Герцог был храбрецом и не однажды это доказал. При осаде Гравелина, страдая подагрой, он сидел на лошади при открытии траншей, среди убийственного неприятельского огня. По маршалу стреляли из пушек и одно ядро пролетело так близко, что он вместе с лошадью пошатнулся, и окружавшие офицеры стали просить его удалиться. °
— Что? — возмутился маршал. — Неужели вы боитесь, господа?
— Не за себя, за вас, маршал!
— За меня! — воскликнул ла Мейльере. — Эх, господа! Полководцу бояться не пристало, особенно, если он — маршал Франции!
Во время блокады Ла-Рошели он совершил поступок, прославивший его между молодежью, сохранившей последний пламень рыцарства. Однажды, скучая у себя на квартире, он послал по городу трубача узнать, нет ли какого-нибудь дворянина, который, подобно ему, скучает и готов для развлечения постреляться на пистолетах. Офицер, стоявший на аванпостах, по имени ла Констансьер, принял предложение; ла Мейльере и ла Констансьер сделали по два выстрела и лошадь маршала упала, пораженная в лоб. Перевес оказался на стороне офицера, но ла Мейльере не только не рассердился, но перевел его в свой полк ротным командиром. Маршал ла Мейльере умер 8 февраля 1664 года.
Гийом Ботрю, государственный советник, член Французской академии, происходил из хорошей семьи и женился на дочери генерал-прокурора, которая, поступив ко двору, не хотела носить имя Ботрю, поскольку Мария Медичи, сохранившая итальянское произношение, называла бы ее м-м «Ботру». Эта дама слыла чудом непорочности, поскольку никогда не выходила из дома и решительно нигде не бывала, с чем многие поздравляли мужа, называя счастливцем. Но что же! Этот счастливец вдруг узнал, что жена его была домоседкой только потому, что у нее имелся любовник дома, его собственный камердинер. Наказание было соразмерно с преступлением: слугу он сослал на галеры, насладившись сначала собственным мщением, а жену выгнал из дома, и когда она родила, не захотел признать ребенка. Ботрю прославился своими шутками. Однажды, смеясь, он сказал королеве-матери, что епископ Анжерский творит чудеса; королева спросила, какие, на что Ботрю отвечал — многие, и между прочим епископ исцелил себя от болезни, от которой, особенно сегодня, очень редко исцеляются; епископ, узнав о насмешке, громко жаловался, а Ботрю также громко отвечал:
— Как я мог такое сказать! Ведь епископ все еще болен! Играя в пикет с неким г-ном Гуссо, глупость которого вошла в поговорку, Ботрю сделал ошибку и, заметив ее, воскликнул:
— Боже! Какой же я Гуссо!
— Милостивый государь, — заметил Гуссо, — вы дурак!
— Разве я не то же сказал? — удивился Ботрю.
— Нет, — ответил собеседник.
— Ну, так я хотел это сказать!
Ботрю публично смеялся над герцогом д'Эперноном и однажды так уязвил его какой-то эпиграммой, что тот велел отколотить шутника палкой. Через несколько дней Ботрю явился во дворец с палкой.
— Что это? У вас подагра? — спросила королева.
— Да нет, — ответил Ботрю.
— Так почему же вы ходите с палкой? — не успокаивалась королева.
— Ах! — вмешался принц Гимене. — Я объясню это вашему величеству. — Ботрю носит палку, как святой Лаврентий носил свою решетку. Это — символ его мученичества!
Ботрю был очень упрям и говорил, что знал только одного человека, который упрямее, одного провинциального судью. Однажды утром этот уже надоевший судья пришел к Ботрю.
— Однако, — сказал Ботрю слуге, — скажи, что я в постели!
— Сударь, — ответил слуга, исполнив поручение, — он говорит, что подождет, пока вы встанете.
— Так скажи ему, что я очень нездоров!
— Сударь, он говорит, что знает превосходные рецепты.
— Передай ему, что я в отчаянном положении и надежды почти нет!
— Сударь, он сказал, что в таком случае не хочет, чтобы вы умерли, не простившись с ним.
— Сообщи ему, что я умер!
— Сударь, он желает окропить вас святой водой!
— Ну, — сказал тогда Ботрю, — вели ему войти, если так!
Ботрю был человеком далеко не набожным и считал Рим химерой апостольства. Однажды ему показали список десяти кардиналов, возведенных в это достоинство папой Урбаном, начинавшийся кардиналом Факинетти.
— Я вижу только девять, между тем как вы говорите, что их десять! — И он прочитал одно за другим девять последних имен.
— Десять и есть, — возразил разговаривавший с ним, — вы пропустили кардинала Факинетти.
— Ах, извините, — сказал Ботрю, — я думал, что это общий их титул!
Однажды вечером, после того, как лошади Ботрю были в разъезде целое утро, а особа, которую он хотел отправить домой в своей карете, отказывалась от его готовности услужить, говоря, что бедные животные устали, Ботрю заметил:
— Хм! Если бы лошади мои были созданы для покоя, то Бог создал бы их канониками.
Впрочем, шутки Ботрю не всегда имели пустой шутовской характер. В Париже рассуждали об английской революции и непрочном положении Карла I.
— Да, — сказал однажды в разговоре об английском короле Ботрю, — это теленок, которого водят с ярмарки на ярмарку и которого, наконец, отведут на бойню.
Ботрю умер в 1665 году и в его особе угас один из последних представителей того типа ума, который так соответствовал характеру доброго короля Анри IV, но который должен был выйти из моды при более важном и лицемерном дворе Луи XIV.
Между тем, с каждым днем приближалась смерть королевы-матери. Анна Австрийская обладала редким качеством, даруемым небом некоторым женщинам — способностью не стариться. Руки оставались все также белы и нежны, как и в молодости, на ее лице не было ни одной морщины, ее красивые глаза не могли расстаться с привычками кокетства, которые делали их такими опасными в молодости. К несчастью, в конце ноября 1664 года боль в груди, которую королева чувствовала уже несколько лет, усилилась, но на это не обратили особенного внимания.
Болезнь развивалась быстро, и только когда все заметили, что удивительная белизна кожи Анны Австрийской начинает обретать желтый цвет, стало понятно, что она находится в очень опасном положении, и что скоро наступит день, когда эта гордая правительница должна будет расстаться с жизнью.
Множество врачей было призвано один за другим. Первым стал Валлот, врач короля, но он был скорее химиком, даже ботаником, нежели врачом, и лечил больную компрессами из цикуты, которые только усилили болезнь. Не видя облегчения, королева призвала своего собственного медика Сегена, человека ученого, но весьма решительного, метод лечения которого состоял главным образом в кровопускании. Между докторами начались споры, а болезнь между тем все усиливалась и 15 декабря после плохо проведенной ночи в Валь-де-Грасе, где ее величество с того времени, как она оставила власть, или будет лучше сказать, власть оставила ее, часто искала уединения, она сама стала считать себя неизлечимой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238