Одиночные вздрагивания, подергивания отдельных мышц стали вдруг более интенсивными и охватили почти все тело. Мускулы как бы трепетали от желания свободно двигаться. Это продолжалось полтора часа. Потом сразу прекратилось всякое движение. И опять Анна лежала в неподвижном, глубоком сне, казалось, более глубоком, чем раньше…
Ридан сидел около нее и старался понять, что произошло. Был ли пройден какой-то этап на пути к восстановлению деятельности мозга или, наоборот, вспышка возбуждения подобного агонии, — и путь назад, к смерти…
К десяти часам утра тучи простерлись над столицей, сверкнули первые стрелы молний, в саду зашумели истомленные пылью деревья, приветствуя желанную грозу. Хлынул ливень, наполненный блеском, громом и ветром.
Хмурый, обросший, Ридан вдруг оторвался от тревожных мыслей, выпрямился, подошел к окну и настежь распахнул его. Острый аромат грозы ворвался в операционную.
С сухим треском грянул тяжелый громовой залп, и золотом осветилась струистая завеса дождя.
Ридан снова подошел к Анне.
Он увидел… Может быть, это опять показалось ему: в последнее время утомленные глаза так часто его обманывали… Нет, он увидел, он услышал глубокий вздох, впервые нарушивший слишком правильный ритм слишком спокойного дыхания. Потом дрогнули губы, слегка раскрылись…
Николай проснулся от телефонного звонка и, еще не очнувшись, схватил трубку.
— Сюда! И Нату тоже! — торжествующе прозвенела мембрана. Николай понял. Одеваясь на ходу, он влетел в операционную.
Наташа, босая, в халатике, догнала его у порога. Ридан, не говоря ни слова, отошел в сторону, как бы уступая им место у стола. Они склонились над Анной, тревожно всматриваясь в ее лицо, губы, только что сомкнутые влажные ресницы…
— Аня, — тихо, но уверенно произнесла Наташа.
Вдруг сразу приоткрылись веки, чуть поднялись брови. Анна посмотрела, перевела взгляд на Николая, снова устало закрыла глаза.
— Коля… — едва слышно прошептала она.
Вне себя от счастья, забыв все на свете, Николай прильнул к ее щеке первым горячим поцелуем.
Наташа испугалась этого движения — может быть, нельзя? — и, взяв его голову обеими руками, ласково отстранила его. Они оглянулись. Ридана в комнате не было. Николай выбежал в соседнюю, «свинцовую» лабораторию. В глубине ее, облокотившись на подоконник дальнего окна, стоял Ридан, согнувшись, прижав к лицу обеими руками носовой платок. Плечи его вздрагивали.
* * *
Люди всегда стремятся к счастью.
Каждый по-своему понимает его и по-своему добивается, преследует или ждет. Но вот приходит оно, и в несколько дней, даже часов человек привыкает к нему, как к биению своего сердца, и перестает его ощущать. Это — личное, частное счастье. Оно мимолетно. Казалось бы, что может быть дороже, ценнее обладания жизнью, которая дает нам возможность и радость творить, созидать счастье других, умножать его, — сколько раз удавалось почти каждому из нас так или иначе увернуться от гибельного, разящего удара судьбы, спасти, отстоять жизнь, но надолго ли хватало этого ощущения счастья спасенной жизни? На миг!..
Счастье ридановцев было широким, безбрежным, как мировой океан, захвативший их властно и надолго. Каждый из них ощущал его, как личное счастье — Анна живет, Анна будет жить, нет больше страшного горя, которое только что владело ими! Ридановцы преобразились; они как бы сами вернулись к жизни, лица их излучали свет. Они уже не избегали взглядов друг друга, как люди, пораженные горем; наоборот, встречаясь то и дело, они жадно ловили эти взгляды, чтобы вновь и вновь вспыхнуть радостью, обняться, сжать руки. Они стали больше и откровеннее любить друг друга.
Но к этому присоединялось осознание чуда. Оно все-таки свершилось! Невозможное раньше стало возможным. Разум обрел новую власть над природой, и чудо Ридана становилось достоянием человечества. Вот откуда шел этот океан.
Анна встала не сразу.
В первом проблеске сознания еще не было всей его сложности, организуемой памятью. Было только простое восприятие, видение. И — бесконечная слабость, мышечная, нервная. После первого слова, не столько услышанного, сколько угаданного Николаем, Анна снова впала в забытье и в сон. Через шесть часов она опять открыла глаза. Теперь в них отражался страх, дыхание выдавало волнение.
— Где… он… — вот все, что уловил склонившийся над ней отец.
Он понял. Коротко, в двух-трех фразах он рассказал все главное о Виклинге. Анна успокоилась.
Ридан ни на минуту не ослаблял бдительности, он не мог допустить никаких промахов, никаких осложнений. Дежурства не прекращались. Он запретил оставлять Анну одну — и днем, и ночью. По-прежнему ежедневно делались все анализы, каждое утро Ридан и его неизменные соратники — Викентий Сергеевич и Иван Лукич учиняли осмотр, выстукивали, выслушивали, жали, сгибали, щекотали слабое тело Анны, постигая тончайшую сложность его внутренних процессов и принимая меры, когда находили что-нибудь не в порядке.
Через неделю после пробуждения Анна начала учиться ходить. Через две недели — впервые спустилась в сад. Анализы и осмотры были прекращены. Восстановление шло энергично и достаточно быстро.
Как только Анна достаточно окрепла, Ридан вызвал следователя, который давно ждал этого момента, чтобы получить нужные ему «показания потерпевшей». И тут впервые ридановцы узнали от Анны все подробности страшных событий на Уфе.
С нетерпением ждал Николай своего дежурства после этого свидания Анны со следователем. Он истомился, он уже больше не мог держать себя в руках. Ведь до сих пор ни слова не было сказано между ними о самом главном. Он старался скрывать от нее даже взгляды, так непокорно загоравшиеся нежностью. Нужно ли это было, Николай не знал. Он просто боялся волновать ее. Ведь запретил же Ридан в самом начале напоминать ей о Виклинге, о катастрофе на Уфе…
Значит теперь можно!
Вечер тянулся медленно. Николай сидел в столовой один, держал перед собой газету, а думал о том, что он скажет Анне…
Около десяти Наташа вышла от нее в халате, с полотенцем и удивленно посмотрела на Николая.
— Вы ждете? Ведь уже не нужно дежурить, разве Константин Александрович не сказал вам?
— Нет, ничего не говорил, — ответил Николай, и Наташа уловила его огорчение. Она улыбнулась ему ободряюще.
— Идите. Полчаса в вашем распоряжении. Я — в ванну.
Николай молча подошел к кровати, пристально вглядываясь в глаза Анны. Ему казалось, что они видят его мысли и зовут его. Анна тоже молчала. Потом она протянула ему руку, и это было то самое движение, которого он ждал. Он взял эту слабую, худенькую руку с длинными, тонкими пальцами, прильнул к ней щекой, всем лицом и поцеловал. Глаза Анны — большие, потемневшие, смотрели серьезно и открыто, как бы едва вмещая что-то необъятное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Ридан сидел около нее и старался понять, что произошло. Был ли пройден какой-то этап на пути к восстановлению деятельности мозга или, наоборот, вспышка возбуждения подобного агонии, — и путь назад, к смерти…
К десяти часам утра тучи простерлись над столицей, сверкнули первые стрелы молний, в саду зашумели истомленные пылью деревья, приветствуя желанную грозу. Хлынул ливень, наполненный блеском, громом и ветром.
Хмурый, обросший, Ридан вдруг оторвался от тревожных мыслей, выпрямился, подошел к окну и настежь распахнул его. Острый аромат грозы ворвался в операционную.
С сухим треском грянул тяжелый громовой залп, и золотом осветилась струистая завеса дождя.
Ридан снова подошел к Анне.
Он увидел… Может быть, это опять показалось ему: в последнее время утомленные глаза так часто его обманывали… Нет, он увидел, он услышал глубокий вздох, впервые нарушивший слишком правильный ритм слишком спокойного дыхания. Потом дрогнули губы, слегка раскрылись…
Николай проснулся от телефонного звонка и, еще не очнувшись, схватил трубку.
— Сюда! И Нату тоже! — торжествующе прозвенела мембрана. Николай понял. Одеваясь на ходу, он влетел в операционную.
Наташа, босая, в халатике, догнала его у порога. Ридан, не говоря ни слова, отошел в сторону, как бы уступая им место у стола. Они склонились над Анной, тревожно всматриваясь в ее лицо, губы, только что сомкнутые влажные ресницы…
— Аня, — тихо, но уверенно произнесла Наташа.
Вдруг сразу приоткрылись веки, чуть поднялись брови. Анна посмотрела, перевела взгляд на Николая, снова устало закрыла глаза.
— Коля… — едва слышно прошептала она.
Вне себя от счастья, забыв все на свете, Николай прильнул к ее щеке первым горячим поцелуем.
Наташа испугалась этого движения — может быть, нельзя? — и, взяв его голову обеими руками, ласково отстранила его. Они оглянулись. Ридана в комнате не было. Николай выбежал в соседнюю, «свинцовую» лабораторию. В глубине ее, облокотившись на подоконник дальнего окна, стоял Ридан, согнувшись, прижав к лицу обеими руками носовой платок. Плечи его вздрагивали.
* * *
Люди всегда стремятся к счастью.
Каждый по-своему понимает его и по-своему добивается, преследует или ждет. Но вот приходит оно, и в несколько дней, даже часов человек привыкает к нему, как к биению своего сердца, и перестает его ощущать. Это — личное, частное счастье. Оно мимолетно. Казалось бы, что может быть дороже, ценнее обладания жизнью, которая дает нам возможность и радость творить, созидать счастье других, умножать его, — сколько раз удавалось почти каждому из нас так или иначе увернуться от гибельного, разящего удара судьбы, спасти, отстоять жизнь, но надолго ли хватало этого ощущения счастья спасенной жизни? На миг!..
Счастье ридановцев было широким, безбрежным, как мировой океан, захвативший их властно и надолго. Каждый из них ощущал его, как личное счастье — Анна живет, Анна будет жить, нет больше страшного горя, которое только что владело ими! Ридановцы преобразились; они как бы сами вернулись к жизни, лица их излучали свет. Они уже не избегали взглядов друг друга, как люди, пораженные горем; наоборот, встречаясь то и дело, они жадно ловили эти взгляды, чтобы вновь и вновь вспыхнуть радостью, обняться, сжать руки. Они стали больше и откровеннее любить друг друга.
Но к этому присоединялось осознание чуда. Оно все-таки свершилось! Невозможное раньше стало возможным. Разум обрел новую власть над природой, и чудо Ридана становилось достоянием человечества. Вот откуда шел этот океан.
Анна встала не сразу.
В первом проблеске сознания еще не было всей его сложности, организуемой памятью. Было только простое восприятие, видение. И — бесконечная слабость, мышечная, нервная. После первого слова, не столько услышанного, сколько угаданного Николаем, Анна снова впала в забытье и в сон. Через шесть часов она опять открыла глаза. Теперь в них отражался страх, дыхание выдавало волнение.
— Где… он… — вот все, что уловил склонившийся над ней отец.
Он понял. Коротко, в двух-трех фразах он рассказал все главное о Виклинге. Анна успокоилась.
Ридан ни на минуту не ослаблял бдительности, он не мог допустить никаких промахов, никаких осложнений. Дежурства не прекращались. Он запретил оставлять Анну одну — и днем, и ночью. По-прежнему ежедневно делались все анализы, каждое утро Ридан и его неизменные соратники — Викентий Сергеевич и Иван Лукич учиняли осмотр, выстукивали, выслушивали, жали, сгибали, щекотали слабое тело Анны, постигая тончайшую сложность его внутренних процессов и принимая меры, когда находили что-нибудь не в порядке.
Через неделю после пробуждения Анна начала учиться ходить. Через две недели — впервые спустилась в сад. Анализы и осмотры были прекращены. Восстановление шло энергично и достаточно быстро.
Как только Анна достаточно окрепла, Ридан вызвал следователя, который давно ждал этого момента, чтобы получить нужные ему «показания потерпевшей». И тут впервые ридановцы узнали от Анны все подробности страшных событий на Уфе.
С нетерпением ждал Николай своего дежурства после этого свидания Анны со следователем. Он истомился, он уже больше не мог держать себя в руках. Ведь до сих пор ни слова не было сказано между ними о самом главном. Он старался скрывать от нее даже взгляды, так непокорно загоравшиеся нежностью. Нужно ли это было, Николай не знал. Он просто боялся волновать ее. Ведь запретил же Ридан в самом начале напоминать ей о Виклинге, о катастрофе на Уфе…
Значит теперь можно!
Вечер тянулся медленно. Николай сидел в столовой один, держал перед собой газету, а думал о том, что он скажет Анне…
Около десяти Наташа вышла от нее в халате, с полотенцем и удивленно посмотрела на Николая.
— Вы ждете? Ведь уже не нужно дежурить, разве Константин Александрович не сказал вам?
— Нет, ничего не говорил, — ответил Николай, и Наташа уловила его огорчение. Она улыбнулась ему ободряюще.
— Идите. Полчаса в вашем распоряжении. Я — в ванну.
Николай молча подошел к кровати, пристально вглядываясь в глаза Анны. Ему казалось, что они видят его мысли и зовут его. Анна тоже молчала. Потом она протянула ему руку, и это было то самое движение, которого он ждал. Он взял эту слабую, худенькую руку с длинными, тонкими пальцами, прильнул к ней щекой, всем лицом и поцеловал. Глаза Анны — большие, потемневшие, смотрели серьезно и открыто, как бы едва вмещая что-то необъятное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146