Раннее утро. Первые солнечные лучи ударили в разноцветные стекла сводчатого окошка настоятельской кельи. Царь только что вернулся из церкви и милостиво слушал монаха, видавшего этой ночью удивительный сон.
Духовник протопоп Евстафий хорошо знал царскую слабость разгадывать сны и постарался доставить ему удовольствие. Сложив руки на животе, он с умилением смотрел на царя.
— …И будто повелел мне твой старший сын, царевич Иван, дать напиться тому боярину из серебряного ковша, а на нем цветы выбиты. И дал я в руки боярина ковш, а он на меня смотрит, да жалобно так. Я говорю ему: «Пей, царевич Иоанн приказал». Боярин стал пить, а я ему в глаза глядел. А глаза у боярина большими сделались, остановились, помертвели. И смотрит и не смотрит на меня боярин… Понял я — умер человек. Однако стоит и ковш в руках держит. Похотел я ковш у него взять, а сил нету — крепко держит его в руках боярин. Удивился я, почему мертвый стоит, и что было сил толкнул его. Не шелохнулся боярин, словно дуб столетний корнями в землю врос… Испугался раб твой, проснулся, а рассветало, к отцу-игумену пошел и сон свой рассказал…
Слушая сон, царь все больше и больше хмурился.
— Какая борода была у боярина, — спросил он, — седая или черная?
— Седая борода, — ответил монах, — длинная, до пояса.
В комнату вошел новый царский оруженосец Борис Годунов.
— Дьяк Васька Щелкалов бьет челом, хочет видеть тебя, великий государь. Дело, сказывает, тайное и важное. И Григорий Лукьянович Скуратов с ним…
Царь Иван изменился в лице.
— Зови.
Василий Щелкалов и Малюта вошли и низко поклонились царю.
— Гонца от Девлет-Гирея перехватили, — сказал дьяк Василий Щелкалов, — при нем грамотка сыскалась: в деревянной баклажке бок пустой, а в нем бумага вложена ко князю Михаилу Черкасскому.
Царь посмотрел на Малюту Скуратова.
Царский любимец криво усмехнулся.
— Давай! — Царь протянул руку. — А ты, чернец, — сказал он монаху, — поди вон, сон после доскажешь.
Царь развернул грамоту, где по-русски мелким четким почерком было написано.
«Вошло в слух нам, — писал кабардинский князь Темрюк Ойдарович, — что любимая дочь наша Кученейnote 78 умерщвлена по приказу царя Ивана. Мне верный человек донес, что царский лекарь отравил ее медленным ядом. Будто бы царь хотел взять себе другую жену в свейском королевстве, а по русскому закону две жены ему держать нельзя… И потому не хочу быть под рукой у московского царя и решил по-старому служить крымскому хану Девлет-Гирею. И тебе, моему сыну, повелеваю помогать крымскому хану…
…Однако все делай тайно, — писал далее Темрюк, — пусть царь Иван думает, что ты ему верен. Еще повелеваю тебе собрать надежных людей, верных Магомету, и, как к Москве великий хан приблизится, схватить царя Ивана, связать и пленного привести к хану. Нам известно, что некоторые русские бояре хотели бы избавиться от своего царя. Однако ты никому свои мысли не открывай и про письмо мое не говори. А если ослушаешься отцовской воли, пусть падет на тебя гнев божий…»
Великого государя бросало то в жар, то в холод. Он с трудом заставил себя прочитать письмо до конца. Когда он поднял голову и взглянул на Малюту Скуратова, лицо его было ужасным. Он судорожно глотал слюну и не мог вымолвить ни слова. У дверей послышался шум. В горнице снова появился оруженосец и поклонился царю.
— Великий государь, князь Михаил Черкасский к тебе.
Царь Иван прохрипел что-то в ответ, дико вращая глазами. Наступал припадок.
Звеня оружием, в горницу торопливо вошел князь Черкасский. Он раскраснелся от быстрой ходьбы и тяжело дышал.
— Великий государь, — сказал он, — наши сторожиnote 79 донесли, что хан Девлет-Гирей переправился через Оку. Хана ждали у Серпухова, а он переправился через реки Жиздру и Угру, подошел к Оке и перелез ее на Быстром броде верст на десять выше устья реки Цны. Его орды движутся к московской дороге. Что прикажешь?
Царь уставился страшными глазами на своего главнокомандующего. На губах появилась желтая пена. Усы встопорщились, пальцы рук сводила судорога.
Князь Михаил Черкасский попятился к двери.
— Взять его! — Длинный царский палец указал на перепуганного князя. — На кол…
Царские телохранители со всех сторон бросились на главного воеводу. Почувствовав, что ему пришел конец, Михаил Темрюкович выхватил саблю и стал отбиваться. Лицо его посерело, из горла вырвался хрип, непохожий на голос человека. Малюта Скуратов ловко накинул князю веревку на шею.
Царь Иван подошел к полузадушенному опричнику и плюнул ему в лицо. Сказать что-либо у него не было сил.
— Коня! — прохрипел царь, отдышавшись. Теперь лицо его покраснело и покрылось потом. — Татары окружают!
Он заметался по горнице.
Слуги бросились исполнять приказание. Келья опустела.
— Великий государь, — подошел к царю оруженосец Борис Годунов, он один остался около царя, — нам надобно скакать на Бронницу, а там в Александрову слободу. Хан не догонит нас.
Глаза царя сделались осмысленными. Он понемногу приходил в себя.
Борис Годунов стал одевать царя в боевые доспехи.
Когда воеводы пришли за приказаниями, в монастырской келье царя Ивана не оказалось. Окруженный своими ближними боярами и телохранителями, он был уже далеко от Серпухова.
Перепуганные монахи молча указали на изуродованное тело без головы. Воеводы с трудом узнали казненного князя Михаила Черкасского, первого дворового воеводу.
Мало кто любил царского родича, злобного нравом князя, но время для казни было совсем неподходящее.
— Да сохранит господь бог нашу родную землю, — тихо сказал Михаил Иванович Воротынский, — на него одного надежда.
Полчища хана обошли Серпухов и двигались прямо на Москву. На длинные разговоры времени не было.
Посоветовавшись, воеводы решили опередить ханские войска и всеми силами защищать столицу, укрывшись за стенами Земляного города.
23 мая русские полки с окских берегов примчались к Москве. Князь Иван Бельский и Михаил Морозов с большим полком стали на Варламовской улице; Иван Мстиславский и Иван Шереметев-меньшой с правой рукою — на Якиманке; Михаил Воротынский и Петр Татеев — на Таганском лугу против Крутицкого подворья. Князь Василий Темкин-Ростовский с дружиною опричников стал за рекой Неглинкой.
Город был наполнен крестьянами, сбежавшимися из окрестных сел и деревень. Они бросали все свое имущество, лишь бы не попасть в руки врага.
Воеводы готовились защищать Москву насмерть. Войска стали полукругом, выпуклостью к югу, преграждая татарам путь. Народ из пригородов прибывал всю ночь. Те, что жили в посадах, прятали свое добро в церквах и подвалах, закапывали в землю.
Стрельцы помогали затинщикамnote 80 и пушкарям устанавливать и укреплять пушки, подвозить ядра и порох.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120