Опекаемым ею детям нужно было дать воспитание, по сути равное тому, какое получали члены королевской фамилии. По этому поводу между маркизой де Монтеспан и г-жой Скаррон начались разногласия, и вдова даже решила отказаться от должности, однако маркиза, которая не могла жить с ней в одном доме, но и не могла без нее обойтись, уговорила ее остаться. Г-жа Скаррон осталась с принципиальным условием — ни от кого не зависеть и никому, кроме короля, не давать отчета в воспитании вверенных ей детей. Прямое сношение с королем повело за собой переписку и свидания, и хотя тогда почти все дамы писали хорошо, вдова Скаррона, за исключением, может быть, г-жи де Севинье, писала лучше. Письма де Ментенон расположили короля в ее пользу, а личные свидания привели к любви. То, что Луи XIV оценил письма м-м Скаррон, характеризует их высоко, поскольку король вообще не любил ничего читать. Однажды он обратился к герцогу Вивонну, брату г-жи де Монтеспан, со следующим вопросом:
— К чему служит чтение?
— Государь, — ответил герцог, который имел отличное здоровье и всегда был свеж и румян, — чтение производит на ум такое же действие, как и хороший обед производит на мои щеки!
Королю не нравилось то, что вдова Скаррона, став наставницей детей де Монтеспан, не переменила фамилии, поэтому ей пришлось назваться г-жой де Сюржер, что, правда, продолжалось недолго. Ее должность принесла благосостояние и вскоре бедная вдова настолько разбогатела, что смогла купить земли Ментенон, вследствие чего стала называться г-жой де Ментенон, хотя Нинон Ланкло переиначила и звала ее г-жой де Ментенан».
Между тем, влияние г-жи де Ментенон на короля немало беспокоило двор. К этому присоединилось влияние другого лица, сумевшего произвести реформы в королевских обычаях и нравах двора. Отец ла Шеза был иезуитом; знаменитый отец Коттон, духовник Анри IV, приходился ему дядей. Отец ла Шеза служил удачно, заслужил славу и почести, состоял в связях со знатнейшими лицами Франции и был бы богат, если бы не 12 детей. Один из братьев ла Шеза был знатоком лошадей и собак, знал и любил охоту; этот брат долгое время служил шталмейстером у архиепископа Лионского, брата и дяди маршалов Вильруа. Оба брата жили в Лионе, где ла Шез исполнял должность главного надзирателя над местными монастырями своего ордена. В 1675 году ла Шез был вызван в Париж для занятия места отца Ферьеза, духовника его величества.
Нужно сказать, что французские короли избирали себе духовников преимущественно из иезуитов, полагая их ученее других. Основным правилом иезуитов было обещание не исполнять епископской должности, а заняв место королевского духовника, они пользовались большими доходами.
«Отец ла Шез, — пишет Сен-Симон, который редко хвалит, — был человеком посредственного ума, но добродушным, справедливым, честным, чувствительным, осмотрительным, кротким и воздержанным; враг доносов, насилия и тщеславия, он был приветлив, вежлив, скромен и даже почтителен, и, странное дело, оба брата сохраняли признательность к дому Вильруа, которому считали себя обязанными. Гордясь своим дворянским происхождением, ла Шез сколько мог покровительствовал дворянам, выбирая в епископы достойнейших, пока сохранял влияние. Правда, он имел врагов, как это всегда бывает с людьми, занимающими видное место, которые клеветали вовсю; по всей вероятности, именно строгость ла Шеза стала одной из причин всякого рода напраслин, а распространявшие слухи, сами, как правило, им не верили».
Чтобы начать действовать, нужно хотя бы знать, с чего начать, и случай не замедлил представиться. Король, здоровье которого всегда было отличным, захворал и не на шутку — у него образовалась фистула. Тогдашние хирурги, не зная того, что врачи знают теперь, весьма опасались за жизнь короля, а отец ла Шез и г-жа де Ментенон, вместо того чтобы успокаивать короля, начали пугать и заодно указывали на г-жу де Монтеспан, как искусительницу, ведущую к погибели. Король попросил де Ментенон, своего доброго ангела, передать де Монтеспан, что между ними все кончено, что он не желает более продолжения всяких связей. Г-жа де Ментенон долго не соглашалась выполнить это поручение, говоря, что такие слова слишком важны для устной передачи и королю, быть может, будет слишком трудно их сдержать; король настаивал, де Ментенон удалось заставить его написать де Монтеспан, и тогда она исполнила поручение.
Прошло почти два месяца как г-жа де Ментенон передала решительную бумагу. Король собрался отправиться на лечение на воды в Бареж и предложил де Ментенон его сопровождать, передав де Монтеспан повеление остаться в Париже. Удар для экс-фаворитки был почти смертельным, и она удалилась в горе в иноческий дом св. Иосифа, позвав известную богомолку Мирамиону ради уроков благочестия и богоугодной жизни. Однако на все, что говорила Мирамиона, де Монтеспан отвечала одним и тем же:
— Ах, как он со мной обходится! Он поступил со мной как с самой последней женщиной! Он выгнал меня словно любовницу! Бог — свидетель, что я не любовница после того как родила ему графа Тулузского! После он не прикасался ко мне даже пальцем!
Вскоре маркиза де Монтеспан, сильное расстройство чувств которой требовало движения, оставила Париж и уехала в Рамбулье. Король позволил одной из дочерей, м-ль де Блуа, ее сопровождать, но не разрешил этого графу Тулузскому, также пожелавшему поехать с матерью.
Где-то через неделю Луи XIV стало лучше, и поездка на воды была отложена. В последнем пробуждении слабости король велел передать г-же де Монтеспан, собравшейся было удалиться в Фонтевро, что остается в Париже. Де Монтеспан приняла этот знак внимания как возвращение прежних отношений и в надежде поспешила в Версаль, но обманулась, приписывая страсти то, что было лишь проявлением вежливости. Впрочем, король, направляясь утром в церковь, всегда заходил к де Монтеспан и всегда в сопровождении нескольких придворных, стараясь не дать повода к подозрениям. Однако, всем было очевидно, что король оставил де Монтеспан, перенеся всю благосклонность на новую фаворитку.
В это время заболела королева; начавшаяся с пустяков болезнь обрела серьезный характер, и под мышкой развился нарыв. Ее медик Фагон приказал пустить из руки кровь, хотя это не представлялось необходимым, и прописал королеве сильное рвотное. Состоявший под началом Фагона лекарь Жерве не удержался:
— Г-н Фагон! Вы уверены, что хорошо будет теперь пустить кровь королеве? Она может умереть от этого!
— Делайте, что приказано! — отрезал Фагон.
Тогда лекарь залился слезами и, скрестив на груди руки, заявил:
— Так вы хотите, чтобы я погубил королеву? Нашу добрую государыню? Хотите, чтобы она умерла от…
— Делайте, что приказано!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238
— К чему служит чтение?
— Государь, — ответил герцог, который имел отличное здоровье и всегда был свеж и румян, — чтение производит на ум такое же действие, как и хороший обед производит на мои щеки!
Королю не нравилось то, что вдова Скаррона, став наставницей детей де Монтеспан, не переменила фамилии, поэтому ей пришлось назваться г-жой де Сюржер, что, правда, продолжалось недолго. Ее должность принесла благосостояние и вскоре бедная вдова настолько разбогатела, что смогла купить земли Ментенон, вследствие чего стала называться г-жой де Ментенон, хотя Нинон Ланкло переиначила и звала ее г-жой де Ментенан».
Между тем, влияние г-жи де Ментенон на короля немало беспокоило двор. К этому присоединилось влияние другого лица, сумевшего произвести реформы в королевских обычаях и нравах двора. Отец ла Шеза был иезуитом; знаменитый отец Коттон, духовник Анри IV, приходился ему дядей. Отец ла Шеза служил удачно, заслужил славу и почести, состоял в связях со знатнейшими лицами Франции и был бы богат, если бы не 12 детей. Один из братьев ла Шеза был знатоком лошадей и собак, знал и любил охоту; этот брат долгое время служил шталмейстером у архиепископа Лионского, брата и дяди маршалов Вильруа. Оба брата жили в Лионе, где ла Шез исполнял должность главного надзирателя над местными монастырями своего ордена. В 1675 году ла Шез был вызван в Париж для занятия места отца Ферьеза, духовника его величества.
Нужно сказать, что французские короли избирали себе духовников преимущественно из иезуитов, полагая их ученее других. Основным правилом иезуитов было обещание не исполнять епископской должности, а заняв место королевского духовника, они пользовались большими доходами.
«Отец ла Шез, — пишет Сен-Симон, который редко хвалит, — был человеком посредственного ума, но добродушным, справедливым, честным, чувствительным, осмотрительным, кротким и воздержанным; враг доносов, насилия и тщеславия, он был приветлив, вежлив, скромен и даже почтителен, и, странное дело, оба брата сохраняли признательность к дому Вильруа, которому считали себя обязанными. Гордясь своим дворянским происхождением, ла Шез сколько мог покровительствовал дворянам, выбирая в епископы достойнейших, пока сохранял влияние. Правда, он имел врагов, как это всегда бывает с людьми, занимающими видное место, которые клеветали вовсю; по всей вероятности, именно строгость ла Шеза стала одной из причин всякого рода напраслин, а распространявшие слухи, сами, как правило, им не верили».
Чтобы начать действовать, нужно хотя бы знать, с чего начать, и случай не замедлил представиться. Король, здоровье которого всегда было отличным, захворал и не на шутку — у него образовалась фистула. Тогдашние хирурги, не зная того, что врачи знают теперь, весьма опасались за жизнь короля, а отец ла Шез и г-жа де Ментенон, вместо того чтобы успокаивать короля, начали пугать и заодно указывали на г-жу де Монтеспан, как искусительницу, ведущую к погибели. Король попросил де Ментенон, своего доброго ангела, передать де Монтеспан, что между ними все кончено, что он не желает более продолжения всяких связей. Г-жа де Ментенон долго не соглашалась выполнить это поручение, говоря, что такие слова слишком важны для устной передачи и королю, быть может, будет слишком трудно их сдержать; король настаивал, де Ментенон удалось заставить его написать де Монтеспан, и тогда она исполнила поручение.
Прошло почти два месяца как г-жа де Ментенон передала решительную бумагу. Король собрался отправиться на лечение на воды в Бареж и предложил де Ментенон его сопровождать, передав де Монтеспан повеление остаться в Париже. Удар для экс-фаворитки был почти смертельным, и она удалилась в горе в иноческий дом св. Иосифа, позвав известную богомолку Мирамиону ради уроков благочестия и богоугодной жизни. Однако на все, что говорила Мирамиона, де Монтеспан отвечала одним и тем же:
— Ах, как он со мной обходится! Он поступил со мной как с самой последней женщиной! Он выгнал меня словно любовницу! Бог — свидетель, что я не любовница после того как родила ему графа Тулузского! После он не прикасался ко мне даже пальцем!
Вскоре маркиза де Монтеспан, сильное расстройство чувств которой требовало движения, оставила Париж и уехала в Рамбулье. Король позволил одной из дочерей, м-ль де Блуа, ее сопровождать, но не разрешил этого графу Тулузскому, также пожелавшему поехать с матерью.
Где-то через неделю Луи XIV стало лучше, и поездка на воды была отложена. В последнем пробуждении слабости король велел передать г-же де Монтеспан, собравшейся было удалиться в Фонтевро, что остается в Париже. Де Монтеспан приняла этот знак внимания как возвращение прежних отношений и в надежде поспешила в Версаль, но обманулась, приписывая страсти то, что было лишь проявлением вежливости. Впрочем, король, направляясь утром в церковь, всегда заходил к де Монтеспан и всегда в сопровождении нескольких придворных, стараясь не дать повода к подозрениям. Однако, всем было очевидно, что король оставил де Монтеспан, перенеся всю благосклонность на новую фаворитку.
В это время заболела королева; начавшаяся с пустяков болезнь обрела серьезный характер, и под мышкой развился нарыв. Ее медик Фагон приказал пустить из руки кровь, хотя это не представлялось необходимым, и прописал королеве сильное рвотное. Состоявший под началом Фагона лекарь Жерве не удержался:
— Г-н Фагон! Вы уверены, что хорошо будет теперь пустить кровь королеве? Она может умереть от этого!
— Делайте, что приказано! — отрезал Фагон.
Тогда лекарь залился слезами и, скрестив на груди руки, заявил:
— Так вы хотите, чтобы я погубил королеву? Нашу добрую государыню? Хотите, чтобы она умерла от…
— Делайте, что приказано!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238