— А вам ненароком не доводилось заглядывать в лавку этого купца, сеньор кавальейро?
— Что-то не помню. По-моему, нет. У меня едва хватило времени, чтобы уладить наши торговые дела, и мне некогда было разглядывать все эти диковины, что так нравятся благородным дамам, — холодно заметил Алваро.
— Что верно, то верно, — с напускным простодушием воскликнул Лоредано, — это мне напомнило о том, что мы пробыли в Рио-де-Жанейро только пять дней, а во все наши прошлые поездки задерживались там не меньше чем на две недели.
— Я получил приказание вернуться как можно быстрее; и потом, мне кажется, — продолжал Алваро, пристально и строго глядя на итальянца, — отчет в своих действиях я обязан давать только тому, кто имеет право его с меня требовать.
— Per Bacco, кавальейро! Вы меня не поняли. Никто ведь вас не спрашивает, почему вы поступаете так или иначе; но вы должны признать, что у каждого есть свой взгляд на вещи.
— Можете думать, как вам заблагорассудится, — сказал Алваро, пожав плечами, и пришпорил коня.
На этом разговор их оборвался.
Оба всадника, успевшие несколько опередить своих спутников, ехали теперь молча.
Время от времени Алваро поглядывал на дорогу, словно прикидывая, какое расстояние им предстоит еще проехать, а потом снова погружался в свои мысли.
Итальянец бросал на него взгляды, полные нескрываемой иронии и неприязни, и насвистывал сквозь зубы песенку кондотьеров, к числу которых, по всей видимости, принадлежал и сам.
Смуглый, с длинной черной бородой, с живыми глазами и большим лбом под слегка надвинутой па него широкополой шляпой, высокий, крепко сложенный, мускулистый, подвижный — таким был этот авентурейро. Белоснежные зубы сверкали каждый раз, когда па лице его появлялась презрительная усмешка.
Ехать берегом дальше было нельзя, и отряд двинулся в обход по узенькой, прорубленной в лесу тропинке.
Несмотря на то что было около двух часов дня, под глубокими и тенистыми сводами зелени царил полумрак: листва была так густа, что ни один солнечный луч не проникал в этот храм природы, колоннами которому служили вековые стволы акари и арариб.
В глубинах леса притаилось ночное безмолвие с его невнятными, еле слышными шорохами, с его приглушенным эхом. Только на какое-то мгновение тишина нарушалась потрескиванием веток, и это означало, что сквозь чащу пробирается зверь.
Казалось, что уже не меньше шести часов вечера и что догорающие лучи погружают землю в вечерние сумерки с их коричневатыми тусклыми тенями.
Хоть Алваро де Са и хорошо знал, что это иллюзия, он вздрогнул, когда, очнувшись от глубокого раздумья, увидел вокруг себя эти светотени леса.
Он невольно поднял голову, чтобы посмотреть, нельзя ли сквозь зеленый купол увидеть солнце или хотя бы искорку света, чтобы определить по ней, который час.
Заметив это движение, Лоредано не мог сдержать сардонической усмешки, и она снова заиграла у него на губах.
— Не извольте беспокоиться, сеньор кавальейро, к шести часам мы будем на месте. Смею вас уверить.
Нахмурив брови, Алваро повернулся к итальянцу.
— Сеньор Лоредано, вы уже не первый раз мне это говорите. Тон ваш мне неприятен; вы как будто на что-то намекаете, но вам не хватает духу высказать все до конца. Говорите прямо, но только да хранит вас господь касаться вещей, для меня священных.
Глаза итальянца засверкали, но лицо его продолжало оставаться спокойным и невозмутимым.
— Вы отлично знаете, что я обязан повиноваться вам, сеньор кавальейро, и против долга моего я не погрешу. Вы хотите, чтобы я выражался ясно, а по-моему, все так уж ясно сказано, что яснее и быть не может.
— Для вас, может быть; но это еще не значит, что все ясно и для других.
— Так скажите мне, сеньор кавальейро, неужели вы все еще не поняли, что я угадал ваше намерение вернуться как можно скорее?
— В этом я сам уже признался; вам не стоило большого труда это угадать.
— Не ясно вам разве и то, что я заметил, как вы старались, чтобы поездка наша не затянулась дольше, чем на три недели?
— Я уже сказал вам, что так мне было приказано, и думаю, на это вам нечего возразить.
— Разумеется, нечего. Приказ — это долг, а долг особенно приятно выполнять, когда этому не противится сердце.
— Сеньор Лоредано! — воскликнул Алваро, хватаясь за рукоять шпаги и натягивая поводья.
Итальянец сделал вид, что не заметил угрозы, и продолжал:
— Этим все и объясняется. Так вы получили приказ? Разумеется, то был приказ дона Антонио де Мариса?
— Я не знаю никого другого, кто имел бы право мне приказывать, — гневно ответил кавальейро.
— И, очевидно, повинуясь этому приказу, — учтиво продолжал итальянец, — вы выехали из «Пакекера»в понедельник, хотя должны были выехать в воскресенье.
— Ах, вы и это приметили? — воскликнул Алваро, Раздраженно кусая губы.
— А я примечаю все, сеньор кавальейро; я обратил внимание даже на то, что, опять-таки повинуясь приказу, вы приложили все силы, чтобы вернуться раньше воскресенья.
— А больше вы ни на что не обратили внимания? — спросил Алваро. Голос его дрожал, он еле сдерживал себя.
— От меня не укрылась и еще одна подробность, я о ней уже говорил.
— Можете вы мне напомнить какая?
— О, не стоит об этом говорить, — возразил итальянец.
— Нет уж, потрудитесь сказать, сеньор Лоредано: когда двое мужчин хотят понять друг друга, им важно знать все до конца, — сказал Алваро, грозно взглянув на своего спутника.
— Ну, если вы этого так уж добиваетесь, придется удовлетворить ваше любопытство. Я запомнил, что приказ дона Антонио, — итальянец сделал ударение на последних словах, — требует, чтобы вы прибыли в «Пакекер» немного раньше шести, чтобы у вас было время прослушать молитву.
— У вас необыкновенные способности, сеньор Лоредано, и жаль, что вы растрачиваете их по мелочам.
— А что же, по-вашему, можно еще делать в этом сертане, если не глядеть на таких, как ты сам, и подмечать все, что они делают?
— Действительно, неплохое занятие.
— Превосходное. Просто я замечаю то, что происходит на глазах у всех остальных и чего никто, кроме меня, не видит, потому что никто не хочет дать себе труд хорошенько вглядеться, — сказал итальянец с тем же напускным простодушием.
— Ну, положим, для этого надо прежде всего быть человеком любопытным.
— Что вы, напротив, это в порядке вещей: юноша, срывающий цветок или гуляющий ночью при свете звезд. Что может быть естественнее?
На этот раз Алваро побледнел.
— А знаете что, сеньор Лоредано?
— Нет, по узнал бы, если бы вы соблаговолили сказать.
— Мне что-то начинает казаться, что ваша привычка все подмечать завела вас чересчур далеко; вы сделались ни больше ни меньше, как шпионом.
Итальянец высокомерно поднял голову и схватился за рукоять длинного кинжала, который висел у него на поясе, однако в то же мгновение сдержал себя, и лицо его приняло прежнее выражение благодушия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92