Ты позаботился сообщить о подозрительных звуках своему старшему офицеру, прежде, чем предпринимать самовольные действия?
– Нет, легат, – отвечал Квинт, уставясь в стену над головой Петиллия.
Суровый взгляд легата переместился на покрасневшее и слегка вызывающее лицо Луция.
– Наши британцы до последнего времени были исключительно дружелюбны, – сказал легат, – но нечто изменилось, и это, – он указал глазами на таблицу, – означает объявление войны. Я хочу знать причину.
Молодые люди молчали.
– Тебе известна какая-либо причина, почему паризии внезапно преисполнились к нам вражды?
– Нет, легат. – Глаза Туллия не отрывались от стены.
– А тебе, Луций Клавдий? – продолжал неумолимый голос.
– О нет, легат, – быстро сказал Луций. – Совсем ничего.
Снова последовало молчание и полководец вздохнул. Затем встал и вызвал стражника.
– Ты, – сказал он Квинту, – проследуешь за охранником на гауптвахту и будешь ждать моего приговора за нарушение приказа… Ты, – повернулся он к Луцию немедленно доложишь своему центуриону. Весь легион должен быть наготове. Нападение на крепость вполне вероятно.
Квинт двинулся за охранником с тяжелым сердцем. Когда он пересекал плац, Луций подбежал к нему и прошептал:
– Прости, Квинт… Я тебя скоро вытащу. Увидишь. Квинт не ответил.
Гауптвахта представляла собой подземную тюрьму под башней западных ворот. В ней имелось шесть камер, очень маленьких и совершенно темных; вентиляционные отверстия, каменный пол – и все. Квинта поместили в одну из них, снабдив кувшином воды. Меч и латы у него отобрали. Тяжелая дубовая дверь с грохотом захлопнулась, клацнул железный засов.
Он остался один.
* * *
Назавтра, после полудня, за дверью камеры послышался шум. Засов отодвинулся, и Квинт, моргая от резкого света лампы в чьих-то руках, не сразу узнал Луция.
– Все уладилось, Квинт, – возбужденно воскликнул тот. – Ты свободен! Приказ легата…
– Значит, ты наконец сказал ему правду…
– Тихо! – прошептал Луций, быстро оглянувшись на охранника в коридоре. – Нет… у меня пока не было случая… но кое-что случилось. Иди, быстро!
Как негодование Квинта, так и радость освобождения мигом забылись от удивления, когда он увидел плац. Весь легион – шестьсот человек в полном боевом снаряжении строились в когорты под окрики центурионов. Кавалеристы, уже верхом, сдерживали гарцующих лошадей на площади возле конюшен.
– Юпитер Максимус! Что это? – воскликнул Квинт. – На нас напали?
– Нет, – ответил Луций. – Мы выступаем. Прибыл гонец. Ицены восстали. Мы идем освобождать Колчестер. Он осажден.
В течение отчаянного марш-броска следующих трех дней Квинт узнал, что произошло. Измученный римский гонец примчался в гарнизон Линкольна в тот же день, когда Квинта препроводили в тюрьму. Он привез из Лондона отчаянную мольбу о помощи от прокуратора Ката. Ицены и тринованты восстали во главе с Боадицеей. Она пылает мстительной яростью. Ее силы выступили из Норфолка, убивая на своем пути не только каждого римлянина, но и каждого лояльно настроенного к Риму британца. Они двигались на Колчестер. Их были тысячи – никто в точности не мог сказать, сколько, но среди них было много женщин. Женщин-воинов. Как королева.
В Колчестере происходило нечто ужасное. Прокуратор еще не был уверен – он мог послать на поддержку лишь часть своей гвардии. Он выслал гонца к губернатору, находившемуся с основной армией в Уэльсе, но только боги знают, когда Светоний вернется. Петиллий и Девятый легион должны были выступить немедленно и покончить с бунтовщиками.
«Именем божественного духа нашего августейшего императора умоляю тебя поспешить», – писал прокуратор. – «Я слышал, что к мятежу собираются примкнуть и другие племена – коританы и ваши паризии».
Легат прочел послание вслух перед собравшимся легионом. Ясно было, почему Квинта освободили из тюрьмы – перед сражением Петиллий нуждался в каждом солдате. Полководец осознал, что бегство паризиев и угрожающая таблица были частью огромного общего мятежа, и весьма сомнительно, чтоб они были связаны с какими-либо действиями гарнизона в Линкольне. Луций так и не сознался. Из-за кризиса мелкое происшествие было забыто.
И тем не менее, размышлял Квинт, пока ехал по дороге Эрмины на Фероксе, мое имя так и не очищено. И он не мог помочь себе, гадая, расскажет ли Луций правду о своем походе в деревню. Внешне отношения между молодыми людьми не изменились. Они делили скудный походный паек, спали бок-о-бок у лагерного костра, но доверие Квинта было поколеблено. Это причиняло боль, но, к счастью, обстоятельства не оставляли времени для личных переживаний. Они постоянно ждали атаки. Однако ничего не происходило. Поселки коританов возле болот тоже оказались заброшены. Они видели на дороге следы груженых британских повозок, так что какие-то силы, должно быть, этим путем проходили, но пока они не достигли Браухигна, где Эрмина пересекалась с дорогой на Эссекс. Там был устроен небольшой перевалочный пункт для размещения проходящих отрядов, и Квинт по пути на север в нем останавливался. Отставленный по выслуге римский ветеран, который жил в форте вместе с женой и детьми, исполнял обязанности квартирмейстера.
Теперь от перевалочной станции с ее деревянными постройками не осталось ничего, ничего, кроме груды пепла, а с ветвей огромного дуба за земляным валом, свисали четыре изуродованных трупа – тела римского ветерана и его семьи.
При этом зрелище легионеры смолкли, хотя до этого они были настроены очень несерьезно – радовались отвлечению от скуки гарнизонной жизни, но острили, как быстро они разделаются с кучкой вопящих туземцев, предводительствуемых женщиной.
– Представьте себе, сражаться с женщинами! – еще недавно хохотал Луций. – Мы отшлепаем этих красоток и отошлем их домой, к горшкам и кастрюлям!
Шутки Луция больше не развлекали Квинта, и он сухо ответил:
– Ты не видел королеву Боадицею. Она столь же сильна и горда, как любой мужчина. То же можно сказать, – добавил он, – о многих наших римских матронах.
Судьба Брауминга была трагична, но отнюдь не подготовила их к виду Колчестера, которого они достигли на следующий день. Запах дыма встретил их за два часа до прибытия и по мере приближения становился невыносимым, удушающим. Все внимание Квинта последнее время было сосредоточено на Фероксе – тот дрожал, бился и наконец метнулся вверх по склону невысокого холма.
Здесь Квинт постарался успокоить коня и случайно бросил взгляд на Колчестер. Только его не было. Просто не было. Форум, правительственные здания, базилика, опрятные улицы с виллами и лавками – все стало грудами дымящихся развалин. Квинт моргнул, и вгляделся снова. Мощный, величественный храм Клавдия тоже исчез.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– Нет, легат, – отвечал Квинт, уставясь в стену над головой Петиллия.
Суровый взгляд легата переместился на покрасневшее и слегка вызывающее лицо Луция.
– Наши британцы до последнего времени были исключительно дружелюбны, – сказал легат, – но нечто изменилось, и это, – он указал глазами на таблицу, – означает объявление войны. Я хочу знать причину.
Молодые люди молчали.
– Тебе известна какая-либо причина, почему паризии внезапно преисполнились к нам вражды?
– Нет, легат. – Глаза Туллия не отрывались от стены.
– А тебе, Луций Клавдий? – продолжал неумолимый голос.
– О нет, легат, – быстро сказал Луций. – Совсем ничего.
Снова последовало молчание и полководец вздохнул. Затем встал и вызвал стражника.
– Ты, – сказал он Квинту, – проследуешь за охранником на гауптвахту и будешь ждать моего приговора за нарушение приказа… Ты, – повернулся он к Луцию немедленно доложишь своему центуриону. Весь легион должен быть наготове. Нападение на крепость вполне вероятно.
Квинт двинулся за охранником с тяжелым сердцем. Когда он пересекал плац, Луций подбежал к нему и прошептал:
– Прости, Квинт… Я тебя скоро вытащу. Увидишь. Квинт не ответил.
Гауптвахта представляла собой подземную тюрьму под башней западных ворот. В ней имелось шесть камер, очень маленьких и совершенно темных; вентиляционные отверстия, каменный пол – и все. Квинта поместили в одну из них, снабдив кувшином воды. Меч и латы у него отобрали. Тяжелая дубовая дверь с грохотом захлопнулась, клацнул железный засов.
Он остался один.
* * *
Назавтра, после полудня, за дверью камеры послышался шум. Засов отодвинулся, и Квинт, моргая от резкого света лампы в чьих-то руках, не сразу узнал Луция.
– Все уладилось, Квинт, – возбужденно воскликнул тот. – Ты свободен! Приказ легата…
– Значит, ты наконец сказал ему правду…
– Тихо! – прошептал Луций, быстро оглянувшись на охранника в коридоре. – Нет… у меня пока не было случая… но кое-что случилось. Иди, быстро!
Как негодование Квинта, так и радость освобождения мигом забылись от удивления, когда он увидел плац. Весь легион – шестьсот человек в полном боевом снаряжении строились в когорты под окрики центурионов. Кавалеристы, уже верхом, сдерживали гарцующих лошадей на площади возле конюшен.
– Юпитер Максимус! Что это? – воскликнул Квинт. – На нас напали?
– Нет, – ответил Луций. – Мы выступаем. Прибыл гонец. Ицены восстали. Мы идем освобождать Колчестер. Он осажден.
В течение отчаянного марш-броска следующих трех дней Квинт узнал, что произошло. Измученный римский гонец примчался в гарнизон Линкольна в тот же день, когда Квинта препроводили в тюрьму. Он привез из Лондона отчаянную мольбу о помощи от прокуратора Ката. Ицены и тринованты восстали во главе с Боадицеей. Она пылает мстительной яростью. Ее силы выступили из Норфолка, убивая на своем пути не только каждого римлянина, но и каждого лояльно настроенного к Риму британца. Они двигались на Колчестер. Их были тысячи – никто в точности не мог сказать, сколько, но среди них было много женщин. Женщин-воинов. Как королева.
В Колчестере происходило нечто ужасное. Прокуратор еще не был уверен – он мог послать на поддержку лишь часть своей гвардии. Он выслал гонца к губернатору, находившемуся с основной армией в Уэльсе, но только боги знают, когда Светоний вернется. Петиллий и Девятый легион должны были выступить немедленно и покончить с бунтовщиками.
«Именем божественного духа нашего августейшего императора умоляю тебя поспешить», – писал прокуратор. – «Я слышал, что к мятежу собираются примкнуть и другие племена – коританы и ваши паризии».
Легат прочел послание вслух перед собравшимся легионом. Ясно было, почему Квинта освободили из тюрьмы – перед сражением Петиллий нуждался в каждом солдате. Полководец осознал, что бегство паризиев и угрожающая таблица были частью огромного общего мятежа, и весьма сомнительно, чтоб они были связаны с какими-либо действиями гарнизона в Линкольне. Луций так и не сознался. Из-за кризиса мелкое происшествие было забыто.
И тем не менее, размышлял Квинт, пока ехал по дороге Эрмины на Фероксе, мое имя так и не очищено. И он не мог помочь себе, гадая, расскажет ли Луций правду о своем походе в деревню. Внешне отношения между молодыми людьми не изменились. Они делили скудный походный паек, спали бок-о-бок у лагерного костра, но доверие Квинта было поколеблено. Это причиняло боль, но, к счастью, обстоятельства не оставляли времени для личных переживаний. Они постоянно ждали атаки. Однако ничего не происходило. Поселки коританов возле болот тоже оказались заброшены. Они видели на дороге следы груженых британских повозок, так что какие-то силы, должно быть, этим путем проходили, но пока они не достигли Браухигна, где Эрмина пересекалась с дорогой на Эссекс. Там был устроен небольшой перевалочный пункт для размещения проходящих отрядов, и Квинт по пути на север в нем останавливался. Отставленный по выслуге римский ветеран, который жил в форте вместе с женой и детьми, исполнял обязанности квартирмейстера.
Теперь от перевалочной станции с ее деревянными постройками не осталось ничего, ничего, кроме груды пепла, а с ветвей огромного дуба за земляным валом, свисали четыре изуродованных трупа – тела римского ветерана и его семьи.
При этом зрелище легионеры смолкли, хотя до этого они были настроены очень несерьезно – радовались отвлечению от скуки гарнизонной жизни, но острили, как быстро они разделаются с кучкой вопящих туземцев, предводительствуемых женщиной.
– Представьте себе, сражаться с женщинами! – еще недавно хохотал Луций. – Мы отшлепаем этих красоток и отошлем их домой, к горшкам и кастрюлям!
Шутки Луция больше не развлекали Квинта, и он сухо ответил:
– Ты не видел королеву Боадицею. Она столь же сильна и горда, как любой мужчина. То же можно сказать, – добавил он, – о многих наших римских матронах.
Судьба Брауминга была трагична, но отнюдь не подготовила их к виду Колчестера, которого они достигли на следующий день. Запах дыма встретил их за два часа до прибытия и по мере приближения становился невыносимым, удушающим. Все внимание Квинта последнее время было сосредоточено на Фероксе – тот дрожал, бился и наконец метнулся вверх по склону невысокого холма.
Здесь Квинт постарался успокоить коня и случайно бросил взгляд на Колчестер. Только его не было. Просто не было. Форум, правительственные здания, базилика, опрятные улицы с виллами и лавками – все стало грудами дымящихся развалин. Квинт моргнул, и вгляделся снова. Мощный, величественный храм Клавдия тоже исчез.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53