Но тем не менее он еще не потерял надежды успокоить и убедить жену.
Дона Лауриана выжидала, чем кончится ее последний маневр. В душе она была уверена, что победа за ней.
XIII. ОБЪЯСНЕНИЕ
Изабелл и Сесилия, болтая, возвращались с купанья; подходя к дому, они вспомнили про ягуара, и им стало страшно. Но страх этот рассеялся, как только они увидели улыбку на лице дона Антонио де Мариса: старый фидалго с восхищением смотрел на дочь.
Действительно, в эту минуту Сесилия была поразительно хороша.
Волосы ее еще не высохли; скатывавшиеся с них время от времени капельки воды стекали ей на грудь под рубашку; кожа ее была так свежа, как будто купалась она в молоке; щеки пылали, как розовые цветы кардо, которые распускаются с заходом солнца.
Девушки оживленно о чем-то говорили, но, едва только они приблизились к двери, Сесилия, шедшая чуть впереди, встала на цыпочки и, повернувшись к сестре, многозначительно на нее посмотрела и приложила палец к губам, призывая ее к молчанию.
— Знаешь, Сесилия, твоя мать очень недовольна Пери! — сказал дон Антонио, нежно обнимая дочь и целуя ее в лоб.
— А за что, отец? Он что-нибудь сделал?
— За одну из его выходок, о которой ты кое-что уже слышала.
— Сейчас я все тебе расскажу, — вмешалась дона Лауриана, беря дочь за руку.
И в самых мрачных красках и с поистине трагическим пафосом она изобразила опасность, которая, как ей казалось, нависла над их домом, и перечислила все беды, грозившие благополучию их семьи.
Она сказала, что, не случись чуда, не выйди служанка час тому назад на площадку и не заметь, как индеец вытворяет какие-то бесовские штуки с ягуаром, — он, разумеется, учил его, как проникнуть в дом, — сейчас никого уже не было бы в живых.
Сесилия побледнела, вспомнив, как беззаботно и весело она в это время шла по долине и потом купалась. Изабелл сохраняла спокойствие, но глаза ее блестели.
— Словом, — решительно заключила дона Лауриана, — и думать нечего, чтобы это чудовище оставалось у нас в доме.
— Что вы говорите, маменька? — испуганно вскрикнула Сесилия. — Неужели вы хотите прогнать его?
— Непременно! Людям этого племени, которые, вообще-то говоря, вовсе и не люди, положено жить в лесу.
— Но он нас так любит! Он так много для нас сделал, правда ведь, отец? — воскликнула девушка, оборачиваясь к фидалго.
Дон Антонио в ответ только улыбнулся, и при виде этой улыбки дочь его немного успокоилась.
— Вы его побраните, отец, я на него рассержусь, и увидите, он исправится и больше не сделает ничего худого.
— А разве мало того, что он натворил сегодня? — вмешалась Изабелл, обращаясь к Сесилии.
Дона Лауриана, которая хорошо понимала, что с приходом девушек шансы на победу уменьшились, почувствовала теперь, несмотря на всю ее неприязнь к Изабелл, что может найти в ней союзницу. И она заговорила с ней, что обычно случалось не чаще, чем раз в неделю:
— Подойди ко мне, девочка! Ты говоришь, он еще что-то натворил?
— Да, Сесилия чудом осталась жива.
— Да нет же, маменька, просто Изабелл испугалась, вот и все.
— Да, испугалась, потому что увидела…
— Расскажи мне все по порядку, а ты, Сесилия, помолчи.
Из уважения к матери девушка замолчала и не произнесла больше ни слова, а потом, улучив минуту, когда дона Лауриана отвернулась от нее, чтобы выслушать Изабелл, знаками стала просить сестру, чтобы та молчала.
Но Изабелл сделала вид, что ничего не видит, и продолжала:
— Сесилия купалась, а я сидела на берегу. Спустя некоторое время я увидела вдали Пери; он перепрыгивал с ветки на ветку. Вдруг он скрылся, и тут же стрела упала в двух шагах от Сесилии.
— Нет, вы слышите, сеньор Марис! — воскликнула дона Лауриана. — Вы слышите, что этот дьявол вытворяет!
— В ту же минуту, — продолжала Изабелл, — мы услыхали два выстрела из пистолета, которые напугали нас еще больше, потому что стреляли явно в нас.
— Господи боже мой! Это же просто чудовищно! Но кто мог дать этому олуху пистолеты?
— Я, маменька, — робко ответила Сесилия.
— Тебе больше пристало держать в руках четки. Счастье еще, что этими пистолетами… О, господи! Прости меня!
Хотя дон Антонио и стоял на некотором расстоянии от них, он явственно слышал слова Изабелл. Лицо его сразу помрачнело.
Он сделал едва заметный знак Сесилии и отошел с ней в сторону, как бы собираясь прогуляться по площадке.
— Все это было действительно так, как говорит Изабелл?
— Да, отец, но я уверена, что у Пери не было никакого дурного намерения.
— Как бы то ни было, — заметил фидалго, — это может повториться. К тому же твоя мать очень этим напугана. Пожалуй, и в самом деле лучше, если он оставит нас и уйдет.
— Это будет для него таким горем!
— И для меня, да и для тебя тоже; мы оба ему признательны. Но мы не забудем его заслуг. Я сумею отблагодарить его от нас обоих; предоставь это мне.
— Хорошо, отец, — воскликнула девушка, глядя на него полными восторга глазами. — Вы знаете, что такое благородные чувства.
— Как и ты, милая Сесилия! — отвечал фидалго, нежно гладя ее по голове.
— Ведь это вы научили меня всему хорошему; во мне бьется ваше сердце.
Дон Антонио обнял дочь.
— Ах, у меня есть к вам просьба!
— Говори. Ты давно уже меня ни о чем не просила, я даже начал огорчаться.
— Прикажите сделать чучело из этого зверя. Хорошо?
— Раз ты этого хочешь…
— На память о Пери.
— И для тебя и для меня лучшая память о нем — ты сама. Если бы не он, разве бы я мог сейчас тебя обнимать?
— Только я подумаю, что он уйдет от нас, мне плакать хочется.
— Не удивительно, дитя мое, слезы — это бальзам, который господь дал женщине, ибо она слаба; мужчине в нем отказано, ибо мужчина силен.
Фидалго оставил дочь и подошел к двери, около которой в это время стояли его жена, Изабелл и Айрес Гомес.
— Что же вы решили, сеньор Антонио? — спросила его жена.
— Я решил исполнить ваше желание. Так и вам будет спокойнее, и мне легче. Сегодня или завтра Пери покинет этот дом. Но пока он здесь, я не хочу, — сказал он, слегка подчеркнув слово «я», — чтобы он услыхал от вас хоть одно грубое слово. Пери уходит из этого дома, потому что я его об этом прошу, а не потому, что кто-то другой его выгоняет. Вы меня поняли?
Дона Лауриана, почувствовав, сколько энергии и решимости было в интонации, с которой фидалго произнес эти самые обычные слова, кивнула головой.
— Я беру на себя поговорить с Пери! Передайте ему, Адрес Гомес, чтобы он зашел ко мне.
Эскудейро поклонился. Фидалго, который собрался было уже уходить, вдруг вернулся.
— Ах да, совсем забыл. Велите сделать чучело из этого великолепного зверя, я хочу, чтобы у нас осталась память о Пери. Пусть это чучело поставят у меня в кабинете.
Дона Лауриана содрогнулась от отвращения, но постаралась скрыть свое чувство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Дона Лауриана выжидала, чем кончится ее последний маневр. В душе она была уверена, что победа за ней.
XIII. ОБЪЯСНЕНИЕ
Изабелл и Сесилия, болтая, возвращались с купанья; подходя к дому, они вспомнили про ягуара, и им стало страшно. Но страх этот рассеялся, как только они увидели улыбку на лице дона Антонио де Мариса: старый фидалго с восхищением смотрел на дочь.
Действительно, в эту минуту Сесилия была поразительно хороша.
Волосы ее еще не высохли; скатывавшиеся с них время от времени капельки воды стекали ей на грудь под рубашку; кожа ее была так свежа, как будто купалась она в молоке; щеки пылали, как розовые цветы кардо, которые распускаются с заходом солнца.
Девушки оживленно о чем-то говорили, но, едва только они приблизились к двери, Сесилия, шедшая чуть впереди, встала на цыпочки и, повернувшись к сестре, многозначительно на нее посмотрела и приложила палец к губам, призывая ее к молчанию.
— Знаешь, Сесилия, твоя мать очень недовольна Пери! — сказал дон Антонио, нежно обнимая дочь и целуя ее в лоб.
— А за что, отец? Он что-нибудь сделал?
— За одну из его выходок, о которой ты кое-что уже слышала.
— Сейчас я все тебе расскажу, — вмешалась дона Лауриана, беря дочь за руку.
И в самых мрачных красках и с поистине трагическим пафосом она изобразила опасность, которая, как ей казалось, нависла над их домом, и перечислила все беды, грозившие благополучию их семьи.
Она сказала, что, не случись чуда, не выйди служанка час тому назад на площадку и не заметь, как индеец вытворяет какие-то бесовские штуки с ягуаром, — он, разумеется, учил его, как проникнуть в дом, — сейчас никого уже не было бы в живых.
Сесилия побледнела, вспомнив, как беззаботно и весело она в это время шла по долине и потом купалась. Изабелл сохраняла спокойствие, но глаза ее блестели.
— Словом, — решительно заключила дона Лауриана, — и думать нечего, чтобы это чудовище оставалось у нас в доме.
— Что вы говорите, маменька? — испуганно вскрикнула Сесилия. — Неужели вы хотите прогнать его?
— Непременно! Людям этого племени, которые, вообще-то говоря, вовсе и не люди, положено жить в лесу.
— Но он нас так любит! Он так много для нас сделал, правда ведь, отец? — воскликнула девушка, оборачиваясь к фидалго.
Дон Антонио в ответ только улыбнулся, и при виде этой улыбки дочь его немного успокоилась.
— Вы его побраните, отец, я на него рассержусь, и увидите, он исправится и больше не сделает ничего худого.
— А разве мало того, что он натворил сегодня? — вмешалась Изабелл, обращаясь к Сесилии.
Дона Лауриана, которая хорошо понимала, что с приходом девушек шансы на победу уменьшились, почувствовала теперь, несмотря на всю ее неприязнь к Изабелл, что может найти в ней союзницу. И она заговорила с ней, что обычно случалось не чаще, чем раз в неделю:
— Подойди ко мне, девочка! Ты говоришь, он еще что-то натворил?
— Да, Сесилия чудом осталась жива.
— Да нет же, маменька, просто Изабелл испугалась, вот и все.
— Да, испугалась, потому что увидела…
— Расскажи мне все по порядку, а ты, Сесилия, помолчи.
Из уважения к матери девушка замолчала и не произнесла больше ни слова, а потом, улучив минуту, когда дона Лауриана отвернулась от нее, чтобы выслушать Изабелл, знаками стала просить сестру, чтобы та молчала.
Но Изабелл сделала вид, что ничего не видит, и продолжала:
— Сесилия купалась, а я сидела на берегу. Спустя некоторое время я увидела вдали Пери; он перепрыгивал с ветки на ветку. Вдруг он скрылся, и тут же стрела упала в двух шагах от Сесилии.
— Нет, вы слышите, сеньор Марис! — воскликнула дона Лауриана. — Вы слышите, что этот дьявол вытворяет!
— В ту же минуту, — продолжала Изабелл, — мы услыхали два выстрела из пистолета, которые напугали нас еще больше, потому что стреляли явно в нас.
— Господи боже мой! Это же просто чудовищно! Но кто мог дать этому олуху пистолеты?
— Я, маменька, — робко ответила Сесилия.
— Тебе больше пристало держать в руках четки. Счастье еще, что этими пистолетами… О, господи! Прости меня!
Хотя дон Антонио и стоял на некотором расстоянии от них, он явственно слышал слова Изабелл. Лицо его сразу помрачнело.
Он сделал едва заметный знак Сесилии и отошел с ней в сторону, как бы собираясь прогуляться по площадке.
— Все это было действительно так, как говорит Изабелл?
— Да, отец, но я уверена, что у Пери не было никакого дурного намерения.
— Как бы то ни было, — заметил фидалго, — это может повториться. К тому же твоя мать очень этим напугана. Пожалуй, и в самом деле лучше, если он оставит нас и уйдет.
— Это будет для него таким горем!
— И для меня, да и для тебя тоже; мы оба ему признательны. Но мы не забудем его заслуг. Я сумею отблагодарить его от нас обоих; предоставь это мне.
— Хорошо, отец, — воскликнула девушка, глядя на него полными восторга глазами. — Вы знаете, что такое благородные чувства.
— Как и ты, милая Сесилия! — отвечал фидалго, нежно гладя ее по голове.
— Ведь это вы научили меня всему хорошему; во мне бьется ваше сердце.
Дон Антонио обнял дочь.
— Ах, у меня есть к вам просьба!
— Говори. Ты давно уже меня ни о чем не просила, я даже начал огорчаться.
— Прикажите сделать чучело из этого зверя. Хорошо?
— Раз ты этого хочешь…
— На память о Пери.
— И для тебя и для меня лучшая память о нем — ты сама. Если бы не он, разве бы я мог сейчас тебя обнимать?
— Только я подумаю, что он уйдет от нас, мне плакать хочется.
— Не удивительно, дитя мое, слезы — это бальзам, который господь дал женщине, ибо она слаба; мужчине в нем отказано, ибо мужчина силен.
Фидалго оставил дочь и подошел к двери, около которой в это время стояли его жена, Изабелл и Айрес Гомес.
— Что же вы решили, сеньор Антонио? — спросила его жена.
— Я решил исполнить ваше желание. Так и вам будет спокойнее, и мне легче. Сегодня или завтра Пери покинет этот дом. Но пока он здесь, я не хочу, — сказал он, слегка подчеркнув слово «я», — чтобы он услыхал от вас хоть одно грубое слово. Пери уходит из этого дома, потому что я его об этом прошу, а не потому, что кто-то другой его выгоняет. Вы меня поняли?
Дона Лауриана, почувствовав, сколько энергии и решимости было в интонации, с которой фидалго произнес эти самые обычные слова, кивнула головой.
— Я беру на себя поговорить с Пери! Передайте ему, Адрес Гомес, чтобы он зашел ко мне.
Эскудейро поклонился. Фидалго, который собрался было уже уходить, вдруг вернулся.
— Ах да, совсем забыл. Велите сделать чучело из этого великолепного зверя, я хочу, чтобы у нас осталась память о Пери. Пусть это чучело поставят у меня в кабинете.
Дона Лауриана содрогнулась от отвращения, но постаралась скрыть свое чувство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92