Разве голубка не может прильнуть к крылу друга?
Надо было видеть, с какой нежностью она произнесла эти слова; сколько в них было кокетства и ласки. Глаза ее блестели, на лице светилась улыбка, все движения ее были полны обворожительного задора.
Одна мысль об этом безмерном счастье восхищала Пери; он не смел о нем и мечтать. Но в душе он все-таки снова поклялся себе, что исполнит обещание, которое дал дону Антонио де Марису.
Солнце клонилось к закату. Надо было где-то устроиться на ночлег. Это было делом нелегким и небезопасным, — разумеется, не для Пери, который мог примоститься и на ветке дерева, а для Сесилии.
Идя вдоль берега, чтобы найти подходящее место, Пери вдруг радостно вскрикнул: он увидел, что их лодка запуталась в водорослях и застряла.
Здесь, в этой лесной глуши, ничего лучше нельзя было придумать. Пери застлал дно лодки мягкими пальмовыми листьями и, подняв Сесилию на руки, опустил ее на это ложе. Потом он оттолкнул лодку от берега.
Девушка не позволила ему грести, и лодка, увлекаемая течением, тихо скользила по реке.
Сесилия забавлялась. Она наклонялась над водой, чтобы сорвать какой-нибудь цветок, чтобы схватить плескавшуюся на поверхности рыбку. Ей было радостно опускать руки в эту прозрачную воду, видеть, как лицо ее отражается в зыбком зеркале.
Наигравшись всласть, она оборачивалась к своему другу и болтала с ним; ее звонкий, серебристый голос весело щебетал; в словах ее было столько нежности, столько задора, столько врожденного изящества — всего, чем только могла одарить природа девушку, которая хороша собой.
Пери слушал ее рассеянно. Он напряженно вглядывался в горизонт. На лице его появилась тревога, а это означало приближение пусть еще далекой, но все же опасности.
Над голубой линией горного хребта Органос, отчетливо видневшейся на розовом и пурпурном небе, громоздились большие тучи, темные и тяжелые; под косыми лучами заходящего солнца они отливали медью и бронзой.
Вскоре горная цепь совсем утонула в бронзовой гуще, которая вздымалась вверх, похожая на сталактитовые колонны и своды наших горных пещер. А рядом — совершенно чистая лазурь неба, такая свободная и радостная, резко контрастировала с этой мглой, которая, по мере приближения сумерек, становилась чернее и чернее.
Пори обернулся.
— Может быть, причалим, сеньора?
— Нет. Мне здесь хорошо! Ведь ты же сам принес меня в лодку, правда?
— Да, но…
— Что?
— Ничего, спи спокойно!
Индеец всегда помнил, что из двух зол надо выбирать то, которое случится позднее, то, которое покамест еще далеко и, может быть, нас минует.
Поэтому он решил ничего не говорить Сесилии, но быть настороже и следить за небом; если самое страшное все-таки произойдет, он успеет ее спасти.
Пери пришлось бороться с ягуаром, с людьми, с племенем айморе, с ядом. И он победил. Настало время сразиться со стихией. С той же твердой, непоколебимой уверенностью в себе он выжидал, готовясь вступить в этот поединок.
Стемнело.
На горизонте, по-прежнему затянутом тучами, по временам вспыхивали зарницы; где-то в недрах своих земля содрогалась и колебала поверхность реки, вздувавшейся, словно парус.
Меж тем все вокруг было спокойно; небо было усеяно звездами; поднявшийся ветер притих в гуще листвы; мягкие шорохи леса пели свой извечный гимн ночи.
Сесилия уснула в своей колыбели, шепча слова молитвы.
Было за полночь. Берега Параибы тонули во мраке.
Вдруг донесшийся как бы из-под земли глухой раскат грома огласил воздух и нарушил ночное безмолвие.
Пери вздрогнул; подняв голову, он оглядел широкую ленту реки, которая, извиваясь, как гигантская змея с серебристою чешуей, исчезала в чернеющей вдали чаще леса.
Зеркальная гладь воды отражала звезды, которые уже бледнели: начинало светать. Все было тихо и безмятежно.
Индеец перегнулся через борт и стал прислушиваться; по поверхности реки несся какой-то рокот, похожий на отдаленный рев водопада.
Сесилия спала спокойно; ее легкое дыхание напоминало трепет тростинок.
Пери бросил полный отчаяния взгляд на берега, которые поднимались поодаль над спокойным течением реки. Он порвал привязь и изо всех сил погнал лодку к берегу.
У самой воды высилась могучая пальма; ее ствол был увенчан огромным зеленым куполом изящных, раскинутых веером, листьев.
Лианы, цеплявшиеся за ветви соседних деревьев, спускались до самой земли, сплетаясь в гирлянды и целые полотнища.
Причалив к берегу, Пери выскочил па землю, схватил на руки еще сонную Сесилию и унес ее подальше от воды, в чащу раскинувшегося перед ним необъятного девственного леса.
В эту минуту река вздыбилась вдруг, словно скорчившаяся в судорогах великанша, и с глухим, глубоким стоном рухнула снова на свое ложе.
Вдали поток ее собрался в складки, на водах заиграла рябь; гладкая полированная поверхность покрылась густою пеной, словно от набежавшего на берег морского прибоя.
Вскоре вся река подернулась тонкой сеткой, которая становилась все шире и шуршала, как шелк.
Вслед за тем глубины леса огласились страшным грохотом, разнесшимся далеко окрест; можно было подумать, что это раскаты грома в горных теснинах.
Поздно!
Бежать уже некуда — водный поток взревел, вздулся и, свирепый, неодолимый, словно некое страшное чудовище, ринулся на лесные пространства, пожирая все на своем пути.
Пери мгновенно принял решение. Медлить было нельзя. Схватив Сесилию, он повис на одной из лиан и, вскарабкавшись на вершину пальмы, укрылся в листве.
Внезапно разбуженная девушка в испуге спросила, что случилось.
— Вода! — ответил Пери, указывая на горизонт.
И верно. Белая светящаяся гора показалась вдруг над огромной аркадой леса и обрушилась на реку с неистовым гулом, подобным рокоту океана, когда прибои разбивается о прибрежные скалы.
Поток этот пронесся сквозь лес стремительнее эму или тапира; огромный хребет его извивался. Водная лавина кидалась на вековые стволы, и те дрожали, словно их потрясала рука Геракла.
К небу взметнулась другая гора, и еще одна, и еще… Сплетаясь в вихре водоворота, они бились врукопашную, и под тяжестью этих водных титанов гибло все, что встречалось на их пути.
Казалось, что один из тех удавов жибойя, что живут на дне, взмахивает своим исполинским хвостом, обвивая им тысячи раз расстилающийся по берегу реки тропический лес.
Поднявшись, словно некий новый Бриарей, из лесных глубин, Параиба простирала сотни гигантских рук, прижимала к груди и душила в своих страшных объятиях весь этот первобытный лес, явившийся на свет вместе с самою планетой.
Деревья падали; вырванные с корнем из земли или сломанные, простертые и побежденные, они ложились на спину великанши-реки, которая уносила свою огромную ношу вперед и вперед — в океан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Надо было видеть, с какой нежностью она произнесла эти слова; сколько в них было кокетства и ласки. Глаза ее блестели, на лице светилась улыбка, все движения ее были полны обворожительного задора.
Одна мысль об этом безмерном счастье восхищала Пери; он не смел о нем и мечтать. Но в душе он все-таки снова поклялся себе, что исполнит обещание, которое дал дону Антонио де Марису.
Солнце клонилось к закату. Надо было где-то устроиться на ночлег. Это было делом нелегким и небезопасным, — разумеется, не для Пери, который мог примоститься и на ветке дерева, а для Сесилии.
Идя вдоль берега, чтобы найти подходящее место, Пери вдруг радостно вскрикнул: он увидел, что их лодка запуталась в водорослях и застряла.
Здесь, в этой лесной глуши, ничего лучше нельзя было придумать. Пери застлал дно лодки мягкими пальмовыми листьями и, подняв Сесилию на руки, опустил ее на это ложе. Потом он оттолкнул лодку от берега.
Девушка не позволила ему грести, и лодка, увлекаемая течением, тихо скользила по реке.
Сесилия забавлялась. Она наклонялась над водой, чтобы сорвать какой-нибудь цветок, чтобы схватить плескавшуюся на поверхности рыбку. Ей было радостно опускать руки в эту прозрачную воду, видеть, как лицо ее отражается в зыбком зеркале.
Наигравшись всласть, она оборачивалась к своему другу и болтала с ним; ее звонкий, серебристый голос весело щебетал; в словах ее было столько нежности, столько задора, столько врожденного изящества — всего, чем только могла одарить природа девушку, которая хороша собой.
Пери слушал ее рассеянно. Он напряженно вглядывался в горизонт. На лице его появилась тревога, а это означало приближение пусть еще далекой, но все же опасности.
Над голубой линией горного хребта Органос, отчетливо видневшейся на розовом и пурпурном небе, громоздились большие тучи, темные и тяжелые; под косыми лучами заходящего солнца они отливали медью и бронзой.
Вскоре горная цепь совсем утонула в бронзовой гуще, которая вздымалась вверх, похожая на сталактитовые колонны и своды наших горных пещер. А рядом — совершенно чистая лазурь неба, такая свободная и радостная, резко контрастировала с этой мглой, которая, по мере приближения сумерек, становилась чернее и чернее.
Пори обернулся.
— Может быть, причалим, сеньора?
— Нет. Мне здесь хорошо! Ведь ты же сам принес меня в лодку, правда?
— Да, но…
— Что?
— Ничего, спи спокойно!
Индеец всегда помнил, что из двух зол надо выбирать то, которое случится позднее, то, которое покамест еще далеко и, может быть, нас минует.
Поэтому он решил ничего не говорить Сесилии, но быть настороже и следить за небом; если самое страшное все-таки произойдет, он успеет ее спасти.
Пери пришлось бороться с ягуаром, с людьми, с племенем айморе, с ядом. И он победил. Настало время сразиться со стихией. С той же твердой, непоколебимой уверенностью в себе он выжидал, готовясь вступить в этот поединок.
Стемнело.
На горизонте, по-прежнему затянутом тучами, по временам вспыхивали зарницы; где-то в недрах своих земля содрогалась и колебала поверхность реки, вздувавшейся, словно парус.
Меж тем все вокруг было спокойно; небо было усеяно звездами; поднявшийся ветер притих в гуще листвы; мягкие шорохи леса пели свой извечный гимн ночи.
Сесилия уснула в своей колыбели, шепча слова молитвы.
Было за полночь. Берега Параибы тонули во мраке.
Вдруг донесшийся как бы из-под земли глухой раскат грома огласил воздух и нарушил ночное безмолвие.
Пери вздрогнул; подняв голову, он оглядел широкую ленту реки, которая, извиваясь, как гигантская змея с серебристою чешуей, исчезала в чернеющей вдали чаще леса.
Зеркальная гладь воды отражала звезды, которые уже бледнели: начинало светать. Все было тихо и безмятежно.
Индеец перегнулся через борт и стал прислушиваться; по поверхности реки несся какой-то рокот, похожий на отдаленный рев водопада.
Сесилия спала спокойно; ее легкое дыхание напоминало трепет тростинок.
Пери бросил полный отчаяния взгляд на берега, которые поднимались поодаль над спокойным течением реки. Он порвал привязь и изо всех сил погнал лодку к берегу.
У самой воды высилась могучая пальма; ее ствол был увенчан огромным зеленым куполом изящных, раскинутых веером, листьев.
Лианы, цеплявшиеся за ветви соседних деревьев, спускались до самой земли, сплетаясь в гирлянды и целые полотнища.
Причалив к берегу, Пери выскочил па землю, схватил на руки еще сонную Сесилию и унес ее подальше от воды, в чащу раскинувшегося перед ним необъятного девственного леса.
В эту минуту река вздыбилась вдруг, словно скорчившаяся в судорогах великанша, и с глухим, глубоким стоном рухнула снова на свое ложе.
Вдали поток ее собрался в складки, на водах заиграла рябь; гладкая полированная поверхность покрылась густою пеной, словно от набежавшего на берег морского прибоя.
Вскоре вся река подернулась тонкой сеткой, которая становилась все шире и шуршала, как шелк.
Вслед за тем глубины леса огласились страшным грохотом, разнесшимся далеко окрест; можно было подумать, что это раскаты грома в горных теснинах.
Поздно!
Бежать уже некуда — водный поток взревел, вздулся и, свирепый, неодолимый, словно некое страшное чудовище, ринулся на лесные пространства, пожирая все на своем пути.
Пери мгновенно принял решение. Медлить было нельзя. Схватив Сесилию, он повис на одной из лиан и, вскарабкавшись на вершину пальмы, укрылся в листве.
Внезапно разбуженная девушка в испуге спросила, что случилось.
— Вода! — ответил Пери, указывая на горизонт.
И верно. Белая светящаяся гора показалась вдруг над огромной аркадой леса и обрушилась на реку с неистовым гулом, подобным рокоту океана, когда прибои разбивается о прибрежные скалы.
Поток этот пронесся сквозь лес стремительнее эму или тапира; огромный хребет его извивался. Водная лавина кидалась на вековые стволы, и те дрожали, словно их потрясала рука Геракла.
К небу взметнулась другая гора, и еще одна, и еще… Сплетаясь в вихре водоворота, они бились врукопашную, и под тяжестью этих водных титанов гибло все, что встречалось на их пути.
Казалось, что один из тех удавов жибойя, что живут на дне, взмахивает своим исполинским хвостом, обвивая им тысячи раз расстилающийся по берегу реки тропический лес.
Поднявшись, словно некий новый Бриарей, из лесных глубин, Параиба простирала сотни гигантских рук, прижимала к груди и душила в своих страшных объятиях весь этот первобытный лес, явившийся на свет вместе с самою планетой.
Деревья падали; вырванные с корнем из земли или сломанные, простертые и побежденные, они ложились на спину великанши-реки, которая уносила свою огромную ношу вперед и вперед — в океан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92