Он чувствовал только жалость и прежнюю привязанность, ныне очищенную от презрения.
Они уложили Луция на постель из листьев, на краю лощины среди других раненых, лекарь Четырнадцатого легиона осмотрел его рану при свете факела и дал молодому человеку сильного снотворного.
– Думаю, он может выжить, – сообщил он Петиллию, – хотя утверждать слишком рано. Эй! – добавил лекарь, поглядев на Квинта. – Центурион, ты же весь в крови. Это твоя или британская?
Квинт удивленно осмотрелся и увидел, что его левое бедро и нога покрыты сплошной коркой запекшейся крови.
– Я не заметил, – сказал он, хотя и припоминал теперь жалящую боль, которую почувствовал в ноге.
– Заметишь, – сумрачно заявил лекарь, промыв его ногу теплой водой. – Завтра будет как полено. Ты надолго запомнишь эту битву! Ложись-ка рядом со своим другом, пока я тебя перевяжу.
Итак, Квинт улегся на землю рядом со спящим Луцием, и неожиданно ощутил, что рад этому. И он был счастлив. Экзальтация, разделяемая всем измученным войском была слишком глубока для громких изъявлений, и слишком сильна, чтобы ее осознать, и однако некоторых, и Квинт в том числе, подозревали, что этого дня мир не забудет. Римское правление вновь утвердилось в Британии.
* * *
Три последующих недели прошли для Квинта как в тумане. Его рана, грязная – впрочем, как почти у всех, – воспалилась. В жару и лихорадке он лишь смутно осознавал, что его перевезли в основной лагерь на другом берегу Темзы и уложили в госпитальной палатке. Различные впечатления мешались со снами о войне, снами о доме и снами о любви, терзавшими его потрясенное сознание.
Он узнал, что Дион с Фабианом целы и невредимы, если не считать царапин и порезов, и приходили повидать его. Узнал, что в его центурии убит только один федерат, и вообще тяжелые ранения чудесным образом редки – почти все они достались штурмовому отряду пехотинцев.
Он узнал, что Луций, лежавший в другой госпитальной палатке, чувствует себя лучше, хотя опасность еще не миновала.
И наконец настал день, когда Квинт проснулся без лихорадки, с интересом взглянул на завтрак, и, шатаясь, уселся, чтобы его съесть. Тем временем в палатку влетел Дион. Он нес тарелку с гроздью спелого пурпурного винограда.
– Ага! Вижу, нам много лучше, – заявил Дион, шлепнувшись рядом с тюфяком, и подсунув виноград Квинту под нос. – Гляди, что я тебе притащил!
– Великий Юпитер, – прошептал Квинт. – Я этого не видел с самого отъезда из Рима. Откуда…
– Корабль с провизией для нас вчера прибыл из Галлии. Он пришвартовался в Лондоне, который мы, между прочим, уже начали отстраивать!
– С грузом винограда! – воскликнул Квинт, и впервые после битвы по-настоящему улыбнулся.
– Конечно, нет. Там только несколько гроздей, предназначенных его превосходительству. Мне случилось быть поблизости, когда их разворачивали… и вот… – Дион выразительно пожал плечами, отщипнул виноградину и бросил себе в рот. – Впрочем, я сомневаюсь, что губернатору в любом случае сейчас будет до винограда.
– Что? – Квинт откинулся на соломенном тюфяке. – Неприятности!
Дион быстро огляделся, прежде, чем ответить. Квинт, как офицер, лежал в углу палатки, несколько в стороне от остальных, и ближайший к нему пациент спал.
– Неприятности по вине самого Светония, – сказал Дион серьезно и очень тихо. – У нас новый прокуратор, Юлий Классицион, прибыл прямо из Рима. Отличный парень, не то что этот жирный мерзавец Кат, заваривший всю кашу с иценами. Я часто носил послания к Классициону, поэтому знаю, каков он.
– Ну и в чем тогда дело? Если не считать того, что Светонию не понравится снова делить власть над Британией с гражданским чиновником.
– Вот именно. Светоний – превосходный полководец и человек войны, и славная победа вскружила ему голову. И трудно его осуждать, но беда в том, что он не может перестать сражаться. Он хочет продолжать избиение британцев, казнить и разорять тех, кто уже потерпел полное поражение, и начал выводить из себя даже наших союзников, таких, как регнии. Классициан собирается положить этому конец.
– Уверен, легат Петиллий тоже так считает, – поразмыслив, сказал Квинт. – Рим всегда поддерживал с завоеванными народами дружеские отношения – если они покорялись. Посмотри на галлов, на испанцев, на германцев, да и на всех остальных – они сейчас так же верны Риму, как и мы с тобой.
– Я-то, если уж быть точным, грек, – с усмешкой заметил Дион. – Что лишь подтверждает сказанное, однако какие глубокие рассуждения для пылкого молодого центурия, у которого три недели соображения было не больше, чем у мухи. Ты как-то напугал меня, когда принял за ицена и пытался придушить, но еще больше в другой раз ты перепугал Фабиана, когда называл его «Регана» и пытался поцеловать…
– Благие боги… – покрываясь краской, прошептал Квинт. – Неужели…
– Было дело, мой мальчик… Ладно, мне пора идти. Отправляюсь за новым заданием. Надеюсь, снова пошлют в Лондон. Ты не поверишь, как быстро его привели в порядок. Конечно, не без помощи тех войск, что прибыли из Германии.
– Войск?
– Ах да, ты же не знал. Подкрепление Девятому. Твой легион восстанавливают. Они высадились на прошлой неделе. Светоний заявил, будто рад, что они не успели к сражению, – тем больше ему славы. – Дион красноречиво усмехнулся и повернулся, чтобы уйти, но Квинт остановил его.
– Подожди немного… Я вот думал… когда приходил в сознание… как Второй? Он пришел?
Дион посерьезнел и склонился ближе.
– Через три дня после битвы Светоний послал в Глочестер легата Четырнадцатого и отряд в тысячу человек. Они нашли положение таким же, каким мы его оставили. Валериан по-прежнему безумен, Постум по-прежнему в плену собственной тупости. Но потом… – Руки Диона опустились. – Потом префекта Постума заставили взглянуть в лицо правде. И когда до его бычьих мозгов наконец дошло, как он опозорил свой легион, превратил его в посмешище, и выказал постыдное неповиновение губернатору и самому императору… ну… он бросился на свой меч.
Последовало молчание. Молодые люди вспоминали странные приключения в крепости Глочестера. Затем Дион добавил:
– У них теперь новый легат. Произведен из трибунов… Пока! Квинт! Мне пора бежать.
После ухода Диона Квинт съел виноград и уставился в потолок палатки. Рана его ныла, и он был слаб, но мозг ясен и способен к размышлениям.
Мысли его от самоубийства Постума вернулись к дому Верховного друида в Стоунхендже. Теперь, когда каждая подробность потерянного дня ожила в нем, он вспоминал удивление, испытанное, когда Конн Лир позволил ему продолжить путь, и неожиданно увидел суровое лицо старика, когда тот сказал: «А ты молодой римский солдат, ты пойдешь призвать Второй легион, как велит твоя судьба, но… И особая усмешка блеснула в его глазах, когда он добавил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Они уложили Луция на постель из листьев, на краю лощины среди других раненых, лекарь Четырнадцатого легиона осмотрел его рану при свете факела и дал молодому человеку сильного снотворного.
– Думаю, он может выжить, – сообщил он Петиллию, – хотя утверждать слишком рано. Эй! – добавил лекарь, поглядев на Квинта. – Центурион, ты же весь в крови. Это твоя или британская?
Квинт удивленно осмотрелся и увидел, что его левое бедро и нога покрыты сплошной коркой запекшейся крови.
– Я не заметил, – сказал он, хотя и припоминал теперь жалящую боль, которую почувствовал в ноге.
– Заметишь, – сумрачно заявил лекарь, промыв его ногу теплой водой. – Завтра будет как полено. Ты надолго запомнишь эту битву! Ложись-ка рядом со своим другом, пока я тебя перевяжу.
Итак, Квинт улегся на землю рядом со спящим Луцием, и неожиданно ощутил, что рад этому. И он был счастлив. Экзальтация, разделяемая всем измученным войском была слишком глубока для громких изъявлений, и слишком сильна, чтобы ее осознать, и однако некоторых, и Квинт в том числе, подозревали, что этого дня мир не забудет. Римское правление вновь утвердилось в Британии.
* * *
Три последующих недели прошли для Квинта как в тумане. Его рана, грязная – впрочем, как почти у всех, – воспалилась. В жару и лихорадке он лишь смутно осознавал, что его перевезли в основной лагерь на другом берегу Темзы и уложили в госпитальной палатке. Различные впечатления мешались со снами о войне, снами о доме и снами о любви, терзавшими его потрясенное сознание.
Он узнал, что Дион с Фабианом целы и невредимы, если не считать царапин и порезов, и приходили повидать его. Узнал, что в его центурии убит только один федерат, и вообще тяжелые ранения чудесным образом редки – почти все они достались штурмовому отряду пехотинцев.
Он узнал, что Луций, лежавший в другой госпитальной палатке, чувствует себя лучше, хотя опасность еще не миновала.
И наконец настал день, когда Квинт проснулся без лихорадки, с интересом взглянул на завтрак, и, шатаясь, уселся, чтобы его съесть. Тем временем в палатку влетел Дион. Он нес тарелку с гроздью спелого пурпурного винограда.
– Ага! Вижу, нам много лучше, – заявил Дион, шлепнувшись рядом с тюфяком, и подсунув виноград Квинту под нос. – Гляди, что я тебе притащил!
– Великий Юпитер, – прошептал Квинт. – Я этого не видел с самого отъезда из Рима. Откуда…
– Корабль с провизией для нас вчера прибыл из Галлии. Он пришвартовался в Лондоне, который мы, между прочим, уже начали отстраивать!
– С грузом винограда! – воскликнул Квинт, и впервые после битвы по-настоящему улыбнулся.
– Конечно, нет. Там только несколько гроздей, предназначенных его превосходительству. Мне случилось быть поблизости, когда их разворачивали… и вот… – Дион выразительно пожал плечами, отщипнул виноградину и бросил себе в рот. – Впрочем, я сомневаюсь, что губернатору в любом случае сейчас будет до винограда.
– Что? – Квинт откинулся на соломенном тюфяке. – Неприятности!
Дион быстро огляделся, прежде, чем ответить. Квинт, как офицер, лежал в углу палатки, несколько в стороне от остальных, и ближайший к нему пациент спал.
– Неприятности по вине самого Светония, – сказал Дион серьезно и очень тихо. – У нас новый прокуратор, Юлий Классицион, прибыл прямо из Рима. Отличный парень, не то что этот жирный мерзавец Кат, заваривший всю кашу с иценами. Я часто носил послания к Классициону, поэтому знаю, каков он.
– Ну и в чем тогда дело? Если не считать того, что Светонию не понравится снова делить власть над Британией с гражданским чиновником.
– Вот именно. Светоний – превосходный полководец и человек войны, и славная победа вскружила ему голову. И трудно его осуждать, но беда в том, что он не может перестать сражаться. Он хочет продолжать избиение британцев, казнить и разорять тех, кто уже потерпел полное поражение, и начал выводить из себя даже наших союзников, таких, как регнии. Классициан собирается положить этому конец.
– Уверен, легат Петиллий тоже так считает, – поразмыслив, сказал Квинт. – Рим всегда поддерживал с завоеванными народами дружеские отношения – если они покорялись. Посмотри на галлов, на испанцев, на германцев, да и на всех остальных – они сейчас так же верны Риму, как и мы с тобой.
– Я-то, если уж быть точным, грек, – с усмешкой заметил Дион. – Что лишь подтверждает сказанное, однако какие глубокие рассуждения для пылкого молодого центурия, у которого три недели соображения было не больше, чем у мухи. Ты как-то напугал меня, когда принял за ицена и пытался придушить, но еще больше в другой раз ты перепугал Фабиана, когда называл его «Регана» и пытался поцеловать…
– Благие боги… – покрываясь краской, прошептал Квинт. – Неужели…
– Было дело, мой мальчик… Ладно, мне пора идти. Отправляюсь за новым заданием. Надеюсь, снова пошлют в Лондон. Ты не поверишь, как быстро его привели в порядок. Конечно, не без помощи тех войск, что прибыли из Германии.
– Войск?
– Ах да, ты же не знал. Подкрепление Девятому. Твой легион восстанавливают. Они высадились на прошлой неделе. Светоний заявил, будто рад, что они не успели к сражению, – тем больше ему славы. – Дион красноречиво усмехнулся и повернулся, чтобы уйти, но Квинт остановил его.
– Подожди немного… Я вот думал… когда приходил в сознание… как Второй? Он пришел?
Дион посерьезнел и склонился ближе.
– Через три дня после битвы Светоний послал в Глочестер легата Четырнадцатого и отряд в тысячу человек. Они нашли положение таким же, каким мы его оставили. Валериан по-прежнему безумен, Постум по-прежнему в плену собственной тупости. Но потом… – Руки Диона опустились. – Потом префекта Постума заставили взглянуть в лицо правде. И когда до его бычьих мозгов наконец дошло, как он опозорил свой легион, превратил его в посмешище, и выказал постыдное неповиновение губернатору и самому императору… ну… он бросился на свой меч.
Последовало молчание. Молодые люди вспоминали странные приключения в крепости Глочестера. Затем Дион добавил:
– У них теперь новый легат. Произведен из трибунов… Пока! Квинт! Мне пора бежать.
После ухода Диона Квинт съел виноград и уставился в потолок палатки. Рана его ныла, и он был слаб, но мозг ясен и способен к размышлениям.
Мысли его от самоубийства Постума вернулись к дому Верховного друида в Стоунхендже. Теперь, когда каждая подробность потерянного дня ожила в нем, он вспоминал удивление, испытанное, когда Конн Лир позволил ему продолжить путь, и неожиданно увидел суровое лицо старика, когда тот сказал: «А ты молодой римский солдат, ты пойдешь призвать Второй легион, как велит твоя судьба, но… И особая усмешка блеснула в его глазах, когда он добавил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53