Своими лучами оно озаряло разгоряченную землю тюремного двора, превращая капли разбрызганной крови в россыпи блестяще-черного агата. «Неужели через минуту все кончится, неужели меня не станет?» — думал Дюваль. Он вновь взглянул в небо и почувствовал, как его тело становится прозрачным и легким. Ему показалось, что оно хочет оторваться от земли…
В этот момент стражники сняли с него огромную колодку и отбросили ее в сторону. Слуга-китаец принес коромысло с двумя ведрами воды, и сержант вылил одно из них на Дюваля. Затем китаец принялся тереть мочалкой его тело — голову, лицо, шею, плечи, живот, ноги. Когда грязь полностью сошла, сержант вылил на Стрейкера второе ведро, и китаец вытер пленного махровым полотенцем.
Через минуту Дюваля расковали. Он стоял на тюремном дворе совершенно обнаженный, только что вымытый и чувствовал себя заново родившимся. В довершение всего ему выдали просторную рубашку и мешковатые брюки, которые он не замедлил надеть. Затем на него вновь водрузили круглое ярмо и защелкнули кандалы на запястьях. Дюваль все еще ничего не понимал.
Жрец повернулся к главному тюремщику.
— Коко э досо!
— Куда вы собираетесь меня вести? — спросил потрясенный Дюваль.
— Мы собрались ходить даймё, — ответил жрец на ломаном английском.
— К даймё?.. — Слабая надежда на спасение затеплилась в его душе.
— Его желание — допросить тебя.
— Меня?..
Он еще не пришел в себя от потрясения, и тело его била нервная дрожь. Мысли путались, в ушах по-прежнему звучал назойливый голос жреца, похожий на жужжание.
— Но почему только меня? А как же все остальные? — глупо улыбаясь, спросил Дюваль.
Жрец уставился на него с прежней отрешенностью во взгляде.
— Камой масэн. Додзэн, окамай наку. Икимасо ка? Это не имеет значения. Пожалуйста, не беспокойтесь. Мы можем идти?
У Дюваля мурашки пробежали по коже, когда он услышал подчеркнуто вежливую официальную японскую речь с отчетливо различимыми древними интонациями диалекта высшего общества Киото. У Стрейкера такая речь была связана с жуткими воспоминаниями юности. «О, мне хорошо знакома эта нарочитая вежливость, цинично рассчитанная на то, чтобы указать человеку его место. Какой страшный язык! Он позволяет говорящему, не прибегая к прямому унижению, втоптать собеседника в грязь. Есть масса способов сказать „я“, подняв при этом собственную персону на недосягаемую высоту. Какой лживый язык! Он дает возможность скрыть подтекст, а если понадобится, то и изменить его на прямо противоположный. Глагол стоит в конце предложения, и никто не сумеет понять твоих намерений, пока ты не закончишь говорить. Отрицание тоже ставится в конце, и ты можешь легко переиначить то, что намеревался сказать, если тебя не устраивает реакция слушающего… Японцы и ведут себя так же — в любой момент готовы предать! Да, будь у них другой язык, он сразу бы обнажил их двуликую сущность! В детстве я видел людей, одетых так же, как ты, и так же, как ты, подчеркнуто вежливых. Они благословляли террористов, когда те затягивали проволочные петли на шеях американских женщин и детей… Вы не использовали оружие, но до полусмерти запугивали наших колонистов, когда фанатично пытались отбить у них охоту селиться в Нейтральной Зоне. Мои родители погибли из-за таких подлецов, как вы, любители хороших манер и изощренных пыток!»
— Но почему именно я?
— Возможно, его превосходительство распорядился, чтобы вас отделили от всех.
— Почему меня?
— Простите. Я не могу обсуждать этот вопрос.
Стражники повели Дюваля по улице, которую хорошо было видно из узенького окошка тюремной камеры. Прошли мимо веранды, где недавно сидела молодая японка, поразившая Стрелка своей красотой. Повернув налево, процессия вышла на небольшую площадь, выложенную серыми плитами и заполненную торговцами фруктами.
Торговцы сидели на грубых циновках, разложив товар прямо на земле. На другой стороне площади велись учения: около тридцати солдат с деревянными мечами атаковали отряд противника, которым командовал высокий сержант, в то время как офицер на белом коне молча наблюдал за ними.
Низко над домами висело солнце. Оно было того же размера и цвета, что и солнце его родной планеты, и мало отличалось от «Первоначального Солнца» — земного. «Все они похожи, — подумал Дюваль. В его памяти непроизвольно всплыли астрономические параметры: — Звезда типа „G0“, световой класс — 5, приблизительная визуальная величина — 27,2, абсолютная визуальная величина — 4,4. Цветовые параметры: В-У-0, 62; И-В-0, 1. Температура поверхности — 5,800 км».
Солнце, висевшее над причудливо изогнутыми кровлями, напомнило Дювалю Либерти и заставило его почувствовать, сколь далеко он сейчас находится от родной планеты.
Они подошли к белому административному зданию, покоящемуся на массивном фундаменте, с двумя тяжелыми бронзовыми дверями и выложенной серой черепицей кровлей в форме пагоды. Пройдя мимо, стражники подвели Дюваля к другому большому строению, фасад которого, с двумя невыразительными колоннами, выходил на площадь.
Стражники бесшумно открыли массивные двери и провели Стрейкера внутрь. Солнце не заглядывало в затемненный вестибюль, и там было неожиданно прохладно. Сквозь жалюзи проникал легкий ветерок с залива. Он обвевал еще не высохшую кожу Дюваля, разметал его волосы. Стрейкер пригладил их ладонью; звякнули наручниками.
На циновке посередине комнаты его заставили опуститься на колени. Через раскрытые ширмы он видел балкон резного дерева и посадочную площадку порта Ниигата. Его взгляд тут же наткнулся на «Дуайт Д.». Дюваль подумал о команде корабля, вспомнил брата и понял: что бы раньше ни случилось, он, Стрелок, уже дважды избежал смерти. Первый раз — в горящем грузовом отсеке «Томаса Дж»., второй раз — после взрыва корабля-камикадзе. «Что ж, пусть они убьют меня. Два раза уже выиграл, и к пыточному столбу отправлюсь смеясь. Я расхохочусь им в лицо!» Но тут он подумал о своих гниющих в грязи, опустившихся товарищах. Дюваль осознал вдруг, что должен вызволить этих людей — нравится ему это или нет. Он обязан сделать все, чтобы спасти их жизни.
Одетый в голубое кимоно с поднятыми плечиками, даймё сидел в центре маленького помоста, находившегося в задней части комнаты, в десяти ярдах от Дюваля. Рядом расположились самураи при полном вооружении, городские чиновники в менее вычурных нарядах и жрецы, позабавившие Дюваля своими шапочками в форме кирпича — шапочки эти, венчающие лысые головы жрецов, делали их похожими на карнавальных кукол. Среди всей этой разношерстной публики Стрелок заметил единственную присутствующую здесь женщину. У него мелькнула мысль, что где-то он ее уже видел.
«Ну и рожи — хоть сейчас в балаган.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
В этот момент стражники сняли с него огромную колодку и отбросили ее в сторону. Слуга-китаец принес коромысло с двумя ведрами воды, и сержант вылил одно из них на Дюваля. Затем китаец принялся тереть мочалкой его тело — голову, лицо, шею, плечи, живот, ноги. Когда грязь полностью сошла, сержант вылил на Стрейкера второе ведро, и китаец вытер пленного махровым полотенцем.
Через минуту Дюваля расковали. Он стоял на тюремном дворе совершенно обнаженный, только что вымытый и чувствовал себя заново родившимся. В довершение всего ему выдали просторную рубашку и мешковатые брюки, которые он не замедлил надеть. Затем на него вновь водрузили круглое ярмо и защелкнули кандалы на запястьях. Дюваль все еще ничего не понимал.
Жрец повернулся к главному тюремщику.
— Коко э досо!
— Куда вы собираетесь меня вести? — спросил потрясенный Дюваль.
— Мы собрались ходить даймё, — ответил жрец на ломаном английском.
— К даймё?.. — Слабая надежда на спасение затеплилась в его душе.
— Его желание — допросить тебя.
— Меня?..
Он еще не пришел в себя от потрясения, и тело его била нервная дрожь. Мысли путались, в ушах по-прежнему звучал назойливый голос жреца, похожий на жужжание.
— Но почему только меня? А как же все остальные? — глупо улыбаясь, спросил Дюваль.
Жрец уставился на него с прежней отрешенностью во взгляде.
— Камой масэн. Додзэн, окамай наку. Икимасо ка? Это не имеет значения. Пожалуйста, не беспокойтесь. Мы можем идти?
У Дюваля мурашки пробежали по коже, когда он услышал подчеркнуто вежливую официальную японскую речь с отчетливо различимыми древними интонациями диалекта высшего общества Киото. У Стрейкера такая речь была связана с жуткими воспоминаниями юности. «О, мне хорошо знакома эта нарочитая вежливость, цинично рассчитанная на то, чтобы указать человеку его место. Какой страшный язык! Он позволяет говорящему, не прибегая к прямому унижению, втоптать собеседника в грязь. Есть масса способов сказать „я“, подняв при этом собственную персону на недосягаемую высоту. Какой лживый язык! Он дает возможность скрыть подтекст, а если понадобится, то и изменить его на прямо противоположный. Глагол стоит в конце предложения, и никто не сумеет понять твоих намерений, пока ты не закончишь говорить. Отрицание тоже ставится в конце, и ты можешь легко переиначить то, что намеревался сказать, если тебя не устраивает реакция слушающего… Японцы и ведут себя так же — в любой момент готовы предать! Да, будь у них другой язык, он сразу бы обнажил их двуликую сущность! В детстве я видел людей, одетых так же, как ты, и так же, как ты, подчеркнуто вежливых. Они благословляли террористов, когда те затягивали проволочные петли на шеях американских женщин и детей… Вы не использовали оружие, но до полусмерти запугивали наших колонистов, когда фанатично пытались отбить у них охоту селиться в Нейтральной Зоне. Мои родители погибли из-за таких подлецов, как вы, любители хороших манер и изощренных пыток!»
— Но почему именно я?
— Возможно, его превосходительство распорядился, чтобы вас отделили от всех.
— Почему меня?
— Простите. Я не могу обсуждать этот вопрос.
Стражники повели Дюваля по улице, которую хорошо было видно из узенького окошка тюремной камеры. Прошли мимо веранды, где недавно сидела молодая японка, поразившая Стрелка своей красотой. Повернув налево, процессия вышла на небольшую площадь, выложенную серыми плитами и заполненную торговцами фруктами.
Торговцы сидели на грубых циновках, разложив товар прямо на земле. На другой стороне площади велись учения: около тридцати солдат с деревянными мечами атаковали отряд противника, которым командовал высокий сержант, в то время как офицер на белом коне молча наблюдал за ними.
Низко над домами висело солнце. Оно было того же размера и цвета, что и солнце его родной планеты, и мало отличалось от «Первоначального Солнца» — земного. «Все они похожи, — подумал Дюваль. В его памяти непроизвольно всплыли астрономические параметры: — Звезда типа „G0“, световой класс — 5, приблизительная визуальная величина — 27,2, абсолютная визуальная величина — 4,4. Цветовые параметры: В-У-0, 62; И-В-0, 1. Температура поверхности — 5,800 км».
Солнце, висевшее над причудливо изогнутыми кровлями, напомнило Дювалю Либерти и заставило его почувствовать, сколь далеко он сейчас находится от родной планеты.
Они подошли к белому административному зданию, покоящемуся на массивном фундаменте, с двумя тяжелыми бронзовыми дверями и выложенной серой черепицей кровлей в форме пагоды. Пройдя мимо, стражники подвели Дюваля к другому большому строению, фасад которого, с двумя невыразительными колоннами, выходил на площадь.
Стражники бесшумно открыли массивные двери и провели Стрейкера внутрь. Солнце не заглядывало в затемненный вестибюль, и там было неожиданно прохладно. Сквозь жалюзи проникал легкий ветерок с залива. Он обвевал еще не высохшую кожу Дюваля, разметал его волосы. Стрейкер пригладил их ладонью; звякнули наручниками.
На циновке посередине комнаты его заставили опуститься на колени. Через раскрытые ширмы он видел балкон резного дерева и посадочную площадку порта Ниигата. Его взгляд тут же наткнулся на «Дуайт Д.». Дюваль подумал о команде корабля, вспомнил брата и понял: что бы раньше ни случилось, он, Стрелок, уже дважды избежал смерти. Первый раз — в горящем грузовом отсеке «Томаса Дж»., второй раз — после взрыва корабля-камикадзе. «Что ж, пусть они убьют меня. Два раза уже выиграл, и к пыточному столбу отправлюсь смеясь. Я расхохочусь им в лицо!» Но тут он подумал о своих гниющих в грязи, опустившихся товарищах. Дюваль осознал вдруг, что должен вызволить этих людей — нравится ему это или нет. Он обязан сделать все, чтобы спасти их жизни.
Одетый в голубое кимоно с поднятыми плечиками, даймё сидел в центре маленького помоста, находившегося в задней части комнаты, в десяти ярдах от Дюваля. Рядом расположились самураи при полном вооружении, городские чиновники в менее вычурных нарядах и жрецы, позабавившие Дюваля своими шапочками в форме кирпича — шапочки эти, венчающие лысые головы жрецов, делали их похожими на карнавальных кукол. Среди всей этой разношерстной публики Стрелок заметил единственную присутствующую здесь женщину. У него мелькнула мысль, что где-то он ее уже видел.
«Ну и рожи — хоть сейчас в балаган.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106