И тогда он понял, что именно эта рука оставила под окном.
И он не ошибся.
Ухватившись за опорный столб и поставив ногу на каменный скат, кавальейро прижался к стене. Потом он осторожно нагнулся и что-то положил на карниз. Когда он спустился на землю, два чувства боролись в нем: он боялся, что поступок его окажется слишком дерзким, и вместе с тем втайне надеялся, что Сесилия его простит.
Увидев, что тень исчезла, и услыхав, как шаги Алваро гулким эхом отдаются где-то на самом дне пропасти, Лоредано усмехнулся. Его золотистые зрачки светились в темноте, как глаза ирары.
Он вытащил из ножен кинжал и воткнул его в стену так далеко, как только доставала рука, которой приходилось тянуться за угол дома.
Держась на этой не очень падежной опоре, итальянец сумел вскарабкаться по скату и добраться до окна. Малейшей нерешительности, одного неосторожного движения было достаточно, чтобы нога его соскользнула или чтобы кинжал выскочил из щели в стене; он скатился бы вниз и разбился бы насмерть о камни.
Все это время Пери спокойно сидел на ветке дерева и, спрятанный в листве, затаив дыхание, наблюдал эту сцену.
Как только Сесилия завесила окно, индеец заметил обоих мужчин, которые, стоя один справа, другой — слева от окна, казалось, чего-то ждали.
Он тоже стал ждать: ему хотелось узнать, что произойдет; он твердо решил, что, если только потребуется, он сейчас же одним прыжком кинется на тех, кто осмелился нарушить покой Сесилии, и сбросит обоих в пропасть. Он узнал Алваро и Лоредано. О любви кавальейро к Сесилии индеец давно уже догадался; но он никогда не думал, что то же чувство обуревает и итальянца.
Зачем они пришли сюда оба?
Что им понадобилось здесь в такой час?
Поведение Алваро отчасти разъяснило ему эту загадку. Поступок Лоредано досказал остальное.
В самом деле, дотянувшись до окна, итальянец сбросил оставленный на карнизе предмет на дно пропасти. После этого он возвратился назад, радуясь, что ему удалась эта нехитрая месть, поступок, который — он в этом не сомневался — должен возыметь свое действие.
Своим безошибочным чутьем индеец угадывал любовь одного и ревность другого. И в преисполненной фанатического обожания душе дикаря родилась простая мысль.
Если Сесилия примет это как должное, остальное не имеет для него никакого значения. Но если то, что он сейчас видел, хоть сколько-нибудь огорчит его сеньору и ее голубые глаза, пусть даже на мгновение, подернутся печалью — тогда дело другое. Индеец готов был пойти на все, лишь бы никакое горе не омрачило прекрасного лица его сеньоры.
Мысль эта успокоила Пери, и он вернулся в хижину. Он уснул, и во сне луна послала ему свой светлый, блестевший атласным блеском луч, дабы напомнить, что он должен беречь ее дитя здесь, на земле.
И действительно, луна взошла над вершинами деревьев и осветила фасад дома.
Если бы кто-нибудь подошел теперь к одному из крайних, выходивших в сад окон, он увидел бы притаившуюся в нише неподвижную фигуру.
Это была Изабелл; она стояла в глубокой задумчивости и только время от времени смахивала слезинки, которые катились у нее по лицу.
Она думала о своей несчастной любви, о своем одиночестве, не знавшем ни сладостных воспоминаний, ни светлых надежд. Весь этот вечер был для нее сплошною мукой; она видела, как Алваро говорил с Сесилией, и почти угадала его слова. И всего только несколько минут назад она заметила, что тень его скользнула вдоль стены. А она знала, что шел он не ради нее.
Время от времени губы ее вздрагивали и из уст вырывались еле слышные слова:
— Стоит только захотеть!
Изабелл сняла висевший у нее на груди медальон, в котором под стеклянной крышкой лежал локон волос, обвивавший крохотную металлическую коробочку.
Но что же там хранилось такого ценного, такого значительного, что вызвало это восклицание и этот мрачный блеск в черных глазах девушки?
Может быть, то была одна из тех тайн, от которых сразу изменяется все вокруг и прошлое оживает, чтобы заслонить настоящее?
Может быть, сокровище, баснословное, такое, которому нет цены, искушающее человека, бессильного перед страшным соблазном?
Может быть, оружие, сильное и неотразимое, от которого ничто не может спасти, кроме чуда, кроме самого провидения?
То был тонкий порошок кураре, страшного яда индейцев. В глубоком отчаянии Изабелл коснулась губами стекла.
— Мама! Мама!
Рыдания надрывали ей грудь.
Х. НА РАССВЕТЕ
Наутро, едва только рассвело, Сесилия открыла калитку садика и подошла к ограде.
— Пери! — позвала она.
Индеец вышел из хижины; он прибежал к ней радостный, но вместе с тем робкий и смущенный.
Сесилия села на скамейку среди травы. Ей с трудом удавалось сохранять серьезный вид, и время от времени на губах ее появлялась улыбка.
Несколько мгновений она укоризненно смотрела на индейца своими большими голубыми глазами. Потом сказала ему голосом скорее жалобным, чем суровым:
— Я очень сердита на Пери!
Лицо индейца омрачилось.
— Сеньора сердита на Пери? За что?
— За то, что Пери злой и неблагодарный: вместо того чтобы охранять свою сеньору, он ушел охотиться и чуть не погиб! — огорченно сказала девушка.
— Сеси хотела видеть живого ягуара!
— Так мне уж и пошутить нельзя? Стоит только сказать, что я чего-то хочу, и ты кидаешься, как безумный?
— А разве, когда Сеси понравится цветок, Пери не мчится его сорвать? — спросил индеец.
— Да, мчится.
— А когда Сеси слышит, как поет птичка софрер, разве Пери не бежит ее поймать?
— Ну и что же?
— Сеси захотелось видеть ягуара — Пери пошел за ягуаром.
Сесилия не могла сдержать улыбки, услыхав этот примитивный силлогизм, который в устах простодушного немногословного индейца звучал и поэтично и свежо.
Но она твердо решила сохранять строгий вид и как следует разбранить Пери за то, что он вчера ее напугал.
— Ведь нельзя же так, — продолжала она, — что же, по-твоему, дикий зверь — это птичка или цветок, который можно сорвать?
— Все одно — раз того хочет сеньора.
— Ну в таком случае, — потеряв терпение, воскликнула девушка, — если бы я попросила у тебя вот это облако? — И она показала ему на белые облака, которые неслись по все еще окутанному ночными тенями небу.
— Пери пойдет за ним.
— За облаком?
— Да, за облаком.
Сесилия решила, что индеец совсем сошел с ума, а тот продолжал:
— Только раз облако не здесь, не на земле, и человек не может его достать, Пери сначала умрет, а потом пойдет попросить это облако у бога, того, что на небе, а потом принесет его Сеси.
Слова эти были сказаны с той простотой, которая и есть язык сердца.
Девушка, подумавшая было, что Пери не в своем уме, поняла вдруг всю высоту его самоотречения, все благородство этой простой и дикой души.
Вся ее притворная строгость исчезла — на губах у нее заиграла улыбка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
И он не ошибся.
Ухватившись за опорный столб и поставив ногу на каменный скат, кавальейро прижался к стене. Потом он осторожно нагнулся и что-то положил на карниз. Когда он спустился на землю, два чувства боролись в нем: он боялся, что поступок его окажется слишком дерзким, и вместе с тем втайне надеялся, что Сесилия его простит.
Увидев, что тень исчезла, и услыхав, как шаги Алваро гулким эхом отдаются где-то на самом дне пропасти, Лоредано усмехнулся. Его золотистые зрачки светились в темноте, как глаза ирары.
Он вытащил из ножен кинжал и воткнул его в стену так далеко, как только доставала рука, которой приходилось тянуться за угол дома.
Держась на этой не очень падежной опоре, итальянец сумел вскарабкаться по скату и добраться до окна. Малейшей нерешительности, одного неосторожного движения было достаточно, чтобы нога его соскользнула или чтобы кинжал выскочил из щели в стене; он скатился бы вниз и разбился бы насмерть о камни.
Все это время Пери спокойно сидел на ветке дерева и, спрятанный в листве, затаив дыхание, наблюдал эту сцену.
Как только Сесилия завесила окно, индеец заметил обоих мужчин, которые, стоя один справа, другой — слева от окна, казалось, чего-то ждали.
Он тоже стал ждать: ему хотелось узнать, что произойдет; он твердо решил, что, если только потребуется, он сейчас же одним прыжком кинется на тех, кто осмелился нарушить покой Сесилии, и сбросит обоих в пропасть. Он узнал Алваро и Лоредано. О любви кавальейро к Сесилии индеец давно уже догадался; но он никогда не думал, что то же чувство обуревает и итальянца.
Зачем они пришли сюда оба?
Что им понадобилось здесь в такой час?
Поведение Алваро отчасти разъяснило ему эту загадку. Поступок Лоредано досказал остальное.
В самом деле, дотянувшись до окна, итальянец сбросил оставленный на карнизе предмет на дно пропасти. После этого он возвратился назад, радуясь, что ему удалась эта нехитрая месть, поступок, который — он в этом не сомневался — должен возыметь свое действие.
Своим безошибочным чутьем индеец угадывал любовь одного и ревность другого. И в преисполненной фанатического обожания душе дикаря родилась простая мысль.
Если Сесилия примет это как должное, остальное не имеет для него никакого значения. Но если то, что он сейчас видел, хоть сколько-нибудь огорчит его сеньору и ее голубые глаза, пусть даже на мгновение, подернутся печалью — тогда дело другое. Индеец готов был пойти на все, лишь бы никакое горе не омрачило прекрасного лица его сеньоры.
Мысль эта успокоила Пери, и он вернулся в хижину. Он уснул, и во сне луна послала ему свой светлый, блестевший атласным блеском луч, дабы напомнить, что он должен беречь ее дитя здесь, на земле.
И действительно, луна взошла над вершинами деревьев и осветила фасад дома.
Если бы кто-нибудь подошел теперь к одному из крайних, выходивших в сад окон, он увидел бы притаившуюся в нише неподвижную фигуру.
Это была Изабелл; она стояла в глубокой задумчивости и только время от времени смахивала слезинки, которые катились у нее по лицу.
Она думала о своей несчастной любви, о своем одиночестве, не знавшем ни сладостных воспоминаний, ни светлых надежд. Весь этот вечер был для нее сплошною мукой; она видела, как Алваро говорил с Сесилией, и почти угадала его слова. И всего только несколько минут назад она заметила, что тень его скользнула вдоль стены. А она знала, что шел он не ради нее.
Время от времени губы ее вздрагивали и из уст вырывались еле слышные слова:
— Стоит только захотеть!
Изабелл сняла висевший у нее на груди медальон, в котором под стеклянной крышкой лежал локон волос, обвивавший крохотную металлическую коробочку.
Но что же там хранилось такого ценного, такого значительного, что вызвало это восклицание и этот мрачный блеск в черных глазах девушки?
Может быть, то была одна из тех тайн, от которых сразу изменяется все вокруг и прошлое оживает, чтобы заслонить настоящее?
Может быть, сокровище, баснословное, такое, которому нет цены, искушающее человека, бессильного перед страшным соблазном?
Может быть, оружие, сильное и неотразимое, от которого ничто не может спасти, кроме чуда, кроме самого провидения?
То был тонкий порошок кураре, страшного яда индейцев. В глубоком отчаянии Изабелл коснулась губами стекла.
— Мама! Мама!
Рыдания надрывали ей грудь.
Х. НА РАССВЕТЕ
Наутро, едва только рассвело, Сесилия открыла калитку садика и подошла к ограде.
— Пери! — позвала она.
Индеец вышел из хижины; он прибежал к ней радостный, но вместе с тем робкий и смущенный.
Сесилия села на скамейку среди травы. Ей с трудом удавалось сохранять серьезный вид, и время от времени на губах ее появлялась улыбка.
Несколько мгновений она укоризненно смотрела на индейца своими большими голубыми глазами. Потом сказала ему голосом скорее жалобным, чем суровым:
— Я очень сердита на Пери!
Лицо индейца омрачилось.
— Сеньора сердита на Пери? За что?
— За то, что Пери злой и неблагодарный: вместо того чтобы охранять свою сеньору, он ушел охотиться и чуть не погиб! — огорченно сказала девушка.
— Сеси хотела видеть живого ягуара!
— Так мне уж и пошутить нельзя? Стоит только сказать, что я чего-то хочу, и ты кидаешься, как безумный?
— А разве, когда Сеси понравится цветок, Пери не мчится его сорвать? — спросил индеец.
— Да, мчится.
— А когда Сеси слышит, как поет птичка софрер, разве Пери не бежит ее поймать?
— Ну и что же?
— Сеси захотелось видеть ягуара — Пери пошел за ягуаром.
Сесилия не могла сдержать улыбки, услыхав этот примитивный силлогизм, который в устах простодушного немногословного индейца звучал и поэтично и свежо.
Но она твердо решила сохранять строгий вид и как следует разбранить Пери за то, что он вчера ее напугал.
— Ведь нельзя же так, — продолжала она, — что же, по-твоему, дикий зверь — это птичка или цветок, который можно сорвать?
— Все одно — раз того хочет сеньора.
— Ну в таком случае, — потеряв терпение, воскликнула девушка, — если бы я попросила у тебя вот это облако? — И она показала ему на белые облака, которые неслись по все еще окутанному ночными тенями небу.
— Пери пойдет за ним.
— За облаком?
— Да, за облаком.
Сесилия решила, что индеец совсем сошел с ума, а тот продолжал:
— Только раз облако не здесь, не на земле, и человек не может его достать, Пери сначала умрет, а потом пойдет попросить это облако у бога, того, что на небе, а потом принесет его Сеси.
Слова эти были сказаны с той простотой, которая и есть язык сердца.
Девушка, подумавшая было, что Пери не в своем уме, поняла вдруг всю высоту его самоотречения, все благородство этой простой и дикой души.
Вся ее притворная строгость исчезла — на губах у нее заиграла улыбка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92