— Я погружу тебя в сон, так что ты произведешь на свет дитя, даже не почувствовав боли, я заберу его, ибо источник жизни в нем обладает немалой силой, и проживет он дольше, нежели среди твоих собратьев. Ибо прозреваю я, что за судьба ждет его в твоем мире: он станет пытаться творить добро и, как большинство твоих соплеменников, причинит лишь вред. Но здесь, в земле моего народа, жить ему назначено долго, очень долго — ты бы, пожалуй, сказала, что вечно, — и, возможно, станет он у нас чародеем или заклинателем среди деревьев и диких тварей, коих рука человеческая вовеки не укрощала. Оставайся здесь, маленькая, отдай мне младенца, что тебе немил, и возвращайся к своему народу, зная, что дитя твое здесь счастливо и ничто ему не угрожает.
На Моргейну вдруг повеяло смертным холодом. Она поняла, что женщина эта — не вполне человек; ведь и в ее собственных жилах течет толика древней эльфийской крови, Моргейна Волшебница, иначе говоря, Моргейна из народа фэйри, — так некогда дразнил ее Ланселет. Жрица вырвала руку у женщины-фэйри и помчалась со всех ног к указанной ею тропе — она бежала, бежала что есть мочи, точно за нею гнался жуткий демон.
— Тогда избавься от ребенка или задуши его при рождении, Моргейна Волшебница, ибо у каждого в твоем народе — своя судьба, а что за участь ждет сына Короля-Оленя? — прокричала ей вслед незнакомка. — Королю должно умереть, и в свой черед он будет повержен… — Но Моргейна нырнула в туманы, и голос угас, жрица мчалась вперед, не разбирая дороги, спотыкаясь, дикий шиповник цеплялся за ее одежду и норовил задержать; охваченная паникой, она все бежала и бежала, пока не вырвалась из туманов в слепящий солнечный свет и тишину, пока не поняла, что вновь стоит на знакомом берегу Авалона.
И вновь настала ночь темной луны. Авалон укрыли туманы и летняя хмарь, но Вивиана столько лет пробыла жрицей, что знала смены луны так, как если бы от них зависели токи ее собственной крови. Какое-то время она молча расхаживала по дому, а затем приказала одной из жриц:
— Принеси мою арфу.
Вивиана уселась, установила на колене инструмент из светлого ивового дерева, и принялась рассеянно пощипывать струны; ни потребности, ни желания слагать музыку она не испытывала.
Когда же снаружи посветлело и уже близилось утро, Вивиана поднялась и взяла крохотный светильник. Из соседней комнаты подоспела жрица-прислужница, но Вивиана лишь покачала головой, ни слова не говоря, и жестом велела ей возвращаться в постель. Бесшумно, точно призрак, Вивиана направилась по тропе к Дому дев и, ступая тише кошки, проскользнула внутрь.
Она отыскала комнату, где спала Моргейна, подошла к кровати и глянула на лицо спящей — столь схожее с ее собственным. Во сне Моргейна казалась маленькой девочкой, что много лет назад приехала на Авалон и утвердилась в самых сокровенных глубинах Вивианиного сердца. Под черными ресницами пролегли темные круги, вроде синяков, а края век покраснели, точно засыпала Моргейна в слезах.
Подняв светильник повыше, Вивиана долго разглядывала свою юную родственницу. Она любила Моргейну так, как никогда не любила ни Игрейну, ни Моргаузу, которую вскормила собственной грудью; как никогда не любила ни одного из мужчин, что делили с ней ложе одну-единственную ночь или несколько месяцев. И даже к Вране, которую она готовила в жрицы с семилетнего возраста, она так не привязалась. Только раз в жизни довелось ей испытать эту исступленную любовь, эту внутреннюю боль, когда каждый вздох дорогого существа ввергает в агонию, — любовь к дочери, которую она родила в первый год после своего посвящения в жрицы; девочка не прожила и шести месяцев; ее, выплакавшись в последний раз, Вивиана предала земле; ей самой в ту пору шел лишь пятнадцатый год. С того мгновения, как она взяла дочь на руки и вплоть до той минуты, как слабенький младенец испустил дух, Вивиана жила и дышала в каком-то самозабвенном бреду любви и боли, как если бы ненаглядное дитя было частью ее собственного тела, как если бы каждое мгновение отпущенных девочке довольства или муки она переживала сама. С тех пор, казалось, минула целая жизнь, никак не меньше, и Вивиана знала: та женщина, которой ей предназначено было стать, давным-давно погребена в зарослях орешника на Авалоне. А та, что, не проронив и слезы, ушла от крохотной могилки, — совсем другая, она чужда всем человеческим чувствам. Она добра, да, всем довольна, порою даже счастлива, но не та, прежняя, нет. Она и сыновей своих любила, но спокойно мирилась с мыслью о том, чтобы отдать младенца приемной матери.
Да, она позволила себе отчасти привязаться к Вране… но порою, в сокровеннейших глубинах своего сердца, Вивиана чувствовала, что в обличий ребенка Игрейны Богиня возвратила ей ее собственную умершую дочку.
«Вот теперь она плачет, и каждая слезинка выжигает мне сердце. Богиня, ты даровала мне эту девочку, позволив любить ее, и однако же я должна обречь ее на эту муку… Весь род людской страждет, и сама Земля стонет, ибо тяжка участь ее сыновей. Наши страдания приближают нас к тебе, Матерь Керидвен…» Вивиана поспешно поднесла руку к глазам и встряхнула головой, так что одна-единственная слезинка исчезла бесследно. «Она тоже дала обет принимать неизбежное, ее страдания еще и не начались».
Моргейна заворочалась, повернулась на бок, и Вивиана, вдруг испугавшись, что спящая проснется и ей вновь предстоит встретить обвиняющий взгляд этих глаз, быстро выскользнула из комнаты и неслышно возвратилась в свою обитель.
Вивиана прилегла и попыталась уснуть, но глаз не сомкнула. Уже ближе к утру по стене проплыла тень; в предрассветных сумерках жрица разглядела лицо, то была Смерть, она ждала Вивиану в обличий оборванной старухи в лохмотьях мглы.
«Матерь, ты пришла за мной?»
«Нет еще, дочь моя и мое воплощение, я появляюсь здесь, чтобы ты не забывала: я жду тебя, как и всех прочих смертных…»
Вивиана зажмурилась, а когда вновь открыла глаза, в углу было темно и пусто.
«Воистину, ныне нет нужды напоминать мне, что она меня ждет…»
Она лежала молча и терпеливо ждала, как была приучена, пока наконец в комнату не проник рассветный луч. Она выждала еще немного, потом оделась, но завтракать не стала: ей предстояло воздерживаться от еды, как подобает после ночи темной луны, до тех пор, пока в вечернем небе не покажется тонкий серп месяца. И только тогда она позвала жрицу-прислужницу и приказала:
— Приведи ко мне госпожу Моргейну.
При виде вошедшей Вивиана отметила про себя, что юная ее родственница облачилась в одежды жрицы высшего чина, уложила заплетенные волосы в высокую прическу, а у пояса ее на черном шнурке висит маленький серповидный нож. Губы Вивианы изогнулись в сдержанной улыбке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
На Моргейну вдруг повеяло смертным холодом. Она поняла, что женщина эта — не вполне человек; ведь и в ее собственных жилах течет толика древней эльфийской крови, Моргейна Волшебница, иначе говоря, Моргейна из народа фэйри, — так некогда дразнил ее Ланселет. Жрица вырвала руку у женщины-фэйри и помчалась со всех ног к указанной ею тропе — она бежала, бежала что есть мочи, точно за нею гнался жуткий демон.
— Тогда избавься от ребенка или задуши его при рождении, Моргейна Волшебница, ибо у каждого в твоем народе — своя судьба, а что за участь ждет сына Короля-Оленя? — прокричала ей вслед незнакомка. — Королю должно умереть, и в свой черед он будет повержен… — Но Моргейна нырнула в туманы, и голос угас, жрица мчалась вперед, не разбирая дороги, спотыкаясь, дикий шиповник цеплялся за ее одежду и норовил задержать; охваченная паникой, она все бежала и бежала, пока не вырвалась из туманов в слепящий солнечный свет и тишину, пока не поняла, что вновь стоит на знакомом берегу Авалона.
И вновь настала ночь темной луны. Авалон укрыли туманы и летняя хмарь, но Вивиана столько лет пробыла жрицей, что знала смены луны так, как если бы от них зависели токи ее собственной крови. Какое-то время она молча расхаживала по дому, а затем приказала одной из жриц:
— Принеси мою арфу.
Вивиана уселась, установила на колене инструмент из светлого ивового дерева, и принялась рассеянно пощипывать струны; ни потребности, ни желания слагать музыку она не испытывала.
Когда же снаружи посветлело и уже близилось утро, Вивиана поднялась и взяла крохотный светильник. Из соседней комнаты подоспела жрица-прислужница, но Вивиана лишь покачала головой, ни слова не говоря, и жестом велела ей возвращаться в постель. Бесшумно, точно призрак, Вивиана направилась по тропе к Дому дев и, ступая тише кошки, проскользнула внутрь.
Она отыскала комнату, где спала Моргейна, подошла к кровати и глянула на лицо спящей — столь схожее с ее собственным. Во сне Моргейна казалась маленькой девочкой, что много лет назад приехала на Авалон и утвердилась в самых сокровенных глубинах Вивианиного сердца. Под черными ресницами пролегли темные круги, вроде синяков, а края век покраснели, точно засыпала Моргейна в слезах.
Подняв светильник повыше, Вивиана долго разглядывала свою юную родственницу. Она любила Моргейну так, как никогда не любила ни Игрейну, ни Моргаузу, которую вскормила собственной грудью; как никогда не любила ни одного из мужчин, что делили с ней ложе одну-единственную ночь или несколько месяцев. И даже к Вране, которую она готовила в жрицы с семилетнего возраста, она так не привязалась. Только раз в жизни довелось ей испытать эту исступленную любовь, эту внутреннюю боль, когда каждый вздох дорогого существа ввергает в агонию, — любовь к дочери, которую она родила в первый год после своего посвящения в жрицы; девочка не прожила и шести месяцев; ее, выплакавшись в последний раз, Вивиана предала земле; ей самой в ту пору шел лишь пятнадцатый год. С того мгновения, как она взяла дочь на руки и вплоть до той минуты, как слабенький младенец испустил дух, Вивиана жила и дышала в каком-то самозабвенном бреду любви и боли, как если бы ненаглядное дитя было частью ее собственного тела, как если бы каждое мгновение отпущенных девочке довольства или муки она переживала сама. С тех пор, казалось, минула целая жизнь, никак не меньше, и Вивиана знала: та женщина, которой ей предназначено было стать, давным-давно погребена в зарослях орешника на Авалоне. А та, что, не проронив и слезы, ушла от крохотной могилки, — совсем другая, она чужда всем человеческим чувствам. Она добра, да, всем довольна, порою даже счастлива, но не та, прежняя, нет. Она и сыновей своих любила, но спокойно мирилась с мыслью о том, чтобы отдать младенца приемной матери.
Да, она позволила себе отчасти привязаться к Вране… но порою, в сокровеннейших глубинах своего сердца, Вивиана чувствовала, что в обличий ребенка Игрейны Богиня возвратила ей ее собственную умершую дочку.
«Вот теперь она плачет, и каждая слезинка выжигает мне сердце. Богиня, ты даровала мне эту девочку, позволив любить ее, и однако же я должна обречь ее на эту муку… Весь род людской страждет, и сама Земля стонет, ибо тяжка участь ее сыновей. Наши страдания приближают нас к тебе, Матерь Керидвен…» Вивиана поспешно поднесла руку к глазам и встряхнула головой, так что одна-единственная слезинка исчезла бесследно. «Она тоже дала обет принимать неизбежное, ее страдания еще и не начались».
Моргейна заворочалась, повернулась на бок, и Вивиана, вдруг испугавшись, что спящая проснется и ей вновь предстоит встретить обвиняющий взгляд этих глаз, быстро выскользнула из комнаты и неслышно возвратилась в свою обитель.
Вивиана прилегла и попыталась уснуть, но глаз не сомкнула. Уже ближе к утру по стене проплыла тень; в предрассветных сумерках жрица разглядела лицо, то была Смерть, она ждала Вивиану в обличий оборванной старухи в лохмотьях мглы.
«Матерь, ты пришла за мной?»
«Нет еще, дочь моя и мое воплощение, я появляюсь здесь, чтобы ты не забывала: я жду тебя, как и всех прочих смертных…»
Вивиана зажмурилась, а когда вновь открыла глаза, в углу было темно и пусто.
«Воистину, ныне нет нужды напоминать мне, что она меня ждет…»
Она лежала молча и терпеливо ждала, как была приучена, пока наконец в комнату не проник рассветный луч. Она выждала еще немного, потом оделась, но завтракать не стала: ей предстояло воздерживаться от еды, как подобает после ночи темной луны, до тех пор, пока в вечернем небе не покажется тонкий серп месяца. И только тогда она позвала жрицу-прислужницу и приказала:
— Приведи ко мне госпожу Моргейну.
При виде вошедшей Вивиана отметила про себя, что юная ее родственница облачилась в одежды жрицы высшего чина, уложила заплетенные волосы в высокую прическу, а у пояса ее на черном шнурке висит маленький серповидный нож. Губы Вивианы изогнулись в сдержанной улыбке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99