Вдали от родины она оказалась забыта. Чтобы не дать себе погибнуть – и спасти свой брак, – Элизабет во что бы то ни стало надо завоевать еще одну награду на каком-нибудь конкурсе, чтобы ее возвращение стало триумфом.
– Привет, любимая! Ну как, хорошо повеселилась? – спросил Адам, направляясь к ней и набивая табаком трубку.
– Да... Нет... – ответила она. Элизабет была не на шутку удручена.
Адам рассмеялся и обнял ее за плечи.
– Так все-таки – да или нет?
Она через силу улыбнулась.
– Ну, ты же отлично знаешь, что такое детские праздники и как там можно повеселиться. Шум стоял такой, что у меня голова раскалывалась.
– Зато здесь у нас царила гробовая тишина, – улыбнулся Адам. – Я терпеть не могу возвращаться домой, когда тебя нет.
– Как раз об этом я и хотела с тобой поговорить, – заявила она, решив сегодня выложить ему все начистоту. Она откровенно расскажет ему, каково ей сейчас приходится. – Адам, я хочу вернуться в Лондон.
Через анфиладу комнат первого этажа они вышли на длинную веранду позади дома. Вечерами Адам предпочитал отдыхать именно здесь. Он сидел в кресле с бокалом в руке, любовался садом и холмами вдали, незабываемой панорамой вечерней Виктории, заливом и далеким гористым полуостровом.
Адам сел на плетеный шезлонг и добродушно произнес:
– Мы с тобой, кажется, все уже обсудили, Бет. О возвращении в Лондон и речи быть не может, тем более сейчас, когда началась война. Боже правый, да из Лондона эвакуируют детей, люди тысячами уезжают оттуда!
– Но я не ребенок, Адам, – сказала она, садясь рядом и стараясь сохранить спокойствие. – А вернуться мне хочется не из-за войны, а по другим причинам, гораздо более эгоистичным.
Лицо Адама выражало скуку. Ему в сотый раз приходилось выслушивать эти сетования жены. Но Элизабет давно уже привыкла к такой реакции мужа. Всякий раз, когда она принималась говорить о музыке, как бы вежливо ни пытался Адам ее выслушивать, его лицо мало-помалу делалось именно таким, скучным и невыразительным. Он не желал больше говорить на интересующую ее тему. С точки зрения Адама, музыка сделалась явной помехой в их семейных отношениях. В начале совместной жизни он, бывало, поощрял ее занятия, уверяя себя, что и сам получает от этого удовольствие. Но когда нужно было выбирать между переездом в Гонконг, куда стремился Адам, и жизнью в Лондоне, где Элизабет могла бы совершенствоваться, успешно концертировать, у нее не было права выбора, Адам сам принял единственно возможное решение. Точно так же как у нее не было выбора, когда ее отец решил вместе с Элизабет переехать в Ниццу.
– Мне уже двадцать пять, Адам, – с усилием произнесла она, – и если я собираюсь впредь заниматься музыкой – а я очень этого хочу, – тогда мне во что бы то ни стало необходимо победить на международном конкурсе исполнителей. Ты не хуже меня знаешь, что это самый быстрый и эффективный способ стать знаменитой. И дело не только в общественном резонансе и не в денежной награде: дипломанты обычно выступают с лучшими симфоническими оркестрами мира.
– Ты можешь упражняться здесь, – упрямо повторил Адам. – Ты и так уже по шесть часов в день сидишь за фортепиано. Не представляю, что можно высидеть еще больше, независимо от того, где ты находишься.
– Мне нужен преподаватель, тонкий знаток музыки, критик. Кто-нибудь вроде профессора Хэрока, человек, который поможет мне по-новому исполнить музыкальное произведение.
– Нет! – Морщины вокруг его рта стали резче. – Это решительно невозможно, Бет! Идет война, пойми же ты наконец! В этом году наверняка не будет никаких международных конкурсов. Да и на следующий, если война продлится. Люди заняты сейчас куда более важными делами.
– А для меня самое важное дело – музыка! – страстно воскликнула Элизабет. – Для меня нет ничего в жизни важнее музыки!
Она быстро вскочила на ноги. Адам спокойно посмотрел на нее.
– Музыка для тебя важнее меня, Бет? – мягко поинтересовался он.
Она почувствовала, что слезы подступают к ее горлу. Сейчас Элизабет почему-то вспомнила, как он успокаивал ее, когда умерла ее мать. Адам оказывался рядом тогда, когда она больше всего в нем нуждалась. Элизабет вспомнила, как сильно он любил ее.
– О Боже, Адам... Почему ты не можешь понять, как все это важно для меня? Мне постоянно приходится выбирать между тобой и музыкой, и я чувствую, как мы все больше отдаляемся друг от друга, что нас разделяет какая-то пропасть.
Он тоже поднялся с шезлонга и взял ее за руку.
– Именно ты углубляешь эту пропасть, Бет. Ты, а не я. Ты вольна продолжать занятия музыкой, но тебе придется заниматься здесь. Впрочем, что здесь, что в Лондоне – решительно все равно. А потом, когда мы разделаемся с Гитлером и в мире вновь воцарятся разум и спокойствие, ты сможешь подумать о том, чтобы стать концертирующей пианисткой. А до тех пор нет смысла возвращаться в Лондон. Поверь, пожалуйста, не только ты пострадала от войны. Мужчин-музыкантов призовут в армию, как призовут ученых, артистов, бизнесменов. Именно война лишает тебя потенциальных международных наград, война мешает тебе жить в Лондоне, Бет. А вовсе не я.
Она в отчаянии посмотрела на мужа. Его слова не лишены здравого смысла. Разумеется, война помешает организации международных конкурсов, и не только она, но и многие выдающиеся пианисты будут вынуждены прервать свои гастроли. Но все же... Она прикрыла глаза. Как же ей хотелось, чтобы все оставалось по-прежнему! Риф отнесся бы к ее желаниям по-другому, в этом она была уверена. Риф бы понял, как ей необходимы музыка, концерты, конкурсы, награды... Задумай что-то Риф, он не позволил бы Гитлеру нарушить его планы.
– Я очень люблю тебя, Бет, – сказал Адам, обняв ее и притянув к себе. – Прошу тебя, наберись терпения. Подожди до окончания войны. И тогда я от всего сердца помогу тебе.
Она чувствовала себя проигравшей. Слезы отчаяния застилали ей глаза. До окончания войны... Кто знает, сколько она продлится? И какие преграды возникнут после войны? А что, если придется отложить занятия музыкой на неопределенное время? А потом – опять отложить...
– Если даже нельзя будет продолжить занятия с профессором Хэроком, – сказала она, – все равно я хотела бы вернуться в Лондон, Адам!
Он отстранился от нее и недоуменно взглянул на ее бледное, напряженное лицо.
– Зачем? Там же я окажусь не нужен, а здесь в случае вторжения японцев по крайней мере смогу принять участие в военных действиях!
– Мы здесь уже полгода, – сказала она, понимая, что не может, не имеет права уступить в этой схватке. – Мне все уже надоело, и кроме того...
– Надоело? – Он через силу рассмеялся. – Боже, Бет, да как это может надоесть?! Подумай: солнце, великолепные пляжи, есть где поплавать, поиграть в теннис, заняться верховой ездой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
– Привет, любимая! Ну как, хорошо повеселилась? – спросил Адам, направляясь к ней и набивая табаком трубку.
– Да... Нет... – ответила она. Элизабет была не на шутку удручена.
Адам рассмеялся и обнял ее за плечи.
– Так все-таки – да или нет?
Она через силу улыбнулась.
– Ну, ты же отлично знаешь, что такое детские праздники и как там можно повеселиться. Шум стоял такой, что у меня голова раскалывалась.
– Зато здесь у нас царила гробовая тишина, – улыбнулся Адам. – Я терпеть не могу возвращаться домой, когда тебя нет.
– Как раз об этом я и хотела с тобой поговорить, – заявила она, решив сегодня выложить ему все начистоту. Она откровенно расскажет ему, каково ей сейчас приходится. – Адам, я хочу вернуться в Лондон.
Через анфиладу комнат первого этажа они вышли на длинную веранду позади дома. Вечерами Адам предпочитал отдыхать именно здесь. Он сидел в кресле с бокалом в руке, любовался садом и холмами вдали, незабываемой панорамой вечерней Виктории, заливом и далеким гористым полуостровом.
Адам сел на плетеный шезлонг и добродушно произнес:
– Мы с тобой, кажется, все уже обсудили, Бет. О возвращении в Лондон и речи быть не может, тем более сейчас, когда началась война. Боже правый, да из Лондона эвакуируют детей, люди тысячами уезжают оттуда!
– Но я не ребенок, Адам, – сказала она, садясь рядом и стараясь сохранить спокойствие. – А вернуться мне хочется не из-за войны, а по другим причинам, гораздо более эгоистичным.
Лицо Адама выражало скуку. Ему в сотый раз приходилось выслушивать эти сетования жены. Но Элизабет давно уже привыкла к такой реакции мужа. Всякий раз, когда она принималась говорить о музыке, как бы вежливо ни пытался Адам ее выслушивать, его лицо мало-помалу делалось именно таким, скучным и невыразительным. Он не желал больше говорить на интересующую ее тему. С точки зрения Адама, музыка сделалась явной помехой в их семейных отношениях. В начале совместной жизни он, бывало, поощрял ее занятия, уверяя себя, что и сам получает от этого удовольствие. Но когда нужно было выбирать между переездом в Гонконг, куда стремился Адам, и жизнью в Лондоне, где Элизабет могла бы совершенствоваться, успешно концертировать, у нее не было права выбора, Адам сам принял единственно возможное решение. Точно так же как у нее не было выбора, когда ее отец решил вместе с Элизабет переехать в Ниццу.
– Мне уже двадцать пять, Адам, – с усилием произнесла она, – и если я собираюсь впредь заниматься музыкой – а я очень этого хочу, – тогда мне во что бы то ни стало необходимо победить на международном конкурсе исполнителей. Ты не хуже меня знаешь, что это самый быстрый и эффективный способ стать знаменитой. И дело не только в общественном резонансе и не в денежной награде: дипломанты обычно выступают с лучшими симфоническими оркестрами мира.
– Ты можешь упражняться здесь, – упрямо повторил Адам. – Ты и так уже по шесть часов в день сидишь за фортепиано. Не представляю, что можно высидеть еще больше, независимо от того, где ты находишься.
– Мне нужен преподаватель, тонкий знаток музыки, критик. Кто-нибудь вроде профессора Хэрока, человек, который поможет мне по-новому исполнить музыкальное произведение.
– Нет! – Морщины вокруг его рта стали резче. – Это решительно невозможно, Бет! Идет война, пойми же ты наконец! В этом году наверняка не будет никаких международных конкурсов. Да и на следующий, если война продлится. Люди заняты сейчас куда более важными делами.
– А для меня самое важное дело – музыка! – страстно воскликнула Элизабет. – Для меня нет ничего в жизни важнее музыки!
Она быстро вскочила на ноги. Адам спокойно посмотрел на нее.
– Музыка для тебя важнее меня, Бет? – мягко поинтересовался он.
Она почувствовала, что слезы подступают к ее горлу. Сейчас Элизабет почему-то вспомнила, как он успокаивал ее, когда умерла ее мать. Адам оказывался рядом тогда, когда она больше всего в нем нуждалась. Элизабет вспомнила, как сильно он любил ее.
– О Боже, Адам... Почему ты не можешь понять, как все это важно для меня? Мне постоянно приходится выбирать между тобой и музыкой, и я чувствую, как мы все больше отдаляемся друг от друга, что нас разделяет какая-то пропасть.
Он тоже поднялся с шезлонга и взял ее за руку.
– Именно ты углубляешь эту пропасть, Бет. Ты, а не я. Ты вольна продолжать занятия музыкой, но тебе придется заниматься здесь. Впрочем, что здесь, что в Лондоне – решительно все равно. А потом, когда мы разделаемся с Гитлером и в мире вновь воцарятся разум и спокойствие, ты сможешь подумать о том, чтобы стать концертирующей пианисткой. А до тех пор нет смысла возвращаться в Лондон. Поверь, пожалуйста, не только ты пострадала от войны. Мужчин-музыкантов призовут в армию, как призовут ученых, артистов, бизнесменов. Именно война лишает тебя потенциальных международных наград, война мешает тебе жить в Лондоне, Бет. А вовсе не я.
Она в отчаянии посмотрела на мужа. Его слова не лишены здравого смысла. Разумеется, война помешает организации международных конкурсов, и не только она, но и многие выдающиеся пианисты будут вынуждены прервать свои гастроли. Но все же... Она прикрыла глаза. Как же ей хотелось, чтобы все оставалось по-прежнему! Риф отнесся бы к ее желаниям по-другому, в этом она была уверена. Риф бы понял, как ей необходимы музыка, концерты, конкурсы, награды... Задумай что-то Риф, он не позволил бы Гитлеру нарушить его планы.
– Я очень люблю тебя, Бет, – сказал Адам, обняв ее и притянув к себе. – Прошу тебя, наберись терпения. Подожди до окончания войны. И тогда я от всего сердца помогу тебе.
Она чувствовала себя проигравшей. Слезы отчаяния застилали ей глаза. До окончания войны... Кто знает, сколько она продлится? И какие преграды возникнут после войны? А что, если придется отложить занятия музыкой на неопределенное время? А потом – опять отложить...
– Если даже нельзя будет продолжить занятия с профессором Хэроком, – сказала она, – все равно я хотела бы вернуться в Лондон, Адам!
Он отстранился от нее и недоуменно взглянул на ее бледное, напряженное лицо.
– Зачем? Там же я окажусь не нужен, а здесь в случае вторжения японцев по крайней мере смогу принять участие в военных действиях!
– Мы здесь уже полгода, – сказала она, понимая, что не может, не имеет права уступить в этой схватке. – Мне все уже надоело, и кроме того...
– Надоело? – Он через силу рассмеялся. – Боже, Бет, да как это может надоесть?! Подумай: солнце, великолепные пляжи, есть где поплавать, поиграть в теннис, заняться верховой ездой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164