А вот Рено она приветствовала ржаньем и ласковым фырканьем.
Любимица постоянно принюхивалась к ветру, который мог принести весть об опасности. В этот момент она, навострив уши и подняв голову, начинала энергично шевелить ноздрями.
На солнечный луг выпорхнула птица, подала своим сородичам громкий сигнал о чем-то и снова скрылась в лесу. После этого воцарилась полная тишина.
Ева не стала дожидаться знака Рено, чтобы уйти в укрытие. После того как птица скрылась, она увела Белоногого поглубже под сень деревьев и замерла. Затаив дыхание и не двигаясь, она наблюдала сквозь ветки осин и елочек за лугом.
На луговину осторожно вышел одинокий жеребец-мустанг. На его теле виднелись еще не зажившие следы полученных в битве ран. Он нагнул морду к ручью и стал пить, поминутно поднимая голову и принюхиваясь к запахам, которые приносили порывы легкого ветра. Несмотря на раны, жеребец выглядел крепким и мощным, едва входящим в пору зрелости.
Зачарованная красотой молодого мустанга, Ева слегка подалась вперед в седле. Легкое поскрипывание кожи, казалось, не могло распространиться дальше ушей Белоногого, однако жеребец все же почувствовал ее присутствие.
Наконец мустанг напился, осмотрелся вокруг и медленно пошел прочь от ручья. Вскоре он стал щипать траву. Но его бдительность нисколько не притупилась. Почти ежеминутно он поднимал голову, принюхиваясь к ветру, чтобы определить приближение возможного врага. В табуне это было бы излишним, там есть другие уши, другие глаза, другие лошади, которые следят за запахами. Но этот жеребец был одиноким.
Еве пришло в голову, что Рено напоминал этого мустанга постоянной готовностью к бою, осторожностью, недоверием ко всему, одиночеством.
Ева услышала позади себя движение. Она повернулась в седле и увидела, что к ней через заросли бесшумным шагом приближается чалая.
Легкий порыв ветра вызвал шелестящий вздох у стройных молодых елочек. Белоногий беспокойно пошевелился, когда ветер донес до него запах мустанга. Ева молча потрепала мерина по шее, чтобы как-то успокоить.
– А где вьючные лошади? – негромко спросила Ева, когда подъехал Рено.
– Я оставил их на привязи на тропе. Они поднимут шум, если кто-нибудь попробует подобраться к нам с той стороны.
Рено поднялся в стременах и посмотрел в сторону луга. Затем снова уселся в седло.
– Нет кобыл, – сказал он тихо. Его губы растянулись в легкой улыбке. – Судя по его виду, этот молодой жеребец получил первый урок, связанный с женщинами.
Ева вопросительно посмотрела на Рено.
– Когда нужно выбрать между старым жеребцом, который знает, где найти пищу, и молодым, который сходит с ума по женщине и не знает ничего, – растягивая слова, произнес Рено, – женщина всегда выберет старого жеребца и полный комфорт.
– Женщина, доверившаяся обещаниям первого попавшегося молодого жеребца, у которого на уме только секс, не переживет и одной зимы.
– Ты говоришь как истинная женщина.
– Естественно, – сухо ответила Ева.
Рено неожиданно улыбнулся.
– Ты права.
Ева взглянула на жеребца, затем снова на Рено, вспоминая, что он сказал, когда забрал у нее золотое кольцо с изумрудами.
– Кто она была? – поинтересовалась Ева.
Рено поднял черную бровь в немом вопросе.
– Женщина, которая предпочла твоей любви комфорт и обеспеченность, – пояснила Ева.
Щетина на лице, выросшая за несколько дней пути, не смогла скрыть желваки, которые задвигались на скулах Рено.
– Почему ты считаешь, что была только одна женщина?
– Ты не похож на человека, которого нужно учить дважды.
Уголки рта у Рено приподнялись.
– В этом ты права.
Ева молча ждала, но в ее внимательных золотых глазах светилась сотня вопросов.
Перемена в голосе Рено была просто поразительной. В его тоне не было ни ненависти, ни любви – одно лишь холодное презрение.
– Что она тебе сделала?
Он пожал плечами.
– То же самое, что большинство женщин делает с мужчинами.
– Что же именно?
– Ты должна это знать, gata.
– Потому что я женщина?
– Потому что ты чертовски здорово умеешь дразнить… как и все женщины, которые распаляют мужчину, чтоб он сначала наобещал, а потом сделал почти все, что им нужно.
Рено прищурился и добавил:
– Почти все, но не совсем.
– Что же ты не сделал? Ты не полюбил ее?
Он не без горечи засмеялся.
– В том-то и суть, что это было единственное, что я сделал.
– Ты все еще любишь ее, – сказала Ева.
Ее слова прозвучали как обвинение.
– Зря ты так думаешь, – ответил Рено, искоса взглянув на нее.
– Почему?
– Ты всегда такая настырная?
– Любопытная, – быстро поправила его Ева. – Я ведь кошка, ты помнишь это?
– Это точно.
Рено снова поднялся в стременах, чтобы оглядеть окрестности. Никем не потревоженный, мустанг жадно щипал траву. Птицы спокойно расхаживали по заросшей травой луговине и перепрыгивали с ветки на ветку. В той стороне, где на границе леса и луга паслись на привязи вьючные лошади, не было заметно никакого движения.
Рено натянул повод, готовый возобновить путь к дому Калеба и Виллоу, что находился в горах Сан-Хуана.
– Рено, а чего она хотела от тебя? Чтобы ты убил кого-нибудь?
Он невесело улыбнулся.
– Это только ты можешь хотеть такого.
– Кого же я хотела бы убить?
– Меня.
– Что? – воскликнула Ева. – В этом-то нет никакого смысла!
Рено что-то пробормотал про себя и посмотрел через плечо на девушку, чьи золотые глаза, нежная грудь и пахнущие сиренью волосы преследовали его.
– Саванна Мари хотела жить в Западной Виргинии, где наши семьи до войны обладали фермами, – сказал Рено скороговоркой. – Но я знаю настоящий Запад. Я видел места, где не ступала нога человека, пил из ручьев, чистых, как божья улыбка, проходил через перевалы, у которых еще нет имени… Я держал на ладони каплю росы, горевшую в первых солнечных лучах.
Ева завороженно смотрела на Рено, удивляясь его волнению, его низкому и в то же время звучному голосу, когда он говорил об этой стране.
– Когда я первый раз расстался с Саванной Мари, – продолжал Рено, – я так соскучился по ней, что чуть не загнал двух лошадей на пути к ее дому.
Он замолчал.
– Она не ждала тебя? – предположила Ева.
– Нет, она ждала, – медленно произнес Рено, но в его голосе не было тепла. – В то время я еще оставался наиболее привлекательной партией на сто миль вокруг. Она выбежала мне навстречу со слезами счастья на глазах.
– И что же затем случилось?
Он пожал плечами.
– Как обычно. Ее семья устроила вечер, мы вышли прогуляться в сад, и она позволила мне вполне достаточно, чтобы я обезумел.
Рука Евы натянула повод. Презрение в голосе Рено было как удар кнута.
– Затем она спросила, готов ли я создать домашний очаг и выращивать лошадей на участке, который выделил ей отец вдоль Каменного ручья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Любимица постоянно принюхивалась к ветру, который мог принести весть об опасности. В этот момент она, навострив уши и подняв голову, начинала энергично шевелить ноздрями.
На солнечный луг выпорхнула птица, подала своим сородичам громкий сигнал о чем-то и снова скрылась в лесу. После этого воцарилась полная тишина.
Ева не стала дожидаться знака Рено, чтобы уйти в укрытие. После того как птица скрылась, она увела Белоногого поглубже под сень деревьев и замерла. Затаив дыхание и не двигаясь, она наблюдала сквозь ветки осин и елочек за лугом.
На луговину осторожно вышел одинокий жеребец-мустанг. На его теле виднелись еще не зажившие следы полученных в битве ран. Он нагнул морду к ручью и стал пить, поминутно поднимая голову и принюхиваясь к запахам, которые приносили порывы легкого ветра. Несмотря на раны, жеребец выглядел крепким и мощным, едва входящим в пору зрелости.
Зачарованная красотой молодого мустанга, Ева слегка подалась вперед в седле. Легкое поскрипывание кожи, казалось, не могло распространиться дальше ушей Белоногого, однако жеребец все же почувствовал ее присутствие.
Наконец мустанг напился, осмотрелся вокруг и медленно пошел прочь от ручья. Вскоре он стал щипать траву. Но его бдительность нисколько не притупилась. Почти ежеминутно он поднимал голову, принюхиваясь к ветру, чтобы определить приближение возможного врага. В табуне это было бы излишним, там есть другие уши, другие глаза, другие лошади, которые следят за запахами. Но этот жеребец был одиноким.
Еве пришло в голову, что Рено напоминал этого мустанга постоянной готовностью к бою, осторожностью, недоверием ко всему, одиночеством.
Ева услышала позади себя движение. Она повернулась в седле и увидела, что к ней через заросли бесшумным шагом приближается чалая.
Легкий порыв ветра вызвал шелестящий вздох у стройных молодых елочек. Белоногий беспокойно пошевелился, когда ветер донес до него запах мустанга. Ева молча потрепала мерина по шее, чтобы как-то успокоить.
– А где вьючные лошади? – негромко спросила Ева, когда подъехал Рено.
– Я оставил их на привязи на тропе. Они поднимут шум, если кто-нибудь попробует подобраться к нам с той стороны.
Рено поднялся в стременах и посмотрел в сторону луга. Затем снова уселся в седло.
– Нет кобыл, – сказал он тихо. Его губы растянулись в легкой улыбке. – Судя по его виду, этот молодой жеребец получил первый урок, связанный с женщинами.
Ева вопросительно посмотрела на Рено.
– Когда нужно выбрать между старым жеребцом, который знает, где найти пищу, и молодым, который сходит с ума по женщине и не знает ничего, – растягивая слова, произнес Рено, – женщина всегда выберет старого жеребца и полный комфорт.
– Женщина, доверившаяся обещаниям первого попавшегося молодого жеребца, у которого на уме только секс, не переживет и одной зимы.
– Ты говоришь как истинная женщина.
– Естественно, – сухо ответила Ева.
Рено неожиданно улыбнулся.
– Ты права.
Ева взглянула на жеребца, затем снова на Рено, вспоминая, что он сказал, когда забрал у нее золотое кольцо с изумрудами.
– Кто она была? – поинтересовалась Ева.
Рено поднял черную бровь в немом вопросе.
– Женщина, которая предпочла твоей любви комфорт и обеспеченность, – пояснила Ева.
Щетина на лице, выросшая за несколько дней пути, не смогла скрыть желваки, которые задвигались на скулах Рено.
– Почему ты считаешь, что была только одна женщина?
– Ты не похож на человека, которого нужно учить дважды.
Уголки рта у Рено приподнялись.
– В этом ты права.
Ева молча ждала, но в ее внимательных золотых глазах светилась сотня вопросов.
Перемена в голосе Рено была просто поразительной. В его тоне не было ни ненависти, ни любви – одно лишь холодное презрение.
– Что она тебе сделала?
Он пожал плечами.
– То же самое, что большинство женщин делает с мужчинами.
– Что же именно?
– Ты должна это знать, gata.
– Потому что я женщина?
– Потому что ты чертовски здорово умеешь дразнить… как и все женщины, которые распаляют мужчину, чтоб он сначала наобещал, а потом сделал почти все, что им нужно.
Рено прищурился и добавил:
– Почти все, но не совсем.
– Что же ты не сделал? Ты не полюбил ее?
Он не без горечи засмеялся.
– В том-то и суть, что это было единственное, что я сделал.
– Ты все еще любишь ее, – сказала Ева.
Ее слова прозвучали как обвинение.
– Зря ты так думаешь, – ответил Рено, искоса взглянув на нее.
– Почему?
– Ты всегда такая настырная?
– Любопытная, – быстро поправила его Ева. – Я ведь кошка, ты помнишь это?
– Это точно.
Рено снова поднялся в стременах, чтобы оглядеть окрестности. Никем не потревоженный, мустанг жадно щипал траву. Птицы спокойно расхаживали по заросшей травой луговине и перепрыгивали с ветки на ветку. В той стороне, где на границе леса и луга паслись на привязи вьючные лошади, не было заметно никакого движения.
Рено натянул повод, готовый возобновить путь к дому Калеба и Виллоу, что находился в горах Сан-Хуана.
– Рено, а чего она хотела от тебя? Чтобы ты убил кого-нибудь?
Он невесело улыбнулся.
– Это только ты можешь хотеть такого.
– Кого же я хотела бы убить?
– Меня.
– Что? – воскликнула Ева. – В этом-то нет никакого смысла!
Рено что-то пробормотал про себя и посмотрел через плечо на девушку, чьи золотые глаза, нежная грудь и пахнущие сиренью волосы преследовали его.
– Саванна Мари хотела жить в Западной Виргинии, где наши семьи до войны обладали фермами, – сказал Рено скороговоркой. – Но я знаю настоящий Запад. Я видел места, где не ступала нога человека, пил из ручьев, чистых, как божья улыбка, проходил через перевалы, у которых еще нет имени… Я держал на ладони каплю росы, горевшую в первых солнечных лучах.
Ева завороженно смотрела на Рено, удивляясь его волнению, его низкому и в то же время звучному голосу, когда он говорил об этой стране.
– Когда я первый раз расстался с Саванной Мари, – продолжал Рено, – я так соскучился по ней, что чуть не загнал двух лошадей на пути к ее дому.
Он замолчал.
– Она не ждала тебя? – предположила Ева.
– Нет, она ждала, – медленно произнес Рено, но в его голосе не было тепла. – В то время я еще оставался наиболее привлекательной партией на сто миль вокруг. Она выбежала мне навстречу со слезами счастья на глазах.
– И что же затем случилось?
Он пожал плечами.
– Как обычно. Ее семья устроила вечер, мы вышли прогуляться в сад, и она позволила мне вполне достаточно, чтобы я обезумел.
Рука Евы натянула повод. Презрение в голосе Рено было как удар кнута.
– Затем она спросила, готов ли я создать домашний очаг и выращивать лошадей на участке, который выделил ей отец вдоль Каменного ручья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74