И эскудейро с невозмутимым спокойствием прошел сквозь толпу и стал расхаживать по площадке, поглядывая на недоумевающих солдат и исподтишка посмеиваясь над их разочарованием.
Недовольны были почти все. Не говоря уже о заговорщиках, у которых был составлен точный план действий и которые рано утром рассчитывали выйти из дома, все прочие, привыкшие охотиться и свободно ходить но лесу, встретили этот приказ тоже без всякого удовольствия; только несколько человек, из числа более простодушных и веселых, отнеслись к нему совершенно спокойно и лишь подшучивали над огорчением своих товарищей.
Едва только Алваро подошел к ним, все взоры устремились на него; авентурейро надеялись, что он им разъяснит, что же случилось.
— Сеньор кавальейро, — сказал ему Айрес Гомес, — я объявил приказ не отлучаться из дома.
— Хорошо, — ответил Алваро и, обратившись к собравшимся авентурейро, продолжал: — Это совершенно необходимо, друзья мои. На нас собираются напасть индейцы. Надо принять все меры предосторожности. Защищать нам придется не только собственную жизнь — для каждого из нас она по так-то уж много значит, — но жизнь человека, который верит в нашу доблесть и преданность, а также покой благородного семейства, которое все мы глубоко чтим.
Внушительные слова кавальейро и его обходительность, несколько смягчившая твердый тон, каким эти слова были произнесены, совершенно всех успокоили; даже самые недовольные и те, казалось, умиротворились.
Один только Лоредано негодовал: ему приходилось отложить осуществление своего плана. Предпринимать что-либо в стенах дома было делом рискованным — малейшее неосторожное движение могло его выдать.
Алваро обменялся несколькими словами с Айресом Гомесом и снова повернулся к толпе.
— Дону Антонио де Марису нужны четыре человека, чтобы сопровождать его сына, дона Диего, в город Сан-Себастьян. Скажу прямо, по этим диким местам путешествовать вчетвером очень опасно. Кто из вас вызовется его сопровождать?
Два десятка человек вышли вперед; кавальейро выбрал из них троих.
— Вы будете четвертым, Лоредано.
Итальянца, который прятался за спинами товарищей, слова эти поразили как громом — уехать при таких обстоятельствах значило бы навсегда проститься со своей заветной надеждой: во время его отсутствия все тайное могло стать явным.
— Мне очень жаль, но я вынужден отказаться от обязанности, которую вы на меня возлагаете. Я нездоров, у меня нет сил для этой поездки.
Кавальейро улыбнулся.
— Никакая болезнь не может помешать человеку исполнить свой долг. В особенности когда этот человек мужествен и предан, как вы, Лоредано.
Потом, понизив голос так, чтобы другие не могли его услышать, он продолжал:
— Если вы не поедете, вас сейчас же пристрелят. Вы забыли, что жизнь ваша в моих руках? Я вам еще оказываю милость тем, что отсылаю вас прочь из этого дома.
Итальянец понял, что ему остается только ехать; ведь стоило кавальейро сказать одно слово, сказать, что Лоредано в него стрелял, чтобы и сам дон Антонио де Марис, и все товарищи его осудили бесповоротно.
— Поторапливайтесь, — сказал Алваро четверым авентурейро, которых он отобрал, — через полчаса вы поедете.
Он ушел.
Первые минуты Лоредано был подавлен этим роковым для него сплетением обстоятельств. Однако через некоторое время к нему вернулось его обычное спокойствие, и он оживился. Больше того, на лице его заиграла улыбка. А уж если этот человек улыбался, значит, новый адский замысел родился в преисподней, чтобы вселиться в эту преступную душу.
Он сделал знак Руи Соэйро, и оба пошли на край площадки в каморку, которую занимал итальянец. Там они недолго и очень тихо о чем-то говорили.
Разговор их был прерван приходом Айреса Гомеса, который стал шпагой стучать к ним в дверь.
— Эй, Лоредано. Скорее на коня! Счастливого вам пути.
Итальянец открыл дверь и вышел. На пороге он обернулся и шепнул Руи Соэйро:
— Займитесь часовыми. Это самое главное.
— Будьте спокойны.
Спустя несколько минут дон Диего с болью в сердце и со слезами на глазах нежно обнимал мать, любимицу свою Сесилию и Изабелл, которая теперь тоже стала для него сестрой.
Потом, совладав со своими чувствами, он быстро сбежал по лестнице вниз. Там, получив отцовское благословение и обняв Алваро, он вскочил на коня, которого ему подвел Айрес Гомес.
Четверо всадников пустились в путь и вскоре исчезли за поворотом дороги.
II. ПРИГОТОВЛЕНИЯ
Пока дон Антонио де Марис разговаривал с сыном у себя в кабинете, Пери проверял свое оружие. Затем он зарядил пистолеты, подаренные ему накануне Сесилией, и вышел из хижины.
Лицо индейца выражало энергию и непреклонную волю; видно было, что он пришел к какому-то решению, жестокому и, может быть, даже отчаянному.
Что предпринять, он и сам пока еще не знал. Но ему было известно, что итальянец и его сообщники назначили встречу на это утро, и он твердо решил изменить ход событий, прежде чем встреча состоится.
Да, конечно, у него была только одна жизнь. Но ловкость, сила и храбрость его были так велики, что эта одна жизнь стоила многих. После того, как Алваро обещал исполнить его просьбу, индеец был спокоен за будущее — численность врагов его теперь не пугала. Пусть даже он, Пери, погибнет — на долю кавальейро достанется не так уж много хлопот.
Выйдя из хижины, Пери направился в сад. Сидя на звериной шкуре, постеленной прямо на траве, Сесилия играла со своей любимой голубкой. Она подставляла губы для поцелуя, и птица прикасалась к ним своим тонким клювом.
Лицо девушки было задумчиво. Вместо обычного веселого выражения на нем лежала печать тихой грусти.
— Ты сердита на Пери, сеньора?
— Нет, — ответила Сесилия, посмотрев на него своими большими голубыми глазами. — Но ты не захотел исполнить мою просьбу. Вот твоей сеньоре и стало грустно.
Она говорила правду со всем простодушием невинности. Вечером, уходя к себе, раздосадованная отказом Пери, она действительно сердилась.
Воспитанная своей матерью в духе самого ревностного благочестия, Сесилия не разделяла ее предрассудков, ибо дон Антонио де Марис, будучи человеком умным, старался, чтобы дети их не перенимали. Но в душе Сесилия была настоящей христианкой. Ее очень огорчала мысль, что Пери, ос верному и любимому другу, не суждено избежать мук ада и узнать доброго и милосердного бога, которому она привыкла молиться.
Сесилия знала, что и мать ее, и многие другие презирают индейца за то, что он язычник. Из благодарности она хотела возвысить своего любимца, заставить всех его уважать.
Вот почему отказ Пери так ее опечалил. Она была благодарна Пери, спасшему ее от стольких опасностей, и хотела отплатить ему тем же: спасти его душу.
В эту минуту уныния взгляд ее упал на висевшую над комодом гитару, и ей захотелось петь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92