Он грубо схватил ее и развернул лицом к себе.
По тому, как немилосердно он скрутил ее руки, Элизабет поняла, что пощады не будет. Бессмысленно плакать или умолять. У нее остался только один выход – убедить его. Она взглянула ему в глаза. Гнев и ледяной холод. Ничего подобного тому теплу, что было раньше.
– Говорите!
Элизабет попыталась вырвать руки, но Эмрис держал ее крепко. Внезапно она поняла с ужасом, что имеет дело уже не с тем любезным светским человеком, с которым она разговаривала прежде. В нем чувствовалась власть и сила. Он больше походил на судью, ожидающего последнего раскаяния, чем на человека, способного выслушать и понять.
Четыре года она жила, отлично сознавая, к каким последствиям может когда-нибудь привести ее образ жизни, ее работа в качестве художника, и вот – страшный момент наступил. Барон Роксбург – друг Джованни Медичи. Если он расскажет герцогу, кем является Филипп из Анжу… Да, тогда ее свяжут и сожгут ее же собратья по цеху. В этом нет сомнений. Поскольку, будучи женщиной, она не имеет права быть художником и тем самым нарушила и предала цеховой устав. Это преступление, которое никогда не прощается.
– И что вы собираетесь делать? – унимая дрожь и стараясь говорить спокойно, спросила Элизабет.
Эмрис подавил в себе желание немедленно обнять ее, прижать к себе и утешить. Как это было бы просто! Ведь она боится. И боится, как он догадывался, именно его.
Но он на самом деле был сердит! Еще бы! Она оставила его в дураках! Он ни сном ни духом не подозревал, что Филипп и она – это один и тот же человек. Вот чертовка, так его провела! Детский портрет произвел на него огромное впечатление. Любовь и нежность, которыми дышало невинное личико, его растрогали. И тут, буквально через несколько минут, вошел художник – не Филипп, которому он собирался бросить вызов, а она сама, Элизабет.
Он и сейчас еще не решил, что надо делать дальше. Как ему поступить?
Элизабет опустила глаза под его пронизывающим взором и стала рассматривать узор на застежке. Ее тяготила эта затянувшаяся пауза. Возможно, он передаст ее властям. Тогда ей никогда больше не увидеть Джеми.
– Расскажите мне все.
– Вы хотите выслушать мою историю? – удивилась она. – К чему? Что бы я ни сказала, разве это повлияет на вас?
– В том случае, если я уже принял решение.
– А разве это не так? – спросила Элизабет. – Разве оттого, что я выверну перед вами свою душу, ваше мнение может измениться и вы не передадите меня властям? Вы что, дадите мне хоть какой-то шанс?
Эмрис слегка ослабил хватку.
– Я даю вам несколько минут и возможность объяснить свое поведение. В обмен я хочу услышать от вас правду. И только правду. – Эмрис подтолкнул ее к креслу и усадил в него.
С того места, где она сидела, грозный шотландец, возвышавшийся над ней, выглядел устрашающе. В отблеске огня был виден только силуэт его мрачного лица. Интересно, какую такую «правду» он хочет от нее услышать. Сидя в темноте кабинета, съежившись на жестком кресле, она не питала надежд на то, что он предоставит ей хоть какой-либо шанс.
– Молчание не улучшит ваше нынешнее положение, – грозно предостерег ее Эмрис. – Я что, должен вам напомнить, как отнесутся ваши собратья по цеху к тому, что вы выдавали себя за другое лицо и были посвящены в секреты их мастерства, которые они блюдут с такой тщательностью? Вы что, не знаете, как к этому отнесется флорентийская гильдия живописцев? Для начала они вас проклянут, обозвав исчадием ада. Вы что, дожидаетесь, чтобы я передал вас в их руки?
Она опустила глаза и отрицательно покачала головой.
– Тогда говорите! Я должен знать, когда и по какой причине вам пришла в голову столь извращенная идея.
– Но… тут нет никакого извращения! – не смогла сдержаться Элизабет. – И никакого злого умысла. Я никогда не делала ничего плохого, ничего, что могло кому-нибудь навредить. И если бы я на самом деле была мужчиной, то меня продолжали бы… уважать, ценить мой талант и мои работы. Но теперь, когда выясняется, что я не мужчина, я почему-то превращаюсь в исчадие ада. Я не имею к аду никакого отношения. Мой талант дан мне Богом, и я должна была его использовать. И я его использовала для того, чтобы кормить свою семью, чтобы позаботиться о близких. В этом нет ничего плохого!
Эмрис смотрел на ее раскрасневшееся лицо. Увлеченность и жар, с которым она говорила, свидетельствовали, что она искренне в это верила.
– Но ведь у вас есть родня в Англии. Вы занимали определенное место в обществе, имели дом, семью. Почему вы все это бросили?
Элизабет молчала. Она не могла ему всего рассказать. У нее не было оснований доверять ему. Если она соврет ему кое в чем, ничего страшного! Тем более что сам он вовсе не являл собой образец честности.
– Мне трудно вам поверить, поскольку вы по сути почти ничего не рассказали. – Эмрис видел, как в ней происходит внутренняя борьба. Наконец она решилась.
– Мне пришлось бежать от отца.
– Сэра Томаса Болейна?
Элизабет кивнула.
– Не думаю, что он когда-либо по-настоящему считал меня дочерью. Но не в этом дело. Обстоятельства вынудили меня бежать.
Плечи ее поникли, она умолкла. Видимо, груз воспоминаний до сих пор был тяжел.
– Что подтолкнуло вас к бегству? Я уверен, что ваш отец не был монстром, как бы он к вам ни относился.
Эмрис отошел от нее и присел на стул перед письменным столом. Он все еще сохранял суровый вид.
– Да, верно, – тихо прошептала она, возвращаясь в памяти к событиям того ужасного дня. – Но он никогда прежде не пытался… использовать меня так, как в тот день, когда я вынуждена была бежать.
– Использовать вас?
– Он хотел послать меня в постель к своему повелителю, – произнесла Элизабет, стараясь сдержать дрожь в голосе. – Короля Генриха в последний день турнира посетило желание уложить меня в свою кровать, и этот развратный сифилитик поручил моему отцу доставить меня к нему. Отец принялся убеждать меня, что это честь для всей нашей семьи.
Эмрис вспомнил тот день. Какой красивой Элизабет выглядела среди толпы на трибунах. И как он отдал ей кольцо – приз, полученный Франциском, выигравшим пари у Генриха. Лицо Эмриса помрачнело.
– Проклятый ублюдок! – тихо выругался Эмрис. Как это похоже на английского короля! Порочный развратник! Конечно, дело в нем. Как он мог позволить какому-то шотландцу оказывать знаки внимания дочери его придворного. А ведь до того, как Эмрис расспросил герцога Бурбонского об Элизабет, он даже не знал, кто она такая! Какая гнусность! Как мелочно и подло Генрих хотел отомстить! Конечно, он не мог запретить Эмрису ухаживать за Элизабет. И Болейн ему тоже был нужен, он хороший дипломат. Тогда Генрих решил отыграться на невинной и ни о чем не подозревавшей девушке. Цена за внимание шотландца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
По тому, как немилосердно он скрутил ее руки, Элизабет поняла, что пощады не будет. Бессмысленно плакать или умолять. У нее остался только один выход – убедить его. Она взглянула ему в глаза. Гнев и ледяной холод. Ничего подобного тому теплу, что было раньше.
– Говорите!
Элизабет попыталась вырвать руки, но Эмрис держал ее крепко. Внезапно она поняла с ужасом, что имеет дело уже не с тем любезным светским человеком, с которым она разговаривала прежде. В нем чувствовалась власть и сила. Он больше походил на судью, ожидающего последнего раскаяния, чем на человека, способного выслушать и понять.
Четыре года она жила, отлично сознавая, к каким последствиям может когда-нибудь привести ее образ жизни, ее работа в качестве художника, и вот – страшный момент наступил. Барон Роксбург – друг Джованни Медичи. Если он расскажет герцогу, кем является Филипп из Анжу… Да, тогда ее свяжут и сожгут ее же собратья по цеху. В этом нет сомнений. Поскольку, будучи женщиной, она не имеет права быть художником и тем самым нарушила и предала цеховой устав. Это преступление, которое никогда не прощается.
– И что вы собираетесь делать? – унимая дрожь и стараясь говорить спокойно, спросила Элизабет.
Эмрис подавил в себе желание немедленно обнять ее, прижать к себе и утешить. Как это было бы просто! Ведь она боится. И боится, как он догадывался, именно его.
Но он на самом деле был сердит! Еще бы! Она оставила его в дураках! Он ни сном ни духом не подозревал, что Филипп и она – это один и тот же человек. Вот чертовка, так его провела! Детский портрет произвел на него огромное впечатление. Любовь и нежность, которыми дышало невинное личико, его растрогали. И тут, буквально через несколько минут, вошел художник – не Филипп, которому он собирался бросить вызов, а она сама, Элизабет.
Он и сейчас еще не решил, что надо делать дальше. Как ему поступить?
Элизабет опустила глаза под его пронизывающим взором и стала рассматривать узор на застежке. Ее тяготила эта затянувшаяся пауза. Возможно, он передаст ее властям. Тогда ей никогда больше не увидеть Джеми.
– Расскажите мне все.
– Вы хотите выслушать мою историю? – удивилась она. – К чему? Что бы я ни сказала, разве это повлияет на вас?
– В том случае, если я уже принял решение.
– А разве это не так? – спросила Элизабет. – Разве оттого, что я выверну перед вами свою душу, ваше мнение может измениться и вы не передадите меня властям? Вы что, дадите мне хоть какой-то шанс?
Эмрис слегка ослабил хватку.
– Я даю вам несколько минут и возможность объяснить свое поведение. В обмен я хочу услышать от вас правду. И только правду. – Эмрис подтолкнул ее к креслу и усадил в него.
С того места, где она сидела, грозный шотландец, возвышавшийся над ней, выглядел устрашающе. В отблеске огня был виден только силуэт его мрачного лица. Интересно, какую такую «правду» он хочет от нее услышать. Сидя в темноте кабинета, съежившись на жестком кресле, она не питала надежд на то, что он предоставит ей хоть какой-либо шанс.
– Молчание не улучшит ваше нынешнее положение, – грозно предостерег ее Эмрис. – Я что, должен вам напомнить, как отнесутся ваши собратья по цеху к тому, что вы выдавали себя за другое лицо и были посвящены в секреты их мастерства, которые они блюдут с такой тщательностью? Вы что, не знаете, как к этому отнесется флорентийская гильдия живописцев? Для начала они вас проклянут, обозвав исчадием ада. Вы что, дожидаетесь, чтобы я передал вас в их руки?
Она опустила глаза и отрицательно покачала головой.
– Тогда говорите! Я должен знать, когда и по какой причине вам пришла в голову столь извращенная идея.
– Но… тут нет никакого извращения! – не смогла сдержаться Элизабет. – И никакого злого умысла. Я никогда не делала ничего плохого, ничего, что могло кому-нибудь навредить. И если бы я на самом деле была мужчиной, то меня продолжали бы… уважать, ценить мой талант и мои работы. Но теперь, когда выясняется, что я не мужчина, я почему-то превращаюсь в исчадие ада. Я не имею к аду никакого отношения. Мой талант дан мне Богом, и я должна была его использовать. И я его использовала для того, чтобы кормить свою семью, чтобы позаботиться о близких. В этом нет ничего плохого!
Эмрис смотрел на ее раскрасневшееся лицо. Увлеченность и жар, с которым она говорила, свидетельствовали, что она искренне в это верила.
– Но ведь у вас есть родня в Англии. Вы занимали определенное место в обществе, имели дом, семью. Почему вы все это бросили?
Элизабет молчала. Она не могла ему всего рассказать. У нее не было оснований доверять ему. Если она соврет ему кое в чем, ничего страшного! Тем более что сам он вовсе не являл собой образец честности.
– Мне трудно вам поверить, поскольку вы по сути почти ничего не рассказали. – Эмрис видел, как в ней происходит внутренняя борьба. Наконец она решилась.
– Мне пришлось бежать от отца.
– Сэра Томаса Болейна?
Элизабет кивнула.
– Не думаю, что он когда-либо по-настоящему считал меня дочерью. Но не в этом дело. Обстоятельства вынудили меня бежать.
Плечи ее поникли, она умолкла. Видимо, груз воспоминаний до сих пор был тяжел.
– Что подтолкнуло вас к бегству? Я уверен, что ваш отец не был монстром, как бы он к вам ни относился.
Эмрис отошел от нее и присел на стул перед письменным столом. Он все еще сохранял суровый вид.
– Да, верно, – тихо прошептала она, возвращаясь в памяти к событиям того ужасного дня. – Но он никогда прежде не пытался… использовать меня так, как в тот день, когда я вынуждена была бежать.
– Использовать вас?
– Он хотел послать меня в постель к своему повелителю, – произнесла Элизабет, стараясь сдержать дрожь в голосе. – Короля Генриха в последний день турнира посетило желание уложить меня в свою кровать, и этот развратный сифилитик поручил моему отцу доставить меня к нему. Отец принялся убеждать меня, что это честь для всей нашей семьи.
Эмрис вспомнил тот день. Какой красивой Элизабет выглядела среди толпы на трибунах. И как он отдал ей кольцо – приз, полученный Франциском, выигравшим пари у Генриха. Лицо Эмриса помрачнело.
– Проклятый ублюдок! – тихо выругался Эмрис. Как это похоже на английского короля! Порочный развратник! Конечно, дело в нем. Как он мог позволить какому-то шотландцу оказывать знаки внимания дочери его придворного. А ведь до того, как Эмрис расспросил герцога Бурбонского об Элизабет, он даже не знал, кто она такая! Какая гнусность! Как мелочно и подло Генрих хотел отомстить! Конечно, он не мог запретить Эмрису ухаживать за Элизабет. И Болейн ему тоже был нужен, он хороший дипломат. Тогда Генрих решил отыграться на невинной и ни о чем не подозревавшей девушке. Цена за внимание шотландца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93