за столом о Дантоне. До чего мне они надоели… и всегда действуют угнетающе.
Они пробуждают тяжелые воспоминания.
— Дорогая мама, не думай сейчас об этом. — Я криво улыбнулась и сказала ей то, что она не раз говорила мне:
— Это плохо для ребенка.
Я увидела улыбку на ее милом лице. Она сжала мою руку, и мы закрыли глаза. Я подозреваю, что, несмотря ни на что, она не могла забыть то ужасное время, когда она попала в руки негодяев и, как сказочный рыцарь, явился Дикон, чтобы спасти ее. А мои мысли были о Джонатане и Миллисент, которые будут жить здесь, в Эверсли; в глубине сознания смутно вырисовывались хитрые глазки миссис Трент, говорящей мне, что она уверена — я захочу помочь Эви, когда она объяснит… Что она имела в виду?
Который раз я почувствовала гнетущую тяжесть собственной вины.
Стоял теплый день. Я прогуливалась по лужайке и опустилась на скамейку около пруда, вокруг которого колыхались на легком ветру желтые нарциссы.
Я взглянула на прекрасные цветы и подумала, наверное в сотый раз, насколько лучше я бы себя чувствовала, будь я верной и добродетельной женой.
Сзади неслышно подошел Джонатан и встал за моей спиной. Когда он положил руку на мое плечо, я повернулась и встала.
— Нет, — проговорил он. — Сядь. Мне надо поговорить с тобой.
Он жестом усадил меня и сам сел рядом.
— Не нужно так волноваться. Ну что в этом плохого? Брат и невестка сидят рядышком на скамейке в саду и обмениваются любезностями. Решительно ничего плохого.
— Мне пора домой, — сказала я.
— Нет. Сейчас ты останешься и мы немного поболтаем. Я хочу тебе кое-что сказать.
— Я знаю. Ты помолвлен с Миллисент Петтигрю.
— Значит, ты знаешь.
— Мне сказала мама. Вы собирались объявить об этом, но из-за траура отменили.
— Ты не должна думать, что из-за этого что-то изменится.
— Неужели? А я-то думала, что положение женатого человека отличается от положения холостого.
— Я имел в виду, разумеется, нас с тобой. Я по-прежнему тебя люблю.
— Джонатан, — ответила я. — Не думаю, что ты когда-либо любил кого-то, кроме самого себя.
— Честно говоря, мне кажется, что большинство из нас всю жизнь признается в любви к самим себе.
— Но некоторые любят еще и других.
— Как раз об этом я тебе и говорю. Я всегда любил тебя, и ничто не заставит меня изменить отношение к тебе.
— Неужели ты не понимаешь, что все кончено? Я считала, что достаточно ясно дала тебе это понять.
— Безусловно, ты изменилась, стала отчужденной. Но это естественно.
Все дело в беременности.
— Ты ничего не понимаешь. Я глубоко сожалею о случившемся. Я поддалась своей слабости и вела себя глупо и подло.
— Ты была восхитительна. Ты страстная женщина, Клодина. У тебя есть желания, как и у всех остальных, и вполне естественно, что тебе хотелось их удовлетворить.
— Я совершенно удовлетворена тем, что имею. Ей-Богу, лучше бы никогда не случилось того, что было.
— Ты забываешь ту радость, которую мы давали друг другу.
— Это не имеет значения.
— Все обойдется, Клодина. Просто в тебе проснулся материнский инстинкт. Все изменится, когда родится ребенок.
И тогда ты вернешься ко мне.
— Интересно, что бы сказала Миллисент, узнав, что ее суженый пытается назначить свидание чужой жене как раз накануне официального объявления о помолвке.
— Ты что, собираешься сказать ей об этом?
— Нет, не собираюсь. Но я также не намерена встречаться с тобой наедине.
— Ты слишком драматизируешь положение. Все — твоя французская кровь. Пройдет время, и ты почувствуешь себя иначе.
— Ты просто циник.
— Нет, я — реалист.
— Ну, конечно, если разврат называется реализмом…
— Я понимаю, ты предпочитаешь жить в мире своих фантазий. Ты странная девушка, Клодина. Наверное, поэтому я и люблю тебя. Ты можешь быть практичной и в то же время идеалисткой. Вспомни голоса, которые тебе слышались.
— Я их постоянно вспоминаю.
— Именно с них и пошла наша размолвка. У тебя тогда начались приступы угрызений совести.
— Похоже, что ты никогда не страдал этой болезнью.
— Как странно, — сказал он, — наши отношения и раньше такими были… мы постоянно пикировались друг с другом.
До того самого момента в Эндерби, когда ты перестала притворяться и сказала правду. Помнишь?
— Я делала все, чтобы забыть, Джонатан. Прошу тебя лишь об одном. Пожалуйста, позволь мне забыть.
Он пристально посмотрел на меня. Я увидела свет в его глазах, но совсем не тот ярко-синий, который я сравнивала с пламенем. Этот свет был холодным и расчетливым. Я понимала, что в тот момент я со своей грузной фигурой и так называемым «материнским инстинктом» не возбуждала его, но все же он помнил прошлое и с присущим ему тщеславием верил, что мог бы воскресить во мне огонь желания, временно притушенный моим положением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98