Фуке имел много друзей и некоторые, конечно, его оставили, но были и верные, а к чести наук нужно сказать, что Севинье, Мольер и Лафонтен были в числе последних. Мало того, приверженцы Фуке не ограничились лишь тем, что превозносили его в похвалах, они нападали и на его врагов. Не смея злословить по поводу короля, они принялись за Кольбера. Гербом Кольбера был уж, Фуке — векша; такие иероглифические гербы подарил им случай. Некто изобрел ящики с сюрпризом — из-под второго дна выскакивал уж и жалил до смерти векшу; эти ящики быстро вошли в моду и обогатили изобретателя. Поскольку Фуке имел друзей преимущественно среди ученых людей, то именно они нападали на Кольбера с наибольшим ожесточением, усугубляемым тем, что этот деятель был любимцем Мазарини.
Впоследствии в гербе Кольбера было сделано небольшое изменение: уж выползает из освещаемого солнцем болота и девиз — «Из солнца и грязи».
ГЛАВА XXXV. 1661 — 1666

Рождение дофина. — Состояние умов в это время. — Первая ссора короля с Лавальер. — Лавальер удаляется к кармелитским монахиням в Шайо. — Примирение. — Начало Версальского дворца. — «Элидская принцесса». — «Тартюф». — Пожалование кавалерам ордена св. Духа. — Голубой кафтан. — Могущество Франции. — Лавальер родит дочь и сына. — Подробности о герцоге ла Мейльере. — Ботрю. — Анекдоты о Ботрю. — Болезнь королевы-матери. — Герцогиня Орлеанская. — Генриетта и граф де Гиш. — Ссора и примирение. — Кончина Анны Австрийской. — Суждение о ее характере и образе жизни.
Королева разрешилась от бремени 1 ноября в 12 часов дня в Фонтенбло. Придворные беспокойно прохаживались по овальному двору, так как королева уже целые сутки мучилась родами, как вдруг король открыл окно и закричал:
— Господа! Королева родила сына!
Луи XIV находился в истинно королевском расположении духа: Пиренейский договор положил конец великим войнам; Мазарини, его стеснявший, умер; Фуке, бросивший на него тень, пал; королева, которую он не любил, родила ему сына; де Лавальер, которую он любил, обещала ему блаженство. Итак, везде было спокойно и поэтому можно было беспрепятственно предаться увеселениям, число которых Луи XIV постоянно увеличивал.
Оппозиция дворянства, бывшая со времен Франсуа II источником многих бедствий для Франции, была уничтожена; оппозиция парламента, со времен Матье Моле грозившая Парижу волнениями, исчезла; оппозиция народа, которая с учреждением общин то тайно, то открыто противодействовала верховной власти, успокоилась. Оставалась только оппозиция ученых.
В то время, впрочем, как и всегда во Франции, существовали две литературные школы, делившиеся по соображениям чисто политического характера. Старая, фрондистская, состояла из Ларошфуко, Бюсси-Рабютена, Корнеля и Лафонтена; новая, роялистская — из Бенсерада, Буало и Расина.
Ларошфуко обнаружил свою оппозицию в «Максимах», Бюсси-Рабютен — в «Любовной истории галлов», Корнель — в своих трагедиях, Лафонтен, соответственно, — в баснях, Бенсерад, Буало и Расин все расхваливали. Г-жа де Севинье являла собой нечто среднее, поскольку, не любя Луи XIV, им восхищалась и, не смея признаться в своей антипатии к новому двору, постоянно обнаруживала свои симпатии к старому.
Религиозная война, которая впоследствии снова вспыхнула с такой неволей с одной стороны и с таким ожесточением с другой, пока тихо тлела, и кальвинисты мало-помалу лишались льгот, дарованных им Нантским эдиктом. Со времени взятия Ла-Рошели у них не было более ни укреплений, ни организованного войска, но вместо прежней открытой оппозиции, обнаруживавшейся выстрелами из пушек, развивалось тихое, скрытное, но живое противодействие — распространение прозелитизма, который питался старыми соками кальвинизма и поддерживался родственными чужеземными сектами. Но невидимая для глаз, эта опасность была понятна для ума в будущем, точнее, она чувствовалась инстинктивно, как по легкому колебанию земли можно заключить, что она служит могилой заживо погребенного гиганта.
Однако, в целом, в королевстве все было спокойно, и ничто не мешало любви и удовольствиям Луи XIV. Все празднества давались в честь де Лавальер, которая оставалась любовницей короля, а обе королевы служили лишь предлогом. Луи XIV, организуя бесконечные праздники, преследовал две цели: кроме прославления своей богини, он увеличивал королевскую власть и ослаблял дворянство. В самом деле, для поддержания роскошной жизни большая часть дворян или проживала свои родовые имения, или, не имея такового, входила в долги, а разорившись, все попадали в совершенную зависимость от короля. С другой стороны, по множеству иностранцев, съезжавшихся в Париж на праздники, казна получала суммы, вдвое больше тех, которые издерживала. Таким образом, праздники приносили государству выгоду, а Луи XIV мало-помалу становился божеством, лучезарным светилом Европы.
Не рассказывая подробно об этих празднествах, скажем, между прочим, что именно тогда на Королевской площади была устроена знаменитая карусель, которая описывается во всех исторических записках того времени, и другая, по которой сегодня называется то место, где она находилась. Де Лавальер имела только одну наперсницу, м-ль Монтале, отношения с которой завязались еще в Блуа. Эта особа была одной из тех, что созданы для интриги, поэтому Монтале сделалась средоточием трех любовных связей: короля с де Лавальер, герцогини Генриетты с графом де Гишем и м-ль Тонней-Шарант с маркизом Мармутье.
Первая ссора короля со своей возлюбленной произошла из-за Монтале. Луи XIV нечаянно открыл в ней страсть к интригам; он узнал, что ей известно о первой любви де Лавальер к де Бражелону; он также имел подозрение, что чувство, возбужденное некогда этим молодым человеком в сердце Луизы, не совсем угасло, и, полагая, что Монтале напоминает ей об этом, запретил дружбу между девушками. Однако де Лавальер только днем перестала поддерживать отношения с подругой, но как только король, который всегда ночевал у королевы, уходил от де Лавальер, к ней тотчас являлась Монтале и они вместе проводили часть ночи, а иногда Монтале уходила уже на рассвете. Об этом узнала ее высочество; ей было известно также и запрещение короля, а следовательно, можно было говорить о неповиновении де Лавальер. Ее высочество не питала чувства благодарности к той, которая отняла благосклонность короля, хотя сама подтолкнула ее к этому, и однажды, смеясь, предложила Луи поинтересоваться у де Лавальер, кто беседует с ней после того, как король уходит.
Луи XIV был горд и в любви как неограниченный монарх, ревность его происходила не из сердца, а из оскорбленного самолюбия. Увидевшись с Луизой, он неожиданно задал вопрос, внушенный ненавистью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238