Горлойс обвинил ее в супружеской измене, о, как отчаянно жалела теперь Игрейна, что это не правда! Она блуждала во тьме, словно слепая, — в неосязаемой пустоте; она знала, что стоит лишь пожелать — и она вновь окажется в своих тинтагельских покоях, где тело ее, оцепеневшее, замерзшее до костей, скорчилось у погасшего очага. Игрейна отчаянно боролась, стараясь удержаться в мертвой и слепой тьме, беззвучно молясь: «Пусть я попаду к Утеру», и отлично зная при этом, что по прихотливым законам этого мира такое невозможно, в нынешнем теле она с Утером ничем не связана.
«Но узы, соединившие меня с Утером, крепче оков плоти, ибо выдержали не одну жизнь». Игрейна вдруг осознала, что спорит с чем-то незримым, точно взывая к судье высшему, нежели тот, что установил законы этой жизни. Темнота словно давила со всех сторон, молодая женщина чувствовала, что задыхается, что где-то внизу покинутое ею тело совсем заледенело, превратилось в сосульку, так что дыхание отказывает. В сознании ее властно зазвучало: «Возвращайся, возвращайся, Утер — взрослый мужчина, и в твоих заботах он не нуждается», и, по-прежнему сопротивляясь, изо всех сил стараясь удержаться на месте, Игрейна отвечала: «Он — только человек, от предательства не защищен и он!»
Но вот в давящей тьме образовался бездонный провал, и Игрейна поняла, что глядит не на собственное незримое «я», но на нечто Иное. Продрогшая, дрожащая, измученная, не слухом, но каждым нервом своего существа она внимала повелению:
— Назад. Ступай назад. Ты не имеешь права здесь находиться. Законы определены и установлены раз и навсегда, ты не можешь оставаться здесь безнаказанно.
Словно со стороны, Игрейна услышала, как отвечает враждебной тьме:
— Если надо, я приму заслуженную кару.
— Зачем ты стремишься туда, куда путь для тебя закрыт?
— Я должна предупредить его, — исступленно выкрикнула она, а затем вдруг, подобно выбирающемуся из кокона мотыльку, что-то всколыхнулось в Игрейне — что-то большее, нежели она сама, — открылось, развернуло крылья; и вот окутывающая ее тьма исчезла, а жуткий образ, предостерегающий ее, превратился в фигуру под покрывалом: да это только женщина, такая же, как она, жрица, но со всей определенностью не Богиня и не Старуха Смерть.
— Мы связаны и скованы клятвой, жизнь к жизни, и за пределами жизни, у тебя нет права на запрет, — твердо произнесла Игрейна. И внезапно увидела, что руки ее до самых плеч обвили золотые змеи — те самые, из загадочного сна про кольцо камней. Молодая женщина воздела руки и прокричала одно-единственное слово на незнакомом языке. Впоследствии ей так и не удалось вспомнить ни единого слога, вот разве только то, что слово начиналось с раскатистого «Аааххх…» и заключало в себе великую силу; не знала она и того, как оно пришло к ней в час крайней нужды — к ней, что в этой жизни даже не была жрицей. Грозная фигура растаяла, и перед Игрейной замаячил свет — точно отблеск встающего солнца.
Нет, это — слабый, тусклый огонек светильника: свеча с фитилем из сердцевины ситника в деревянном ящичке, кое-как прикрытая тонкой роговой заслонкой, едва различимая искорка в ледяном полумраке тесной, сложенной из камней хижины, полуразрушенной и кое-как залатанной пучками тростника. Но благодаря некоему загадочному, несуществующему свету — или, может быть, в бесплотном своем обличий она все видела в темноте даже без помощи обычного зрения? — она различила среди теней знакомые лица, лица тех, кого видела рядом с Утером в Лондиниуме: владетелей, вождей, простых ратников. Измученные, промерзшие до костей, они сгрудились вокруг крохотного светильника, точно этот мерцающий огонек мог каким-то образом согреть их. Был среди них и Утер: исхудавший, изможденный, обмороженные руки кровоточат, шерстяной плед натянут на самый лоб и закрывает подбородок. Нет, это не гордый и царственный жрец и возлюбленный из ее первого видения и даже не неуклюжий, грубоватый юнец, что ворвался в церковь посреди службы; этот бесконечно усталый, изнуренный мужчина — влажные пряди падают на покрасневший от холода нос, — он вдруг показался ей более реальным и более пригожим, нежели когда-либо прежде. Игрейне, изнывающей от жалости и от желания заключить его в объятия, согреть, померещилось, будто она и впрямь воскликнула вслух:
— Утер!
И он услышал. Утер поднял голову, оглядел холодную хижину, поежился, точно под жалким кровом повеяло еще более стылым сквозняком, а в следующий миг она различила сквозь слои плащей и пледов змей, обвившихся вокруг его рук. То не были настоящие змеи: они извивались, точно живые, да только ни одна известная человеку змея не выползет из норы в такую погоду. Но Игрейна их видела, а Утер каким-то непостижимым образом увидел ее и открыл было рот, собираясь заговорить. Властным жестом молодая женщина заставила его умолкнуть.
— Снимайся с лагеря и выступай, иначе ты обречен! — Предостережение не облеклось в слова в ее сознании, но передалось от нее к нему напрямую, в виде мысли. — Вскорости после полуночи снегопад стихнет. Горлойс и его люди полагают, что ты намертво застрял на этом самом месте, они нападут на вас и изрубят на куски! Будь готов отразить нападение!
Последние крохи силы ушли у Игрейны на то, чтобы донести эти слова до сознания собеседника. И едва они сложились в связную речь, как Игрейна уже поняла, что сила воли, перенесшая ее сюда через бездну вопреки всем законам этого мира, неуклонно иссякает. Молодая женщина не обладала привычкой к такого рода колдовству и теперь отчаянно сопротивлялась, не желая уходить, пока не выскажет предостережения до конца. Поверят ли ей, будут ли люди Утера готовы встретить Горлойса? Или останутся здесь и с места не стронутся в темноте даже после того, как буря утихнет; и Горлойс застанет их врасплох, как лис — устроившихся на насесте кур? Но она, Игрейна, на большее уже не способна. На нее вдруг накатил смертельный холод, в полном изнеможении она почувствовала, что теряет сознание, проваливается в ледяную стужу и тьму, словно все ее существо сотрясала снежная буря…
… Она лежала на каменном полу у остывшего очага. Над нею гулял пронизывающий сквозняк, как если бы буран, преследующий ее в видении от начала и до конца, разбушевался и здесь, внутри ее тела… Нет, не в этом дело. Последний порыв уже затихающей бури распахнул деревянные ставни, и теперь они громко хлопали о стену, и в комнату задувал ветер.
Игрейна совсем продрогла. Продрогла так, что, кажется, уже и двинуться не сможет, так и останется лежать здесь, у очага, постепенно замерзая, пока леденящий холод не сменится для нее смертным сном. В тот миг ей было все равно.
«Нарушение запрета влечет за собою кару, таков закон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
«Но узы, соединившие меня с Утером, крепче оков плоти, ибо выдержали не одну жизнь». Игрейна вдруг осознала, что спорит с чем-то незримым, точно взывая к судье высшему, нежели тот, что установил законы этой жизни. Темнота словно давила со всех сторон, молодая женщина чувствовала, что задыхается, что где-то внизу покинутое ею тело совсем заледенело, превратилось в сосульку, так что дыхание отказывает. В сознании ее властно зазвучало: «Возвращайся, возвращайся, Утер — взрослый мужчина, и в твоих заботах он не нуждается», и, по-прежнему сопротивляясь, изо всех сил стараясь удержаться на месте, Игрейна отвечала: «Он — только человек, от предательства не защищен и он!»
Но вот в давящей тьме образовался бездонный провал, и Игрейна поняла, что глядит не на собственное незримое «я», но на нечто Иное. Продрогшая, дрожащая, измученная, не слухом, но каждым нервом своего существа она внимала повелению:
— Назад. Ступай назад. Ты не имеешь права здесь находиться. Законы определены и установлены раз и навсегда, ты не можешь оставаться здесь безнаказанно.
Словно со стороны, Игрейна услышала, как отвечает враждебной тьме:
— Если надо, я приму заслуженную кару.
— Зачем ты стремишься туда, куда путь для тебя закрыт?
— Я должна предупредить его, — исступленно выкрикнула она, а затем вдруг, подобно выбирающемуся из кокона мотыльку, что-то всколыхнулось в Игрейне — что-то большее, нежели она сама, — открылось, развернуло крылья; и вот окутывающая ее тьма исчезла, а жуткий образ, предостерегающий ее, превратился в фигуру под покрывалом: да это только женщина, такая же, как она, жрица, но со всей определенностью не Богиня и не Старуха Смерть.
— Мы связаны и скованы клятвой, жизнь к жизни, и за пределами жизни, у тебя нет права на запрет, — твердо произнесла Игрейна. И внезапно увидела, что руки ее до самых плеч обвили золотые змеи — те самые, из загадочного сна про кольцо камней. Молодая женщина воздела руки и прокричала одно-единственное слово на незнакомом языке. Впоследствии ей так и не удалось вспомнить ни единого слога, вот разве только то, что слово начиналось с раскатистого «Аааххх…» и заключало в себе великую силу; не знала она и того, как оно пришло к ней в час крайней нужды — к ней, что в этой жизни даже не была жрицей. Грозная фигура растаяла, и перед Игрейной замаячил свет — точно отблеск встающего солнца.
Нет, это — слабый, тусклый огонек светильника: свеча с фитилем из сердцевины ситника в деревянном ящичке, кое-как прикрытая тонкой роговой заслонкой, едва различимая искорка в ледяном полумраке тесной, сложенной из камней хижины, полуразрушенной и кое-как залатанной пучками тростника. Но благодаря некоему загадочному, несуществующему свету — или, может быть, в бесплотном своем обличий она все видела в темноте даже без помощи обычного зрения? — она различила среди теней знакомые лица, лица тех, кого видела рядом с Утером в Лондиниуме: владетелей, вождей, простых ратников. Измученные, промерзшие до костей, они сгрудились вокруг крохотного светильника, точно этот мерцающий огонек мог каким-то образом согреть их. Был среди них и Утер: исхудавший, изможденный, обмороженные руки кровоточат, шерстяной плед натянут на самый лоб и закрывает подбородок. Нет, это не гордый и царственный жрец и возлюбленный из ее первого видения и даже не неуклюжий, грубоватый юнец, что ворвался в церковь посреди службы; этот бесконечно усталый, изнуренный мужчина — влажные пряди падают на покрасневший от холода нос, — он вдруг показался ей более реальным и более пригожим, нежели когда-либо прежде. Игрейне, изнывающей от жалости и от желания заключить его в объятия, согреть, померещилось, будто она и впрямь воскликнула вслух:
— Утер!
И он услышал. Утер поднял голову, оглядел холодную хижину, поежился, точно под жалким кровом повеяло еще более стылым сквозняком, а в следующий миг она различила сквозь слои плащей и пледов змей, обвившихся вокруг его рук. То не были настоящие змеи: они извивались, точно живые, да только ни одна известная человеку змея не выползет из норы в такую погоду. Но Игрейна их видела, а Утер каким-то непостижимым образом увидел ее и открыл было рот, собираясь заговорить. Властным жестом молодая женщина заставила его умолкнуть.
— Снимайся с лагеря и выступай, иначе ты обречен! — Предостережение не облеклось в слова в ее сознании, но передалось от нее к нему напрямую, в виде мысли. — Вскорости после полуночи снегопад стихнет. Горлойс и его люди полагают, что ты намертво застрял на этом самом месте, они нападут на вас и изрубят на куски! Будь готов отразить нападение!
Последние крохи силы ушли у Игрейны на то, чтобы донести эти слова до сознания собеседника. И едва они сложились в связную речь, как Игрейна уже поняла, что сила воли, перенесшая ее сюда через бездну вопреки всем законам этого мира, неуклонно иссякает. Молодая женщина не обладала привычкой к такого рода колдовству и теперь отчаянно сопротивлялась, не желая уходить, пока не выскажет предостережения до конца. Поверят ли ей, будут ли люди Утера готовы встретить Горлойса? Или останутся здесь и с места не стронутся в темноте даже после того, как буря утихнет; и Горлойс застанет их врасплох, как лис — устроившихся на насесте кур? Но она, Игрейна, на большее уже не способна. На нее вдруг накатил смертельный холод, в полном изнеможении она почувствовала, что теряет сознание, проваливается в ледяную стужу и тьму, словно все ее существо сотрясала снежная буря…
… Она лежала на каменном полу у остывшего очага. Над нею гулял пронизывающий сквозняк, как если бы буран, преследующий ее в видении от начала и до конца, разбушевался и здесь, внутри ее тела… Нет, не в этом дело. Последний порыв уже затихающей бури распахнул деревянные ставни, и теперь они громко хлопали о стену, и в комнату задувал ветер.
Игрейна совсем продрогла. Продрогла так, что, кажется, уже и двинуться не сможет, так и останется лежать здесь, у очага, постепенно замерзая, пока леденящий холод не сменится для нее смертным сном. В тот миг ей было все равно.
«Нарушение запрета влечет за собою кару, таков закон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99