— Нет. И ты и он привыкли сражаться с людьми, которые нападают открыто. Пери умеет охотиться на ягуара в лесу и умеет раздавить змею, когда та выпустит жало.
— Но что же ты тогда от меня хочешь?
— Когда Пери умрет, ты должен поверить ему и сделать то, что делает он, — ты должен спасти сеньору.
— Убивать из-за угла? Нет, Пери, этому не бывать. Рука моя возьмется за шпагу только для того, чтобы скрестить ее с другой шпагой.
Индеец молча посмотрел на кавальейро. В темноте глаза его светились.
— Ты любишь Сеси?
Алваро вздрогнул.
— Если бы ты любил ее, ты бы поднял руку на родного брата, лишь бы избавить Соси от опасности.
— Пери, ты, видно, не понимаешь того, что я говорю тебе. Я без всяких колебаний готов отдать за Сесилию жизнь. Но честь моя принадлежит господу и блаженной памяти моего отца.
Оба они некоторое время смотрели друг на друга молча. Обоим в равной мере было присуще природное величие души и благородство чувств, однако обстоятельства жизни сделали их людьми совершенно разными.
Каждый шаг Алваро был подчинен чести и рыцарскому достоинству; никакое чувство, никакие личные соображения не могли заставить его отклониться от прямой линии — линии долга.
В Пери самозабвенная преданность превозмогала все. Он служил своей сеньоре, оберегая ее от всех бед, — и в этом видел смысл жизни. Он, вероятно, принес бы в жертву весь мир, лишь бы наподобие индейского Ноя спасти от потопа пальму, на которой могла бы укрыться Сесилия.
Однако обе эти натуры, одна взращенная цивилизацией, другая — простором и волею, как ни велико было разделявшее их расстояние, понимали друг друга. Судьба начертала им разные пути, но господь вложил в души их одни и те же семена героизма, из которых вырастают всходы высоких чувств.
Пери понимал, что Алваро не уступит; Алваро знал, что Пери, при всех обстоятельствах, неукоснительно исполнит все, что задумал.
Вначале индеец, казалось, был озадачен упорством кавальейро. Потом он высокомерно поднял голову и, ударив себя в грудь, решительно сказал:
— Пери будет защищать свою сеньору один, ему никто не нужен. Он могуч. Его стрелы крылаты, как ласточки, и ядовиты, как змеи. Он силен, как ягуар, и быстр, как эму. Он может, правда, умереть. Но с него довольно и одной жизни.
— Хорошо, друг мой, — ответил кавальейро, — иди, и принеси свою жертву, а я исполню свой долг. У меня тоже есть жизнь, и при мне моя шпага. Жизнь моя станет тенью, которая укроет Сесилию, шпагой я очерчу вокруг нее стальное кольцо. Можешь быть уверен, что враги, которые перешагнут через твой труп, должны будут перешагнуть и через мой, прежде чем проникнут к твоей сеньоре.
— У тебя большая душа. Родись ты в сертане, ты стал бы царем лесов; Пери назвал бы тебя братом.
Они пожали друг другу руки и направились в дом. По дороге Алваро спохватился, что так и не узнал, от кого ему надо будет защищать Сесилию. Он еще раз спросил у Пери имена врагов, но тот решительно отказался назвать их, обещав, что, когда придет время, кавальейро все узнает.
У индейца были на этот счет свои соображения.
Подходя к дому, они разделились: Алваро прошел к себе, Пери направился к садику Сесилии.
Было уже восемь часов вечера. Семья собралась за ужином. Комната девушки была погружена во мрак. Пери обошел дом, чтобы проверить, все ли в порядке; потом сел на скамейку и стал ждать.
Спустя полчаса в окне вспыхнул свет, и видно было, как отворилась дверь в сад и в проеме ее появилась стройная фигура Сесилии.
Увидев индейца, девушка подбежала к нему.
— Бедный Пери, — сказала она. — Сколько ты выстрадал сегодня! И ты, верно, думал, что твоя сеньора очень злая и неблагодарная, она ведь велела тебе уйти. Но теперь отец мой сказал: ты останешься у нас навсегда.
— Ты добрая, сеньора: ты плакала, когда Пери должен был уйти; ты просила, чтобы ему позволили остаться.
— Значит, ты не обиделся на Сеси? — спросила девушка, улыбаясь.
— Разве может раб обидеться на свою сеньору? — простодушно отвечал индеец.
— Какой же ты раб! — возмущенно воскликнула Сесилия. — Ты — друг, искренний, преданный. Два раза ты спасал мне жизнь. Чего ты только не делал, чтобы я была довольна и счастлива. Ради меня ты каждый день рискуешь жизнью.
Индеец улыбнулся.
— Что же еще Пери должен делать со своей жизнью, сеньора?
— Я хочу, чтобы он уважал свою сеньору, и слушал се во всем, и хорошо запоминал то, чему она будет его учить, Он должен стать таким же кавальейро, как мой брат, дон Диего, и сеньор Алваро.
Пери покачал головой.
— Послушай, — сказала девушка, — Сеси научит тебя чтить бога, который на небе, и научит тебя молиться и читать хорошие книги. Когда ты будешь все это знать, она вышьет для тебя шелковый плащ. Ты будешь носить шпагу и крест на груди. Понимаешь?
— Растению нужно солнце, чтобы расти; цветку нужна вода, чтобы распуститься. Пери, чтобы жить, нужна свобода.
— Но ты будешь свободным и знатным, как мой отец.
— Нет! Птица, что летит по небу, падает, когда ей обрежут крылья. Рыба, что плывет в реке, гибнет, когда ее вытянут на сушу. Пери погибнет, как эта птица и как эта рыба. Не подрезай ему крылья; не вырывай его из жизни.
Сесилия сердито топнула ногой.
— Не сердись на меня, сеньора.
— Ты не хочешь сделать то, о чем тебя просит Сеси! Ну раз так, Сеси тебя больше не любит. Она больше не будет называть тебя другом. Ступай, не нужен мне больше твой цветок.
И, вынув из волос цветок, она смяла его, убежала к себе и с силой хлопнула дверью.
Индеец вернулся в свою хижину удрученный.
И вдруг в ночную тишину ворвался серебристый женский голос, который пел с большим чувством под аккомпанемент гитары старинную португальскую балладу.
Вот слова этой баллады:
Однажды калиф богатый
Тайком
Покинул дворца палаты.
Во тьме на коне лихом
Он в путь
Пустился один верхом.
В далекий замок вела
Тропа.
В том замке дева жила.
Волненьем сердца томимый,
Припал
Калиф там к стопам любимой.
С улыбкой, не без укора,
В ответ
Сказала ему сеньора:
«С младенческих лет верна я
Христу,
А вера твоя — иная.
Но сердцем я вся с тобою.
Крестись —
Я стану твоей рабою».
И голос ее звучал
Мольбою,
И негою взор ласкал.
«Я — царь, я страною правлю,
Но знай,
Я царство свое оставлю.
Прощайте навек узоры
Моих палат,
Алмазов, золота горы;
Прощай и рай Магомета —
Твой взгляд
Дороже целого света».
От слов любви хорошея,
Сняла
Сеньора цепочку с шеи;
К устам прильнули уста,
И души
Сроднила сила креста.
Мелодичный и нежный голос этот растаял в глубинах сертана. Но эхо все еще повторяло его переливы.

Часть третья. ПЛЕМЯ АЙМОРЕ
I. ОТЪЕЗД
В понедельник, в шесть часов утра, дон Антонио де Марис позвал к себе сына.
Старый фидалго почти всю ночь не смыкал глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92