Но она не могла знать, останется ли он по-прежнему с ней, если она выберет последнее, или при взгляде на нее будет всегда болезненно вспоминать о преступлении ее отца и в конце концов отречется от нее.
На самом деле у нее не было выбора. Она не могла жить после такого чудовищного откровения. Нэнси мрачно подумала, почему они решили посвятить ее в свою тайну. Почему Зия и отец не могли продолжать жить в своем аду и пощадить ее. Когда сумерки сгустились, она пришла к выводу, что все дело было в ее браке с Рамоном. Вероятно, перспектива иметь общих внуков с человеком, ответственным за смерть ее мужа, была невыносимой даже для стальных нервов Зии. Зия настояла, чтобы Чипс все рассказал дочери, и та, в ужасе от страшной тайны, откажется от брака. Зия хорошо знала не только своего сына, но и дочь своего любовника. Она была уверена, что та никогда не разоблачит своего отца и не заставит его страдать.
Выбора не было. Она должна сделать то, на что рассчитывали Зия и Чипс. Она должна сказать Рамону, что их роман окончен. И все потому, что когда-то давно Дьюарт Санфорд, европеец до мозга костей, всю жизнь ненавидевший Америку, был послан своим отцом организовать дело в Новом Свете. Нэнси могла представить, с какой неохотой он встречался с нуворишем О'Шогнесси. Как неприятно было для него, утонченного аристократа, встречаться с человеком, которому его собственный отец обеспечил первый шаг к достижению богатства. С выходцем из крестьянской семьи. Как протестовал в нем висконд де Гама против этой встречи. Нэнси подумала о том, как Патрик относился к высокомерному сыну своего друга. Вероятно, со скрытой насмешкой. Вряд ли мнение Дьюарта Санфорда о нем могло лишить Патрика сна. Но открытое презрение Дьюарта Санфорда больно ударяло по самолюбию Чипса. Он был королем в своем Норс-Энде. Богатство, доставшееся от отца, собственное честолюбие и неукротимое стремление всегда быть первым заставили его принять вызов. Окончив католическую школу в Бостоне и Гарвардский университет, он смешался с сыновьями миллионеров, отличаясь от них только одним: Чипс не мог забыть, как бегал по улицам босиком, в латаных штанах. Многие годы шаг за шагом он добивался того, что его однокашники считали само собой разумеющимся, — доступа в общество. Даже когда он стал мэром и мультимиллионером, его все-таки не приняли в один из самых престижных Янки-клубов. Он не мог забыть, как пришел от этого в бешенство, как ужасно расстроился, как кричал:
— Американец я или нет? Черт побери! Я мэр этого города! Как они смеют отказывать мне? Неужели я не могу сидеть на этих продавленных кожаных креслах и пить второсортный бурбон только потому, что я ирландец и католик? Я покажу им, что может сделать американец ирландского происхождения! Как могут они отказывать человеку в праве посещать эту вонючую дыру только потому, что он другой веры и происходит не от первых колонистов? Что должен сделать человек в этой свободной стране, чтобы стать равным с ними?
После такого унижения Чипс уехал в Европу. С женой, англичанкой голубых кровей в качестве визитной карточки, он начал штурмовать европейское высшее общество, как человек, взбирающийся на вершину горы. Впоследствии Нэнси думала, было ли когда-нибудь английское общество времен короля Эдуарда более обособленным, чем в настоящее время. Они находили Чипса весьма эксцентричным. Это была единственная характеристика, которую сдержанный англичанин мог дать его безрассудной вульгарности, безграничному добродушию и непреодолимому обаянию. Впервые Чипс столкнулся с презрением и снисходительностью, когда в Бостоне появился Дьюарт Санфорд. Он не оставил сомнений, как выглядит иммигрант второго поколения ирландцев в глазах португальского аристократа, чей род уходит корнями в средние века.
Между ними сразу же возникла антипатия. Зия лишь подогрела страсти. Даже Дьюарт, избалованный Парижем и Лиссабоном, был поражен ее экзотической красотой. Он сразу заметил, что в Бостоне и в том мире, в котором обитал Чипс, Зия была редкостным цветком и что для Чипса она единственная и незаменимая. Нэнси могла представить себе Дьюарта Санфорда с его оливковой кожей, темными глазами, гладкими и блестящими волосами, пышными усами и в безупречной одежде. Его жемчужно-серые костюмы и шляпы с шелковой лентой, трости из черного дерева, драгоценности на пальцах и в галстуках. В Бостоне конца девятнадцатого века он, должно быть, выглядел как европейский король. Его экипаж, запряженный парой подобранных в масть лошадей, его манеры — все это было в диковинку для местных жителей. Несмотря на то что Дьюарт Санфорд был иностранцем, ни один Янки-клуб не закрыл перед ним двери. Более того, его приняли с распростертыми объятиями. Он был для них воплощением того, чем они больше всего восхищались: он был безупречного происхождения и утонченности, живым олицетворением истории.
Как, должно быть, Чипс ненавидел Дьюарта, видя в нем все то, чего втайне сам страстно желал. И как, должно быть, Дьюарт хотел поставить на место этого нахального выскочку, который распоряжался всего лишь на ничтожной территории площадью в одну квадратную милю, занятой под домами, кабаками и портовыми сооружениями. По сути, судьба Зии была предопределена.
Гнев Нэнси пропал. Что бы ни сделала Зия, она уже заплатила за все, и цена была высока. Но, может быть, не выше, чем та, которую придется заплатить ей.
Мария сказала, что звонил отец. Нэнси не хотела разговаривать с ним, пока не порвет с Рамоном. Тогда у Чипса будет достаточно времени, чтобы просить прощения и утешать ее. С того места, где она сидела, была видна обсаженная можжевельником дорога на Камара де Лобос. Между кустами блеснули фары, когда автомобиль на страшной скорости вписался в поворот. Ни один шофер не водил так машину, и ни один шофер не ездил в Камара де Лобос. Гости Мадейры курсировали только по дороге длиной в милю от бухты до отеля. Это возвратился Рамон.
Мария невольно задрожала, когда Нэнси бросилась в спальню и в сторону кровати полетели туфли, а за ними платье. Нижнее белье было разбросано по полу, образуя след до самой ванной, украшенной золотыми херувимами. Прежде чем Мария успела достать широкое, в несколько дюймов толщиной полотенце, Нэнси уже намылилась, ополоснулась и вылезла из ванны. Она быстро надела черное с кисеей платье, припудрилась, и Мария обильно спрыснула ее духами.
Тем временем Нэнси уже накладывала косметику. Она нанесла тончайший слой румян на изящные скулы, немного подвела губы, слегка подкрасила веки и особо подчеркнула тушью свои необыкновенно длинные ресницы. Затем отодвинула драгоценности, которые Мария разложила на туалетном столике, чтобы дополнить совершенное творение Пату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
На самом деле у нее не было выбора. Она не могла жить после такого чудовищного откровения. Нэнси мрачно подумала, почему они решили посвятить ее в свою тайну. Почему Зия и отец не могли продолжать жить в своем аду и пощадить ее. Когда сумерки сгустились, она пришла к выводу, что все дело было в ее браке с Рамоном. Вероятно, перспектива иметь общих внуков с человеком, ответственным за смерть ее мужа, была невыносимой даже для стальных нервов Зии. Зия настояла, чтобы Чипс все рассказал дочери, и та, в ужасе от страшной тайны, откажется от брака. Зия хорошо знала не только своего сына, но и дочь своего любовника. Она была уверена, что та никогда не разоблачит своего отца и не заставит его страдать.
Выбора не было. Она должна сделать то, на что рассчитывали Зия и Чипс. Она должна сказать Рамону, что их роман окончен. И все потому, что когда-то давно Дьюарт Санфорд, европеец до мозга костей, всю жизнь ненавидевший Америку, был послан своим отцом организовать дело в Новом Свете. Нэнси могла представить, с какой неохотой он встречался с нуворишем О'Шогнесси. Как неприятно было для него, утонченного аристократа, встречаться с человеком, которому его собственный отец обеспечил первый шаг к достижению богатства. С выходцем из крестьянской семьи. Как протестовал в нем висконд де Гама против этой встречи. Нэнси подумала о том, как Патрик относился к высокомерному сыну своего друга. Вероятно, со скрытой насмешкой. Вряд ли мнение Дьюарта Санфорда о нем могло лишить Патрика сна. Но открытое презрение Дьюарта Санфорда больно ударяло по самолюбию Чипса. Он был королем в своем Норс-Энде. Богатство, доставшееся от отца, собственное честолюбие и неукротимое стремление всегда быть первым заставили его принять вызов. Окончив католическую школу в Бостоне и Гарвардский университет, он смешался с сыновьями миллионеров, отличаясь от них только одним: Чипс не мог забыть, как бегал по улицам босиком, в латаных штанах. Многие годы шаг за шагом он добивался того, что его однокашники считали само собой разумеющимся, — доступа в общество. Даже когда он стал мэром и мультимиллионером, его все-таки не приняли в один из самых престижных Янки-клубов. Он не мог забыть, как пришел от этого в бешенство, как ужасно расстроился, как кричал:
— Американец я или нет? Черт побери! Я мэр этого города! Как они смеют отказывать мне? Неужели я не могу сидеть на этих продавленных кожаных креслах и пить второсортный бурбон только потому, что я ирландец и католик? Я покажу им, что может сделать американец ирландского происхождения! Как могут они отказывать человеку в праве посещать эту вонючую дыру только потому, что он другой веры и происходит не от первых колонистов? Что должен сделать человек в этой свободной стране, чтобы стать равным с ними?
После такого унижения Чипс уехал в Европу. С женой, англичанкой голубых кровей в качестве визитной карточки, он начал штурмовать европейское высшее общество, как человек, взбирающийся на вершину горы. Впоследствии Нэнси думала, было ли когда-нибудь английское общество времен короля Эдуарда более обособленным, чем в настоящее время. Они находили Чипса весьма эксцентричным. Это была единственная характеристика, которую сдержанный англичанин мог дать его безрассудной вульгарности, безграничному добродушию и непреодолимому обаянию. Впервые Чипс столкнулся с презрением и снисходительностью, когда в Бостоне появился Дьюарт Санфорд. Он не оставил сомнений, как выглядит иммигрант второго поколения ирландцев в глазах португальского аристократа, чей род уходит корнями в средние века.
Между ними сразу же возникла антипатия. Зия лишь подогрела страсти. Даже Дьюарт, избалованный Парижем и Лиссабоном, был поражен ее экзотической красотой. Он сразу заметил, что в Бостоне и в том мире, в котором обитал Чипс, Зия была редкостным цветком и что для Чипса она единственная и незаменимая. Нэнси могла представить себе Дьюарта Санфорда с его оливковой кожей, темными глазами, гладкими и блестящими волосами, пышными усами и в безупречной одежде. Его жемчужно-серые костюмы и шляпы с шелковой лентой, трости из черного дерева, драгоценности на пальцах и в галстуках. В Бостоне конца девятнадцатого века он, должно быть, выглядел как европейский король. Его экипаж, запряженный парой подобранных в масть лошадей, его манеры — все это было в диковинку для местных жителей. Несмотря на то что Дьюарт Санфорд был иностранцем, ни один Янки-клуб не закрыл перед ним двери. Более того, его приняли с распростертыми объятиями. Он был для них воплощением того, чем они больше всего восхищались: он был безупречного происхождения и утонченности, живым олицетворением истории.
Как, должно быть, Чипс ненавидел Дьюарта, видя в нем все то, чего втайне сам страстно желал. И как, должно быть, Дьюарт хотел поставить на место этого нахального выскочку, который распоряжался всего лишь на ничтожной территории площадью в одну квадратную милю, занятой под домами, кабаками и портовыми сооружениями. По сути, судьба Зии была предопределена.
Гнев Нэнси пропал. Что бы ни сделала Зия, она уже заплатила за все, и цена была высока. Но, может быть, не выше, чем та, которую придется заплатить ей.
Мария сказала, что звонил отец. Нэнси не хотела разговаривать с ним, пока не порвет с Рамоном. Тогда у Чипса будет достаточно времени, чтобы просить прощения и утешать ее. С того места, где она сидела, была видна обсаженная можжевельником дорога на Камара де Лобос. Между кустами блеснули фары, когда автомобиль на страшной скорости вписался в поворот. Ни один шофер не водил так машину, и ни один шофер не ездил в Камара де Лобос. Гости Мадейры курсировали только по дороге длиной в милю от бухты до отеля. Это возвратился Рамон.
Мария невольно задрожала, когда Нэнси бросилась в спальню и в сторону кровати полетели туфли, а за ними платье. Нижнее белье было разбросано по полу, образуя след до самой ванной, украшенной золотыми херувимами. Прежде чем Мария успела достать широкое, в несколько дюймов толщиной полотенце, Нэнси уже намылилась, ополоснулась и вылезла из ванны. Она быстро надела черное с кисеей платье, припудрилась, и Мария обильно спрыснула ее духами.
Тем временем Нэнси уже накладывала косметику. Она нанесла тончайший слой румян на изящные скулы, немного подвела губы, слегка подкрасила веки и особо подчеркнула тушью свои необыкновенно длинные ресницы. Затем отодвинула драгоценности, которые Мария разложила на туалетном столике, чтобы дополнить совершенное творение Пату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119