Уже в темноте всадники добрались до намеченной цели. Парвез остановил лошадь перед главными воротами Каты-Дарваза, спешился и подошел к начальнику караула Музаффару Джангу, которого хорошо знал.
— Салам алейкум! — поклонился ему Парвез. — Как здоровье достославного?
— Хорошо! — кивнул ему Музаффар Джанг.
— Вот моя парвана, — продолжал Парвез, показывая кружок из красной кожи с золотым тиснением и личной подписью субедара, разрешавшей проход к нему в любое время. Хотя Парвез и не относился к придворной знати, но, являясь личным ювелиром Мансур-хана, мог свободно проходить в цитадель.
— Нет, мухтарам! Достославный только что совершил вечерний намаз и занят религиозной беседой с имамом Гафаром, — холодно отрезал Музаффар Джанг. — Он велел никого не впускать.
Парвезу ничего не оставалось, как терпеливо ждать. Прошел почти час. Нанди и нищий сидели у лошадей, тихо переговариваясь. Наконец ювелир снова подошел к Музаффару Джангу и попросил пропустить к субедару.
— Подожди, сейчас узнаю.
Он скрылся за воротами и через несколько минут вернулся:
— Хузур снова занят. Он укази Данешманда и разбирается с одним фальшивомонетчиком — фаренги. К нему нельзя.
— Но я как раз и хочу сказать нечто важное достославному об этом фаренги! — закричал Парвез, нервно жестикулируя. — Очень важное!
— Нет! Жди окончания суда, — снова холодно произнес Музаффар Джанг.
— Но его могут казнить, а он не виноват. Вот свидетель! — Парвез показал на нищего.
— Ничего не знаю, мухтарам! Таков приказ, — сказал Музаффар Джанг. И строго прикрикнул на сипаев: — Никого не впускать!
Те подняли изогнутые бронзовые мечи и скрестили их перед входом. «Кйон! Кйон! Кйон!» — раздался под аркой ворот предупреждающий звон металла. «Кйон? Кйон? Кйон?» — отзывалось колоколом в мозгу возбужденно метавшегося Парвеза. Он лихорадочно соображал, как ему поступить… «Кйон? Кйон? Кйон?»
А с Григорием тем временем происходило вот что.
Примерно через час после происшествия на базаре его по извилистой узкой дороге, круто забиравшей наверх между разрушенных скал, доставили на вершину горы Гари-Парбат к цитадели Шир-Гари. Высокие белокаменные зубчатые стены цитадели с ажурными угловыми беседками-башенками и удлиненными эркерами, с голубым майоликовым фризом четко выделялись на сиреневом вечернем небе. «Ни дать ни взять — астраханский Кремль», — подумалось Григорию. Его подвезли к боковым восточным воротам Пурби-Дарваза. Они предназначались для хозяйственных надобностей, снабжения всем необходимым цитадели и дворца эмира. Через них же провозили важных преступников.
Большие, окованные медными полосами с острыми шипами ворота со скрипом открылись, пропуская конный сторожевой конвой. Подбежавшие к лошадям сипаи стащили Григория на землю и поволокли через внутренний двор.
— Постойте, диаволы индианские! Я честный человек! Отпустите меня! — кричал, упираясь, россиянин.
Его впихнули в подземную темницу, решетчатая дверь закрылась за ним, и тяжело лязгнул замок.
— Да чтоб вас! Снова кутузка! Пресвятая Богородица, спаси и огради! Спаси и огради!.. — доносилось из темноты.
Когда стихли шаги уходивших сипаев, Григорий начал неуверенно шарить ногами по полу.
— Вроде б куча соломы иль что еще мягкое… — забормотал он, облизывая разбитые в драке распухшие губы. — Присяду чуток, да и рукам связанным облегченье будет.
Он опустился на корточки и слегка привалился на бок, лихорадочно перебирая в мыслях все происшедшее: «Деньги — черт с ними! Вот котомку жалко, бриллианты попадут к этим негодяям англичанам. Эх, Никитки со мной не было, он ужо показал бы им! И пистоль хороший пропал… Нанди небось все видел. Сообщит Парвезу. Подмога бу-у-у-дет, да! Он ведь вхож к этому хану-господину. Ювелир же его…»
Григория переполняла ярость от того, что с ним так несправедливо поступили. Он заскрипел зубами: «Сколь еще сидеть тут, да что со мной будет? Бес его знает! Во второй кутузке обретаюсь, что ж так страна Индия неприветлива к русскому человеку?»
Он тяжело вздохнул, зашуршал соломой…
Однако он пробыл в темнице совсем недолго. Замок снова лязгнул, дверь отворилась, и громкий голос приказал:
— Выходи, фаренги!
Григорий вышел, по бокам встали два вооруженных сипая и повели по каменным полутемным переходам и внутренним дворам. Кое-где дорогу освещали дымные светильники, было совершенно безлюдно. Наконец они остановились перед большой дверью с маленьким окошечком. Один из сипаев постучал. Окно открылось. Сипай что-то сказал. Окошечко закрылось. Потом отворилась дверь, и Григория ввели в большой зал без окон, в центре которого находилось небольшое возвышение, покрытое черной парчой. Сверху лежала горка разноцветных подушек. Вдоль стен зала стояли какие-то странные станки не станки, в одном углу с потолка свисали ремни и веревки. В другом, около пылавшего жарким огнем очага высились трое или четверо, голые по пояс, в шароварах, усатые, весьма мрачного вида, со скрещенными на груди руками. Сипаи остановились, перекинулись несколькими фразами с усатыми. Языка Григорий не понял. Один из по пояс голых исчез в маленькой дверце, и наступило тягостное молчание, нарушаемое лишь шипением горевших светильников да потрескиванием дров в очаге. Григорий осмотрелся еще раз более внимательно, и сердце у него захолонуло, по спине поползли мурашки. Господи помилуй! Пыточная! Неужели сейчас его… Ему живо вспомнились недавние мучения у Бадмаша. Вон дыба… Вон… В этот момент в зал стремительно вошел высокий длиннолицый человек с живыми, пронзительными глазами, сверкавшими из-под широких темных бровей. Некую надменность и властность ему придавали большой нос с горбинкой, черные, неширокие, но длинные висячие усы, почти соединявшиеся с бакенбардами, и чисто выбритый с ямочкой подбородок. На голове — маленькая белая плетеная шапочка — кори. Он был одет в красный халат, подпоясанный бисерным поясом розового шелка, символом власти, и желтые штаны — патлун. Это был сам эмир Шринагара и субедар Кашмира Мансур-хан. За ним, почтительно пригибаясь, появился кази.
Эмир подошел к возвышению, поставил на него ногу, подождал, пока ему услужливо взобьют подушки, и важно уселся, щелкнул пальцами. Сипаи подхватили Григория и подвели к эмиру.
— Бисмилла ир-рахман ир-рахим… — зашептал эмир, закрыв глаза и низко опустив голову, слова молитвы. Закончив, встрепенулся и, нахмурившись, обратился к Григорию: — Арэ, фаренги! Ты говоришь на урду?
— Да, хузур!
Эмир удовлетворенно кивнул:
— Как тебя зовут?
— Григорий Семенов.
— Расскажи, почему тебя привели сюда.
— Хузур! Я рассчитывался на Бори-Базаре за купленный у инглиси шафран, и вдруг они меня обвинили в том, что я даю им фальшивые деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81