Зная, что завтра машина должна быть пущена в ход, эти заядлые энтузиасты сами отказались прекратить работу, пока все не будет окончательно налажено.
Николай добивался абсолютной точности. Последний разговор с профессором сделал его еще более осторожным. Правда, здесь в «консерваторе», только ультракороткие волны. Это не микроволны, не биолучи. Но, кто знает, не решают ли дело и тут какие-нибудь тысячные доли волны?
К утру все было готово.
Мамаша в этот день чуть свет отправился на бойню. К началу работы в институте он вернулся оттуда во главе колонны из двух машин-холодильников. Рабочие начали выгружать и вносить прямо в помещение «консерватора» продолговатые ящики с заключенными в них тушами свиней, овец, баранов. Были здесь и отдельные части больших туш и разнообразные виды мясных полуфабрикатов.
Приехал Федор, предупрежденный Николаем накануне. Улучив подходящий момент, Ридан отозвал инженера в сторону.
— Слушайте, Николай Арсентьевич, а не следует ли сообщить наркому?
— Нет, — твердо ответил тот. — Я уже думал об этом. Лучше подождать, когда все будет окончательно проверено.
Началось облучение.
Самый большой ящик поставили на площадку в начале конвейера. Николай стал позади, у боковой стенки генератора, где были сосредоточены контрольные приборы, все органы управления, и запустил сразу и генератор, и мотор конвейера.
Прошло несколько секунд, прежде чем взметнувшиеся стрелки приборов успокоились и застыли на своих местах. Все было правильно. Скорость движения конвейера определяла экспозицию облучения.
— Давай, — сказал Николай, и Ныркин сдвинул ящик с площадки на движущуюся ленту.
Через секунду ящик уже вошел в отверстие клетки. Его обдал поток лучистой энергии. Не останавливаясь, ящик выскользнул на другую площадку, в конце конвейера. Ящик сняли и увезли на тележке.
— И все?! — удивился Федор.
— Все, — устало ответил Николай. — Теперь можно продолжать в том же духе.
Один за другим прошли через таинственный, невидимый поток все семьдесят ящиков, привезенных с бойни. Их отправили в «теплицу» и разместили на стеллажах. Но это не был конец. Едва убрали последнюю партию ящиков, как Мамаша, подобно опытному режиссеру, вывел на сцену новую серию их. Тщательно пронумерованные разных размеров ящики с неизвестным содержимым были заготовлены Риданом. В некоторых из них что-то скреблось, сопело, стукало.
— Ну, Николай Арсентьевич, — сказал Ридан, — теперь попрошу вас несколько изменить настройку. Дайте минимальную мощность излучения, какая допустима при сохранении прежних условий волны и экспозиции.
Николай снова стал к пульту. Несколько ящиков были облучены один за другим. Потом Ридан попросил прибавить немного мощности и снова пропустил несколько ящиков. Так повторялось несколько раз.
Наконец все было закончено. Щелкнул рубильник. Лампы генератора погасли, движение прекратилось. Николай медленно выходил из-за конвейера.
Вдруг он пошатнулся и остановился, прислонившись плечом к стене. Федор быстро подошел к нему.
— Что, устал, Коля? — тревожно спросил он, обнимая его.
Ответа не последовало. Ноги Николая внезапно подкосились, и он рухнул на пол.
* * *
В сложном внутреннем мире человека есть явления простые, понятные, — как голод, страх, любовь, первое ощущение старости или покоряющего величия природы, красоты… Настоящий смысл, их суть познается только собственным опытом. Иначе они непостижимы, и тут бессильны любые средства познания, объяснения, изображения. Даже самый талантливый художник может раскрыть их лишь тому, кто уже коснулся их сам. Когда же человек впервые сам познает в жизни эти явления, их смысл оказывается для него неожиданно глубоким и большим, он меняет представления, становится источником силы и мудрости. Такой была для Тунгусова его болезнь.
Уложенный Риданом в постель, он послушно и спокойно выполнял все предписания профессора. С тех пор как он открыл глаза после обморока, все представилось ему совсем по-иному. Телом владела слабость и лежать было приятно. В голове наступил покой, — это тоже было приятно; мысли текли медленно, без напряжения, соблюдая очередность, не нагромождаясь, как прежде, одна на другую. Николай лежал и удивлялся новым ощущениям. В конце концов, было глупо так издеваться над собственным мозгом. Он же прекрасно видел, что наступает какой-то предел напряжению умственной энергии: на это указывала бессонница, об этом говорила ему бешеная чехарда мыслей. Разве он не знал, что это за симптомы?
В первый момент после обморока, еще не понимая, что, собственно, случилось, он почувствовал страх, и, конечно, страх за судьбу «ГЧ» и всех ридановских надежд.
— Это опасно? — тревожно спросил он.
Профессор успокоил его быстро и резко:
— Это пройдет бесследно, если вы будете вести себя разумно. Между прочим, вы уже стали взрослым…
Для Ридана это был элементарный случай. Отдых, покой, немного развлечений — и все пройдет. Но как заставить этого сумасшедшего инженера отдыхать? Он подумал и решил действовать «террористически».
— Две недели будете лежать, — заявил он пациенту таким тоном, что Николаю стало ясно: лежать ему действительно придется.
В тот день, когда все это произошло, Анна сдала последний экзамен по теории музыки. Возбужденная успехом, наполненная радостью свободы после долгих недель усидчивой работы, девушка легко взбежала по лестнице, как весенний ветер, впорхнула в столовую… и сразу остановилась в тревоге. Что-то случилось… Озабоченные лица Федора и Наташи, пузырьки каких-то лекарств на столе — все это бросилось ей в глаза.
— Что такое? — произнесла она упавшим голосом.
— Ничего, Аня, не волнуйся, все уже прошло, — торопливо успокоила ее Наташа. — Был обморок у Николая Арсентьевича.
— Ну вот! Я говорила… А отец?..
Ридан вышел из кабинета Николая и плотно закрыл за собою дверь.
— А! Анка… Можно поздравить? — он поцеловал дочь. — Знаешь уже? Да, ты была права. Ну, ничего, все в порядке. Я его обманул, сказал, что нужно лежать две недели. Пусть думает так, это ему будет полезно. Чур, о делах с ним не говорить, друзья! Выдумывайте самые невероятные темы, только не о генераторах, не о технике.
— И не о «лучах смерти», — многозначительно добавила Анна, обращаясь к Федору.
Профессор посмотрел на нее удивленно.
— А это что еще?
— Это… государственная тайна, известная только нам: Николаю Арсентьевичу, Федору Ивановичу, Наташе и мне. Мы решили открыть ее и тебе. Но больше никто не должен знать.
— Черт возьми, какое торжественное начало!
Они разместились у стола тесной группой, и Анна рассказала отцу всю историю с расшифровкой сообщений таинственного друга из Германии.
Ридан выслушал рассказ внимательно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Николай добивался абсолютной точности. Последний разговор с профессором сделал его еще более осторожным. Правда, здесь в «консерваторе», только ультракороткие волны. Это не микроволны, не биолучи. Но, кто знает, не решают ли дело и тут какие-нибудь тысячные доли волны?
К утру все было готово.
Мамаша в этот день чуть свет отправился на бойню. К началу работы в институте он вернулся оттуда во главе колонны из двух машин-холодильников. Рабочие начали выгружать и вносить прямо в помещение «консерватора» продолговатые ящики с заключенными в них тушами свиней, овец, баранов. Были здесь и отдельные части больших туш и разнообразные виды мясных полуфабрикатов.
Приехал Федор, предупрежденный Николаем накануне. Улучив подходящий момент, Ридан отозвал инженера в сторону.
— Слушайте, Николай Арсентьевич, а не следует ли сообщить наркому?
— Нет, — твердо ответил тот. — Я уже думал об этом. Лучше подождать, когда все будет окончательно проверено.
Началось облучение.
Самый большой ящик поставили на площадку в начале конвейера. Николай стал позади, у боковой стенки генератора, где были сосредоточены контрольные приборы, все органы управления, и запустил сразу и генератор, и мотор конвейера.
Прошло несколько секунд, прежде чем взметнувшиеся стрелки приборов успокоились и застыли на своих местах. Все было правильно. Скорость движения конвейера определяла экспозицию облучения.
— Давай, — сказал Николай, и Ныркин сдвинул ящик с площадки на движущуюся ленту.
Через секунду ящик уже вошел в отверстие клетки. Его обдал поток лучистой энергии. Не останавливаясь, ящик выскользнул на другую площадку, в конце конвейера. Ящик сняли и увезли на тележке.
— И все?! — удивился Федор.
— Все, — устало ответил Николай. — Теперь можно продолжать в том же духе.
Один за другим прошли через таинственный, невидимый поток все семьдесят ящиков, привезенных с бойни. Их отправили в «теплицу» и разместили на стеллажах. Но это не был конец. Едва убрали последнюю партию ящиков, как Мамаша, подобно опытному режиссеру, вывел на сцену новую серию их. Тщательно пронумерованные разных размеров ящики с неизвестным содержимым были заготовлены Риданом. В некоторых из них что-то скреблось, сопело, стукало.
— Ну, Николай Арсентьевич, — сказал Ридан, — теперь попрошу вас несколько изменить настройку. Дайте минимальную мощность излучения, какая допустима при сохранении прежних условий волны и экспозиции.
Николай снова стал к пульту. Несколько ящиков были облучены один за другим. Потом Ридан попросил прибавить немного мощности и снова пропустил несколько ящиков. Так повторялось несколько раз.
Наконец все было закончено. Щелкнул рубильник. Лампы генератора погасли, движение прекратилось. Николай медленно выходил из-за конвейера.
Вдруг он пошатнулся и остановился, прислонившись плечом к стене. Федор быстро подошел к нему.
— Что, устал, Коля? — тревожно спросил он, обнимая его.
Ответа не последовало. Ноги Николая внезапно подкосились, и он рухнул на пол.
* * *
В сложном внутреннем мире человека есть явления простые, понятные, — как голод, страх, любовь, первое ощущение старости или покоряющего величия природы, красоты… Настоящий смысл, их суть познается только собственным опытом. Иначе они непостижимы, и тут бессильны любые средства познания, объяснения, изображения. Даже самый талантливый художник может раскрыть их лишь тому, кто уже коснулся их сам. Когда же человек впервые сам познает в жизни эти явления, их смысл оказывается для него неожиданно глубоким и большим, он меняет представления, становится источником силы и мудрости. Такой была для Тунгусова его болезнь.
Уложенный Риданом в постель, он послушно и спокойно выполнял все предписания профессора. С тех пор как он открыл глаза после обморока, все представилось ему совсем по-иному. Телом владела слабость и лежать было приятно. В голове наступил покой, — это тоже было приятно; мысли текли медленно, без напряжения, соблюдая очередность, не нагромождаясь, как прежде, одна на другую. Николай лежал и удивлялся новым ощущениям. В конце концов, было глупо так издеваться над собственным мозгом. Он же прекрасно видел, что наступает какой-то предел напряжению умственной энергии: на это указывала бессонница, об этом говорила ему бешеная чехарда мыслей. Разве он не знал, что это за симптомы?
В первый момент после обморока, еще не понимая, что, собственно, случилось, он почувствовал страх, и, конечно, страх за судьбу «ГЧ» и всех ридановских надежд.
— Это опасно? — тревожно спросил он.
Профессор успокоил его быстро и резко:
— Это пройдет бесследно, если вы будете вести себя разумно. Между прочим, вы уже стали взрослым…
Для Ридана это был элементарный случай. Отдых, покой, немного развлечений — и все пройдет. Но как заставить этого сумасшедшего инженера отдыхать? Он подумал и решил действовать «террористически».
— Две недели будете лежать, — заявил он пациенту таким тоном, что Николаю стало ясно: лежать ему действительно придется.
В тот день, когда все это произошло, Анна сдала последний экзамен по теории музыки. Возбужденная успехом, наполненная радостью свободы после долгих недель усидчивой работы, девушка легко взбежала по лестнице, как весенний ветер, впорхнула в столовую… и сразу остановилась в тревоге. Что-то случилось… Озабоченные лица Федора и Наташи, пузырьки каких-то лекарств на столе — все это бросилось ей в глаза.
— Что такое? — произнесла она упавшим голосом.
— Ничего, Аня, не волнуйся, все уже прошло, — торопливо успокоила ее Наташа. — Был обморок у Николая Арсентьевича.
— Ну вот! Я говорила… А отец?..
Ридан вышел из кабинета Николая и плотно закрыл за собою дверь.
— А! Анка… Можно поздравить? — он поцеловал дочь. — Знаешь уже? Да, ты была права. Ну, ничего, все в порядке. Я его обманул, сказал, что нужно лежать две недели. Пусть думает так, это ему будет полезно. Чур, о делах с ним не говорить, друзья! Выдумывайте самые невероятные темы, только не о генераторах, не о технике.
— И не о «лучах смерти», — многозначительно добавила Анна, обращаясь к Федору.
Профессор посмотрел на нее удивленно.
— А это что еще?
— Это… государственная тайна, известная только нам: Николаю Арсентьевичу, Федору Ивановичу, Наташе и мне. Мы решили открыть ее и тебе. Но больше никто не должен знать.
— Черт возьми, какое торжественное начало!
Они разместились у стола тесной группой, и Анна рассказала отцу всю историю с расшифровкой сообщений таинственного друга из Германии.
Ридан выслушал рассказ внимательно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146