Как и на всех приемах, которые устраивала хозяйка дома, была здесь также и ее подруга Луиза д'Армильи.
Эжени была в ударе — всего несколько часов назад она привела в восторг оперных завсегдатаев, исполнив с непревзойденным мастерством партию донны Анны в «Дон Жуане» Моцарта. Она оживленно говорила об английской публике — казалось, ей очень нравится в Англии. Ее темные глаза — весьма своеобразные, по утверждению многих, ибо они пылали огнем, не излучая тепла, — светились живым блеском, особенно когда она смотрела на дона Лотарио, что, впрочем, случалось очень часто. А молодой испанец по своему обыкновению спокойно и внимательно прислушивался к разговору, почти не принимая в нем участия.
Из всех мужчин, которые до сих пор встречались Эжени, ни один не удержался от соблазна завоевать ее благосклонность, расточая ей любезности. Но ни один не произвел на нее такого впечатления, как этот молодой испанец с печальными глазами и серьезным, задумчивым лицом, на котором временами появлялось мимолетное выражение скрываемой душевной боли. В чем же дело? Во-первых, глубоко заблуждались те, кто считал Эжени холодной. Иначе как бы она могла стать знаменитой певицей? Просто ее натуре претили лесть и всякое преднамеренное восхваление. Она понимала, что не в силах сносить тяготы брака, лжекнязь Кавальканти вызывал у нее неприязнь — как, вероятно, и любой другой на его месте. Потому она и бежала из Парижа, от своих родителей. Эжени жаждала свободы и самостоятельности. Натуры, подобные ей, инстинктивно чувствуют в мужчине властителя, тирана и не намерены ему покоряться. Внешне она казалась холодной и рассудочной, но в ее сердце оставалось достаточно места для самых бурных страстей.
Она полюбила дона Лотарио с всепоглощающей страстью, которая, возможно, не бросалась в глаза окружающим лишь потому, что ее приписывали повышенной эмоциональности, какую привыкли видеть у актеров — в их речах и жестах. Правда, Луиза д'Армильи и лорд Бильзер догадывались, что творится в ее душе. Но Эжени пока еще владела собой, с лихорадочным нетерпением ожидая хоть какого-то знака, свидетельствовавшего о том, что ее чувство небезответно.
Однако таких признаков все еще не было, а пламя страсти так сильно бушевало в сердце Эжени, что за несколько дней она изменилась даже внешне, стала бледнее, нервознее, беспокойнее обычного. Но дон Лотарио ничего этого не видел. Да и как ему было заметить эти перемены, когда он был поглощен мыслями о Терезе!
Разговор в гостиной принял общий характер, хотя и не выходил за рамки искусства, и дон Лотарио, который не слишком интересовался театром, становился все рассеяннее и в конце концов целиком предался своим мечтаниям.
Оскорбленная Эжени неожиданно прервала интересную беседу.
— Мне очень жаль, милорд, — обратилась она к лорду Бильзеру, — но я вынуждена проститься с вами. Мне хотелось бы поговорить с доном Лотарио наедине. Всего несколько слов о моей матери! Простите мне эту дерзость, дон Лотарио, — сказала Эжени, когда лорд удалился, — но вы, надеюсь, поймете мое нетерпение. Мне хочется из ваших уст услышать, как погибла моя мать. Ведь вы были очевидцем злодеяния! Прежде я не осмеливалась просить вас об этом, но теперь, когда мы ближе знаем друг друга… Луиза, ты не посмотришь, принесли нотные тетради?
Луиза, а вместе с ней и пожилой господин поняли намек и покинули гостиную.
— Эта трагедия затрагивает такие печальные минуты моих семейных воспоминаний, — начала Эжени, когда они остались вдвоем, — что вполне оправдывает мое желание говорить с вами без свидетелей. Не ужасно ли, что тот самый человек, который некогда собирался стать моим мужем, стал теперь убийцей моей матери?!
— Вам еще не все известно! — заметил молодой испанец и, стараясь по возможности щадить дочерние чувства Эжени, поведал ей о родственных связях Бенедетто-Лупера с баронессой. Певицу бросило в дрожь. Как легко она могла сделаться женой человека, который был ее сводным братом!
Близилась полночь, свечи догорали. Вошедшая горничная сообщила, что Луиза отправилась спать.
Чем больше подробностей упоминал в своем рассказе испанец, тем беспокойнее становилась Эжени, и любой другой на месте дона Лотарио обратил бы внимание, что ей очень хочется сменить тему разговора. Ее щеки порозовели, прекрасные глаза заблестели. Румянец временами сменялся внезапной бледностью, а руки предательски дрожали. Певица и дон Лотарио словно поменялись ролями: Эжени была пылкой влюбленной, готовой признаться в своих чувствах, а испанец ничего не подозревал и не догадывался, что творится в сердце девушки.
Наконец она решилась.
— Давайте оставим эту грустную тему, дон Лотарио. Где вы познакомились с моей матерью?
— У одной… молодой дамы, — ответил испанец, и кровь отхлынула от его лица. — Госпожа Данглар была единственной ее подругой. Когда баронесса погибла, эта дама покинула Париж.
— Мне говорили, что вы недавно из Парижа, — продолжала Эжени. — Родом вы из Мексики. Что же заставило вас уехать с родины?
— Несчастье, мадемуазель! — ответил молодой человек, невесело улыбнувшись. — Мое имение сгорело, меня сочли разоренным, и невеста ушла от меня. Чтобы забыть Мексику, я отправился в Европу.
— Какая подлость! — вскричала Эжени, начиная догадываться о причинах меланхолии своего друга. — Фу, как отвратительно! Можно подумать, вы не заслуживаете, чтобы вас любили и без всякого состояния. Воображаю, что это была за девица!
— Ничуть не хуже большинства представительниц своего пола, — пожал плечами дон Лотарио.
— Значит, большинства! Возможно, так оно и есть — я ничего в этом не понимаю. Но мне непонятно и другое: как можно любить в мужчине деньги, ведь только он сам со всеми своими достоинствами и недостатками способен дать женщине счастье, даже при самых скромных доходах. Простите меня за навязчивость, дон Лотарио, однако я в недоумении: отчего потеря этой девицы и поныне не дает вам покоя? В первую минуту разочарование, предательство могут перевернуть душу, но потом начинаешь сознавать, что такое супружество отравило бы тебе всю жизнь.
— Пожалуй, вы правы, но боль в сердце не унимается! Теперь испанец понял, что его подавленность Эжени приписывает неразделенной любви к донне Росальбе. Впрочем, он не собирался разуверять ее, ибо не имел ни малейшего намерения посвящать певицу в свои отношения с Терезой.
— Пусть не унимается! — продолжала Эжени. — Но милосердная природа создала надежное лекарство от сердечных разочарований, наделив молодость способностью к новой любви. Думаю, дон Лотарио, вы не из тех, кто, обманувшись в своих надеждах один раз, способен отказаться от дальнейшей жизни и нового чувства. Иначе мне пришлось бы усомниться в ваших душевных силах, в вашей мужественности!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
Эжени была в ударе — всего несколько часов назад она привела в восторг оперных завсегдатаев, исполнив с непревзойденным мастерством партию донны Анны в «Дон Жуане» Моцарта. Она оживленно говорила об английской публике — казалось, ей очень нравится в Англии. Ее темные глаза — весьма своеобразные, по утверждению многих, ибо они пылали огнем, не излучая тепла, — светились живым блеском, особенно когда она смотрела на дона Лотарио, что, впрочем, случалось очень часто. А молодой испанец по своему обыкновению спокойно и внимательно прислушивался к разговору, почти не принимая в нем участия.
Из всех мужчин, которые до сих пор встречались Эжени, ни один не удержался от соблазна завоевать ее благосклонность, расточая ей любезности. Но ни один не произвел на нее такого впечатления, как этот молодой испанец с печальными глазами и серьезным, задумчивым лицом, на котором временами появлялось мимолетное выражение скрываемой душевной боли. В чем же дело? Во-первых, глубоко заблуждались те, кто считал Эжени холодной. Иначе как бы она могла стать знаменитой певицей? Просто ее натуре претили лесть и всякое преднамеренное восхваление. Она понимала, что не в силах сносить тяготы брака, лжекнязь Кавальканти вызывал у нее неприязнь — как, вероятно, и любой другой на его месте. Потому она и бежала из Парижа, от своих родителей. Эжени жаждала свободы и самостоятельности. Натуры, подобные ей, инстинктивно чувствуют в мужчине властителя, тирана и не намерены ему покоряться. Внешне она казалась холодной и рассудочной, но в ее сердце оставалось достаточно места для самых бурных страстей.
Она полюбила дона Лотарио с всепоглощающей страстью, которая, возможно, не бросалась в глаза окружающим лишь потому, что ее приписывали повышенной эмоциональности, какую привыкли видеть у актеров — в их речах и жестах. Правда, Луиза д'Армильи и лорд Бильзер догадывались, что творится в ее душе. Но Эжени пока еще владела собой, с лихорадочным нетерпением ожидая хоть какого-то знака, свидетельствовавшего о том, что ее чувство небезответно.
Однако таких признаков все еще не было, а пламя страсти так сильно бушевало в сердце Эжени, что за несколько дней она изменилась даже внешне, стала бледнее, нервознее, беспокойнее обычного. Но дон Лотарио ничего этого не видел. Да и как ему было заметить эти перемены, когда он был поглощен мыслями о Терезе!
Разговор в гостиной принял общий характер, хотя и не выходил за рамки искусства, и дон Лотарио, который не слишком интересовался театром, становился все рассеяннее и в конце концов целиком предался своим мечтаниям.
Оскорбленная Эжени неожиданно прервала интересную беседу.
— Мне очень жаль, милорд, — обратилась она к лорду Бильзеру, — но я вынуждена проститься с вами. Мне хотелось бы поговорить с доном Лотарио наедине. Всего несколько слов о моей матери! Простите мне эту дерзость, дон Лотарио, — сказала Эжени, когда лорд удалился, — но вы, надеюсь, поймете мое нетерпение. Мне хочется из ваших уст услышать, как погибла моя мать. Ведь вы были очевидцем злодеяния! Прежде я не осмеливалась просить вас об этом, но теперь, когда мы ближе знаем друг друга… Луиза, ты не посмотришь, принесли нотные тетради?
Луиза, а вместе с ней и пожилой господин поняли намек и покинули гостиную.
— Эта трагедия затрагивает такие печальные минуты моих семейных воспоминаний, — начала Эжени, когда они остались вдвоем, — что вполне оправдывает мое желание говорить с вами без свидетелей. Не ужасно ли, что тот самый человек, который некогда собирался стать моим мужем, стал теперь убийцей моей матери?!
— Вам еще не все известно! — заметил молодой испанец и, стараясь по возможности щадить дочерние чувства Эжени, поведал ей о родственных связях Бенедетто-Лупера с баронессой. Певицу бросило в дрожь. Как легко она могла сделаться женой человека, который был ее сводным братом!
Близилась полночь, свечи догорали. Вошедшая горничная сообщила, что Луиза отправилась спать.
Чем больше подробностей упоминал в своем рассказе испанец, тем беспокойнее становилась Эжени, и любой другой на месте дона Лотарио обратил бы внимание, что ей очень хочется сменить тему разговора. Ее щеки порозовели, прекрасные глаза заблестели. Румянец временами сменялся внезапной бледностью, а руки предательски дрожали. Певица и дон Лотарио словно поменялись ролями: Эжени была пылкой влюбленной, готовой признаться в своих чувствах, а испанец ничего не подозревал и не догадывался, что творится в сердце девушки.
Наконец она решилась.
— Давайте оставим эту грустную тему, дон Лотарио. Где вы познакомились с моей матерью?
— У одной… молодой дамы, — ответил испанец, и кровь отхлынула от его лица. — Госпожа Данглар была единственной ее подругой. Когда баронесса погибла, эта дама покинула Париж.
— Мне говорили, что вы недавно из Парижа, — продолжала Эжени. — Родом вы из Мексики. Что же заставило вас уехать с родины?
— Несчастье, мадемуазель! — ответил молодой человек, невесело улыбнувшись. — Мое имение сгорело, меня сочли разоренным, и невеста ушла от меня. Чтобы забыть Мексику, я отправился в Европу.
— Какая подлость! — вскричала Эжени, начиная догадываться о причинах меланхолии своего друга. — Фу, как отвратительно! Можно подумать, вы не заслуживаете, чтобы вас любили и без всякого состояния. Воображаю, что это была за девица!
— Ничуть не хуже большинства представительниц своего пола, — пожал плечами дон Лотарио.
— Значит, большинства! Возможно, так оно и есть — я ничего в этом не понимаю. Но мне непонятно и другое: как можно любить в мужчине деньги, ведь только он сам со всеми своими достоинствами и недостатками способен дать женщине счастье, даже при самых скромных доходах. Простите меня за навязчивость, дон Лотарио, однако я в недоумении: отчего потеря этой девицы и поныне не дает вам покоя? В первую минуту разочарование, предательство могут перевернуть душу, но потом начинаешь сознавать, что такое супружество отравило бы тебе всю жизнь.
— Пожалуй, вы правы, но боль в сердце не унимается! Теперь испанец понял, что его подавленность Эжени приписывает неразделенной любви к донне Росальбе. Впрочем, он не собирался разуверять ее, ибо не имел ни малейшего намерения посвящать певицу в свои отношения с Терезой.
— Пусть не унимается! — продолжала Эжени. — Но милосердная природа создала надежное лекарство от сердечных разочарований, наделив молодость способностью к новой любви. Думаю, дон Лотарио, вы не из тех, кто, обманувшись в своих надеждах один раз, способен отказаться от дальнейшей жизни и нового чувства. Иначе мне пришлось бы усомниться в ваших душевных силах, в вашей мужественности!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169