Уцепившись за юбку, две маленькие девочки с плачем волочились по полу.
Степан Гурьев сильным ударом кулака сбил с ног опричника. Из кожаной сумки, висевшей у него на животе, посыпались золотые и серебряные монеты.
— Ах, ты! — крикнул Генрих Штаден, поднявшись на ноги. — Я тебя в тюрьме сгною, посажу на кол, попомнишь, как опричника трогать! Нам, опричникам, все вольно…
Вторым ударом в лицо Гурьев снова свалил его с ног.
— Негодяй, сволочь! — ругался Генрих Штаден, утирая кровь. — Я вот сейчас свистну, и тебя на кол…
— Так-то ты царскую службу справляешь? — побледнев от гнева, крикнул Степан Гурьев. Он вспомнил свою жену Анфису. — Зачем тебе бабу терзать спонадобилось? Почто за волосы по полу волочишь?
— Понравилась мне эта баба, — нагло сказал опричник. — Я ее к себе в услужение возьму, а девчонок в прорубь. Я здесь за добром охочусь, — продолжал он похваляться. — Разбогатели изменой новгородцы, добра много. Только дурак на Русской земле не разбогатеет.
Переставшая было кричать женщина снова заголосила. Девочки спрятались за ее спину и выглядывали испуганно, словно мышки.
— Спасите, миленькие, спасите от душегубца, — причитала баба. — Ведь у меня муж есть, родненькие мои, ненаглядные…
В избу вошли еще два морехода.
— Возьмем ее с собой, ребята, и девочек возьмем, — решил Степан Гурьев.
— Да, да, — закивал головой Карстен Роде. — Возьмем с собой женщину и девочек. А этого, — он показал на опричника, — этого надо поднимать на березу.
— Убьешь гадину, государя разгневаешь, — вмешался Дементий Денежкин. — Мы его и так обработаем, неделю рта не раскроет. Ишь разожрался, боров!..
Не обращая внимания на вопли Генриха Штадена, ему сняли порты и долго били по заду толстой веревкой. Разогнав слуг немца-опричника, мореходы сбросили узлы и ящики на снег, а на сани посадили бабу с девочками, сели сами и погнали застоявшихся лошадей в Плотницкий конец, где находился склад морских товаров и где жили сами мореходы.
Чем дальше от детинца, тем тише было на улицах. Часто встречались тела убитых, выброшенные из домов и окаменевшие на морозе.
Мореходы снимали шапки и крестились.
В церквах не служили. Они стояли пустые, запечатанные большими царскими печатями.
Около шести недель продолжались ничем не объяснимые зверства. Малюта Скуратов проклинал свою рану. Он не мог по-настоящему участвовать в деле. Но не только рана мучила Скуратова. Может быть, в первый раз он устрашился своих дел. Слишком много погибло невинных людей в Новгороде.
12 февраля 1570 года, в понедельник второй недели великого поста, царь Иван, насытившись кровью и смертью, призвал к себе оставшихся в живых именитых новгородцев, от каждой улицы по одному человеку. Люди собрались в архиепископских палатах, ожидая смерти, еле дыша от страха.
Царь сидел в золоченых ризах и с шапкой Мономаха на голове. Умиротворенное лицо его было бледно, огромные черные тени легли вокруг глаз. Он был похож на святого с дорогой иконы.
— Мужи новгородские, — едва слышным голосом сказал он, — молите господа о нашем благочестивом царском державстве, о нашем христианском воинстве. Да будем мы и впредь побеждать всех врагов, видимых и невидимых. Да будет бог судьей изменнику моему архиепископу Пимену и злым его советникам. На них, на них взыщется кровь, здесь пролитая… Да умолкнет плач и стенанье, да утешится скорбь и горесть. Живите и благоденствуйте в сем городе. Вместо себя оставляю вам правителя, боярина и воеводу моего князя Петра Даниловича Пронского. Идите в дома свои с миром.
Уцелевшие новгородские мужи повалились в ноги государя и заголосили:
— Спасибо тебе, милостивец наш…
— Будем бога молить за тебя…
— Проклянем изменников твоих!..
— Жизней своих за тебя не пожалеем…
Царь Иван махнул рукой охране.
— Идите, идите по домам, — толкали опричники в спины не помнящих себя от радости новгородцев, — а то еще раздумает царь-батюшка.
На следующий день на торговую площадь привели архиепископа Пимена в худых монашеских одеждах.
— Ты лишен епископского сана, — сказал царь. — Тебе подобает быть скоморохом. Поэтому я хочу наградить тебя… Эй, приведите сюда вон ту старую белую кобылу. Получи жену, — продолжал царь, когда слуги привели лошадь. — С ней ты больше не расстанешься. Привяжите его покрепче. А раз уж ты женат, тебе быть архиепископом не пристало.
Опричники прикрутили Пимена веревками к седлу.
— Дайте ему в руки волынку и бубен — пусть веселит народ.
— Не виновен я, надежа православный царь, — твердил изрядно помятый опричниками Пимен. — Не осквернил себя изменой. Помилуй мя…
Он потерял человеческий облик. Со спутанными волосами, с худым, синим лицом, архиепископ представлял жалкое зрелище. Его, как шута, долго возили по опустевшим улицам Новгорода, он усердно надувал мехи волынки и бил в бубен.
Созванных на святительскую свадьбу архимандритов, настоятелей монастырей и монахов царь заставил заплатить откупные деньги: с архимандритов по две тысячи золотых, с настоятелей по тысяче и с остальных кому сколько пришлось.
В этот последний день царь Иван почувствовал раскаяние. За обедом он ел только постное. А перед сном, закрывшись в спальне архиепископского дома, он до полуночи тоскливо выпевал покаянные псалмы.
Глава двадцать вторая. «ДА ИСПОЛНЯТ НАШУ ВОЛЮ ИЛИ УВИДИМ, ЧЕЙ МЕЧ ОСТРЕЕ»
В первых числах марта 1570 года в Нарву приехали люди царского наказного капитана Карстена Роде. Они привезли из Новгорода много всякого товару, нужного для корабельного снаряжения. Царь Иван не забыл своих слов — дал и лошадей и охрану. Две сотни двуконных саней мореходы нагрузили разными пеньковыми канатами и веревками, парусиной, смолой… Вместе с мореходами приехали московские пушечные мастера. Отливать пушки для кораблей решили в Ивангороде.
Богатая, разжиревшая на русской торговле Нарва быстро оправилась от недавнего разгрома, учиненного по царскому приказу. Немецких купцов и сельских жителей опричники не тронули. Но дома, амбары и лавки новгородцев были разграблены, и принадлежащие им товары выброшены за городские стены и сожжены.
После всего увиденного в Новгороде ни Карстен Роде, ни остальные мореходы не удивлялись нарвским событиям. Однако смысл всего происходящего был им непонятен. Особенно диким казалось истребление товаров, которые можно было бы выгодно продать, а деньги положить себе в карман.
Близ самого моря, где река Россонь широким рукавом вливает свои воды в Нарву, на песчаном берегу раскинулось большое русское село Наровское. Здешние жители занимались постройкой морских и речных судов. В этом селе Клаус Тоде и Ганс Дитрихсен ожидали приезда из Новгорода Карстена Роде. Неподалеку высилась деревянная крепость, недавно построенная для охраны Нарвского устья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
Степан Гурьев сильным ударом кулака сбил с ног опричника. Из кожаной сумки, висевшей у него на животе, посыпались золотые и серебряные монеты.
— Ах, ты! — крикнул Генрих Штаден, поднявшись на ноги. — Я тебя в тюрьме сгною, посажу на кол, попомнишь, как опричника трогать! Нам, опричникам, все вольно…
Вторым ударом в лицо Гурьев снова свалил его с ног.
— Негодяй, сволочь! — ругался Генрих Штаден, утирая кровь. — Я вот сейчас свистну, и тебя на кол…
— Так-то ты царскую службу справляешь? — побледнев от гнева, крикнул Степан Гурьев. Он вспомнил свою жену Анфису. — Зачем тебе бабу терзать спонадобилось? Почто за волосы по полу волочишь?
— Понравилась мне эта баба, — нагло сказал опричник. — Я ее к себе в услужение возьму, а девчонок в прорубь. Я здесь за добром охочусь, — продолжал он похваляться. — Разбогатели изменой новгородцы, добра много. Только дурак на Русской земле не разбогатеет.
Переставшая было кричать женщина снова заголосила. Девочки спрятались за ее спину и выглядывали испуганно, словно мышки.
— Спасите, миленькие, спасите от душегубца, — причитала баба. — Ведь у меня муж есть, родненькие мои, ненаглядные…
В избу вошли еще два морехода.
— Возьмем ее с собой, ребята, и девочек возьмем, — решил Степан Гурьев.
— Да, да, — закивал головой Карстен Роде. — Возьмем с собой женщину и девочек. А этого, — он показал на опричника, — этого надо поднимать на березу.
— Убьешь гадину, государя разгневаешь, — вмешался Дементий Денежкин. — Мы его и так обработаем, неделю рта не раскроет. Ишь разожрался, боров!..
Не обращая внимания на вопли Генриха Штадена, ему сняли порты и долго били по заду толстой веревкой. Разогнав слуг немца-опричника, мореходы сбросили узлы и ящики на снег, а на сани посадили бабу с девочками, сели сами и погнали застоявшихся лошадей в Плотницкий конец, где находился склад морских товаров и где жили сами мореходы.
Чем дальше от детинца, тем тише было на улицах. Часто встречались тела убитых, выброшенные из домов и окаменевшие на морозе.
Мореходы снимали шапки и крестились.
В церквах не служили. Они стояли пустые, запечатанные большими царскими печатями.
Около шести недель продолжались ничем не объяснимые зверства. Малюта Скуратов проклинал свою рану. Он не мог по-настоящему участвовать в деле. Но не только рана мучила Скуратова. Может быть, в первый раз он устрашился своих дел. Слишком много погибло невинных людей в Новгороде.
12 февраля 1570 года, в понедельник второй недели великого поста, царь Иван, насытившись кровью и смертью, призвал к себе оставшихся в живых именитых новгородцев, от каждой улицы по одному человеку. Люди собрались в архиепископских палатах, ожидая смерти, еле дыша от страха.
Царь сидел в золоченых ризах и с шапкой Мономаха на голове. Умиротворенное лицо его было бледно, огромные черные тени легли вокруг глаз. Он был похож на святого с дорогой иконы.
— Мужи новгородские, — едва слышным голосом сказал он, — молите господа о нашем благочестивом царском державстве, о нашем христианском воинстве. Да будем мы и впредь побеждать всех врагов, видимых и невидимых. Да будет бог судьей изменнику моему архиепископу Пимену и злым его советникам. На них, на них взыщется кровь, здесь пролитая… Да умолкнет плач и стенанье, да утешится скорбь и горесть. Живите и благоденствуйте в сем городе. Вместо себя оставляю вам правителя, боярина и воеводу моего князя Петра Даниловича Пронского. Идите в дома свои с миром.
Уцелевшие новгородские мужи повалились в ноги государя и заголосили:
— Спасибо тебе, милостивец наш…
— Будем бога молить за тебя…
— Проклянем изменников твоих!..
— Жизней своих за тебя не пожалеем…
Царь Иван махнул рукой охране.
— Идите, идите по домам, — толкали опричники в спины не помнящих себя от радости новгородцев, — а то еще раздумает царь-батюшка.
На следующий день на торговую площадь привели архиепископа Пимена в худых монашеских одеждах.
— Ты лишен епископского сана, — сказал царь. — Тебе подобает быть скоморохом. Поэтому я хочу наградить тебя… Эй, приведите сюда вон ту старую белую кобылу. Получи жену, — продолжал царь, когда слуги привели лошадь. — С ней ты больше не расстанешься. Привяжите его покрепче. А раз уж ты женат, тебе быть архиепископом не пристало.
Опричники прикрутили Пимена веревками к седлу.
— Дайте ему в руки волынку и бубен — пусть веселит народ.
— Не виновен я, надежа православный царь, — твердил изрядно помятый опричниками Пимен. — Не осквернил себя изменой. Помилуй мя…
Он потерял человеческий облик. Со спутанными волосами, с худым, синим лицом, архиепископ представлял жалкое зрелище. Его, как шута, долго возили по опустевшим улицам Новгорода, он усердно надувал мехи волынки и бил в бубен.
Созванных на святительскую свадьбу архимандритов, настоятелей монастырей и монахов царь заставил заплатить откупные деньги: с архимандритов по две тысячи золотых, с настоятелей по тысяче и с остальных кому сколько пришлось.
В этот последний день царь Иван почувствовал раскаяние. За обедом он ел только постное. А перед сном, закрывшись в спальне архиепископского дома, он до полуночи тоскливо выпевал покаянные псалмы.
Глава двадцать вторая. «ДА ИСПОЛНЯТ НАШУ ВОЛЮ ИЛИ УВИДИМ, ЧЕЙ МЕЧ ОСТРЕЕ»
В первых числах марта 1570 года в Нарву приехали люди царского наказного капитана Карстена Роде. Они привезли из Новгорода много всякого товару, нужного для корабельного снаряжения. Царь Иван не забыл своих слов — дал и лошадей и охрану. Две сотни двуконных саней мореходы нагрузили разными пеньковыми канатами и веревками, парусиной, смолой… Вместе с мореходами приехали московские пушечные мастера. Отливать пушки для кораблей решили в Ивангороде.
Богатая, разжиревшая на русской торговле Нарва быстро оправилась от недавнего разгрома, учиненного по царскому приказу. Немецких купцов и сельских жителей опричники не тронули. Но дома, амбары и лавки новгородцев были разграблены, и принадлежащие им товары выброшены за городские стены и сожжены.
После всего увиденного в Новгороде ни Карстен Роде, ни остальные мореходы не удивлялись нарвским событиям. Однако смысл всего происходящего был им непонятен. Особенно диким казалось истребление товаров, которые можно было бы выгодно продать, а деньги положить себе в карман.
Близ самого моря, где река Россонь широким рукавом вливает свои воды в Нарву, на песчаном берегу раскинулось большое русское село Наровское. Здешние жители занимались постройкой морских и речных судов. В этом селе Клаус Тоде и Ганс Дитрихсен ожидали приезда из Новгорода Карстена Роде. Неподалеку высилась деревянная крепость, недавно построенная для охраны Нарвского устья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120