Я просто ездил, жил, работал, как все, и смотрел.
— Это хорошо — смотрел! — сказал председатель. — И что вы увидели?
— Стандарт. Одинаковость условий во всем. Стандарт оправданный, обоснованный и всеобъемлющий. Стандартными стали даже развлечения, которые свелись к любованию чертями. Но…
— Но?
— Но в пятой полное безразличие к чертям. Вопрос — почему?
— Действительно, почему? Там что, были отклонения от стандарта?
— Было одно. Лариска.
— Ага, Лариска. И что эта ваша Лариска делает?
— Не моя. Общая. Живет.
— И все?
— И все! Живет рядом с людьми собачка Лариска. Ее, вероятно, большинство и не замечает, но она есть. И никому в пятой не приходит в голову интересоваться чертями, этой имитацией живого. В остальных экспедициях все то же, что и в пятой, но нет собаки, а человек не может быть одиноким, ему нужно живое. Это во-первых, и во-вторых, собака вне стандарта, она сама по себе. Я не психолог, я воспитатель, но полагаю, что тот вывих в психике, который наступает у человека, изолированного от живого, ускользнул от внимания психологов. Это что-то вроде ностальгии, не знаю, как назвать болезнь, странное, неосознанное ощущение тоски по животным. Может быть, она развивается в условиях гипертрофированного стандарта, который на Марсе царствует как нигде? Не знаю.
— И потому погиб Альдо?
— Я полагаю — в этом одна из причин. Но в целом здесь сложнее. В детстве часто важно то, на что взрослый и внимания не обратит. Альдо был нормальнее других, и в силу этого он был более ребенком, чем остальные дети.
— Не понял? — Взор председателя горел неистовым любопытством, он не отрываясь смотрел в глаза Нури.
— Простите, я хотел сказать: чем остальные члены экспедиции. И когда однажды вечером обнаружилось, что никто не привел чертей, ему невыносимой стала мысль, что его друзья останутся без привычного развлечения. И он кинулся к радиаторам, где постоянно толкутся черти. Чтобы привести… — Нури замолчал, и никто не перебил молчания. — Я делал чертей как заменителей животных, в детстве. А ими забавляются до сих пор. Я не задавал вопросов, знаю и так, что ребята втихомолку ремонтируют их: ни одна машина два десятка лет без обслуживания не выдержит… Вечер, и пустота, и этот шорох за спиной, и мои товарищи молчат и ждут, — я поставил себя на место Альдо. Знаете, будь он в маске, случай прошел бы абсолютно незамеченным, и они и дальше смотрели бы чертей. Изо дня в день, из месяца в месяц… мои ребята…
— Стыдно, — глухо сказал председатель. — Мне стыдно, а как вам, — он обвел взглядом членов комиссии, — не знаю. Куда мы, к черту, годимся. Психологи, социологи. Тесты сочиняем, негласные проверки устраиваем. А тут… просто любить надо.
— И когда я ставил опыт, я хотел убедиться в неотвратимости, в том, что все равно кто-то пойдет. И знал, что пойдет Бугримов в силу закона, по которому лучшие идут первыми. Вы знаете, когда Мануэль увел чертей, мне самому стало не по себе, хотя у меня эта забава вызывает отвращение.
Нури опять надолго замолчал.
— Ну, и о псах. Я попросил девять по числу бессобачных колоний. Одиноких, чтобы пес в каждом видел хозяина и не помер от тоски по оставшемуся на Земле: пусть он провожает их утром и встречает вечером. Просил Олле потому, что знал — поручи другому, и на Марс попадут особо выдающиеся псы, а этого не нужно. Естественно, Олле сразу понял, что требуется. Марсианин по рождению, он отобрал без отбора обычных собак. Просто собак, ибо каждый пес жизненно необходим.
СВЕТЛЯЧКОВАЯ ПОЛЯНА
— От-то корова! — сказал восхищенный Олле.
Корова скосила на него огромный, с футбольный мяч, великолепный глаз, обрамленный заостренными ресницами, и жарко вздохнула. Животному было некогда. Животное ело.
— Наша скороспелка. — Сатон погладил корову по животу.
Возле директора Института реставрации природы толпились пахнущие одеколоном отпускные волхвы и цокали языками.
— Что вы видите спереди? — продолжал Сатон. — Вы видите степь, бывшую саванну, прилегающую к лесному массиву ИРП. Видите разнотравье, сеноуборочные автоматы и конвейер, подающий дробленую смесь кукурузы, древовидного пырея и кустарникового клевера. А также коровьи головы… Посмотрите, товарищи, налево.
Волхвы посмотрели. Лента конвейера с дробленой зеленью тянулась вдоль уходящего за горизонт навеса, под которым в прохладе стояли в ряд черно-белые коровы.
— Посмотрите, прошу вас, направо.
Та же бесконечная линия жующих рогатых голов, то же травяное раздолье.
— Что мы видим сзади? — Сатон и волхвы обошли корову. — Мы видим вымя диаметром полтора метра, видим присоски доильного аппарата и навозоуборочный конвейер. Еда и дойка идут непрерывно. От каждой коровы молоко, примерно триста литров в сутки, поступает в молокопровод и подается на завод. — Сатон махнул рукой куда-то в сторону. — Вот и все.
Огромные — от земли до рогов метра два — коровы мерно жевали, слышалось тяжелое хрумканье, дергались присоски, и журчало в трубах молоко. Вокруг шныряли, надеясь на случайную утечку, возбужденные коты.
Необозримая густо пахнущая шеренга рогатых колоссов — это зрелище потрясало воображение. Удивить привыкших ко всякой лесной живности волхвов что-нибудь да значило. Сатон был доволен произведенным впечатлением.
— Лесостепь, саванну, мы осваиваем всего третий год, — сказал он. — И вот первый результат, а? Скороспелку вывели наши генетики: побочный продукт деятельности института. Мутанты. Два приплода за год… Э, вы еще быка не видели! Танкер.
Он оглядел постепенно мрачнеющих волхвов. Их коричневые лица с белыми пятнами недавно обритых бород и усов были сосредоточены.
— Ну. — Сатон достал темные очки, спрятал за ними глаза. Так он всегда делал перед спором. — Я же знаю, о чем вы думаете!
— То-то и оно, — сказал старший из волхвов, единственный небритый, заросший жутким волосом. — Вытягиваем соки из почвы. Непрерывная косовица… Надолго ли земли хватит?
— Плодородие мы возвращаем. Навоз идет в землю, вводим стимулирующие добавки, нормированное орошение. Экологический баланс сохраняется.
— Не знаю, мастер. И вы не знаете. От этих стимуляторов, от мутагенов в лесу сейчас такое творится, сам черт не разберет. А нас, смотрителей, мало…
— О штатах мы еще поговорим, но в целом за массив я спокоен. В лесу реставрация идет полным ходом. А с годами все уляжется, уравновесится и придет в естественную норму.
— Э, мастер Сатон. — Волхв погладил бороду, и Олле не к месту отметил, что уже в третьей партии встречает принципиальных противников бритья. — Эти мясомолочные монстры нужны, не спорю. Но они, пусти их в поле, откинут копыта, ибо к природе отношения не имеют. Господи, жуют-то как!
— Не согласен. Да, эта корова рассчитана на автокормление, и в поле ей делать нечего, она быстрее объедает растительность, чем передвигается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
— Это хорошо — смотрел! — сказал председатель. — И что вы увидели?
— Стандарт. Одинаковость условий во всем. Стандарт оправданный, обоснованный и всеобъемлющий. Стандартными стали даже развлечения, которые свелись к любованию чертями. Но…
— Но?
— Но в пятой полное безразличие к чертям. Вопрос — почему?
— Действительно, почему? Там что, были отклонения от стандарта?
— Было одно. Лариска.
— Ага, Лариска. И что эта ваша Лариска делает?
— Не моя. Общая. Живет.
— И все?
— И все! Живет рядом с людьми собачка Лариска. Ее, вероятно, большинство и не замечает, но она есть. И никому в пятой не приходит в голову интересоваться чертями, этой имитацией живого. В остальных экспедициях все то же, что и в пятой, но нет собаки, а человек не может быть одиноким, ему нужно живое. Это во-первых, и во-вторых, собака вне стандарта, она сама по себе. Я не психолог, я воспитатель, но полагаю, что тот вывих в психике, который наступает у человека, изолированного от живого, ускользнул от внимания психологов. Это что-то вроде ностальгии, не знаю, как назвать болезнь, странное, неосознанное ощущение тоски по животным. Может быть, она развивается в условиях гипертрофированного стандарта, который на Марсе царствует как нигде? Не знаю.
— И потому погиб Альдо?
— Я полагаю — в этом одна из причин. Но в целом здесь сложнее. В детстве часто важно то, на что взрослый и внимания не обратит. Альдо был нормальнее других, и в силу этого он был более ребенком, чем остальные дети.
— Не понял? — Взор председателя горел неистовым любопытством, он не отрываясь смотрел в глаза Нури.
— Простите, я хотел сказать: чем остальные члены экспедиции. И когда однажды вечером обнаружилось, что никто не привел чертей, ему невыносимой стала мысль, что его друзья останутся без привычного развлечения. И он кинулся к радиаторам, где постоянно толкутся черти. Чтобы привести… — Нури замолчал, и никто не перебил молчания. — Я делал чертей как заменителей животных, в детстве. А ими забавляются до сих пор. Я не задавал вопросов, знаю и так, что ребята втихомолку ремонтируют их: ни одна машина два десятка лет без обслуживания не выдержит… Вечер, и пустота, и этот шорох за спиной, и мои товарищи молчат и ждут, — я поставил себя на место Альдо. Знаете, будь он в маске, случай прошел бы абсолютно незамеченным, и они и дальше смотрели бы чертей. Изо дня в день, из месяца в месяц… мои ребята…
— Стыдно, — глухо сказал председатель. — Мне стыдно, а как вам, — он обвел взглядом членов комиссии, — не знаю. Куда мы, к черту, годимся. Психологи, социологи. Тесты сочиняем, негласные проверки устраиваем. А тут… просто любить надо.
— И когда я ставил опыт, я хотел убедиться в неотвратимости, в том, что все равно кто-то пойдет. И знал, что пойдет Бугримов в силу закона, по которому лучшие идут первыми. Вы знаете, когда Мануэль увел чертей, мне самому стало не по себе, хотя у меня эта забава вызывает отвращение.
Нури опять надолго замолчал.
— Ну, и о псах. Я попросил девять по числу бессобачных колоний. Одиноких, чтобы пес в каждом видел хозяина и не помер от тоски по оставшемуся на Земле: пусть он провожает их утром и встречает вечером. Просил Олле потому, что знал — поручи другому, и на Марс попадут особо выдающиеся псы, а этого не нужно. Естественно, Олле сразу понял, что требуется. Марсианин по рождению, он отобрал без отбора обычных собак. Просто собак, ибо каждый пес жизненно необходим.
СВЕТЛЯЧКОВАЯ ПОЛЯНА
— От-то корова! — сказал восхищенный Олле.
Корова скосила на него огромный, с футбольный мяч, великолепный глаз, обрамленный заостренными ресницами, и жарко вздохнула. Животному было некогда. Животное ело.
— Наша скороспелка. — Сатон погладил корову по животу.
Возле директора Института реставрации природы толпились пахнущие одеколоном отпускные волхвы и цокали языками.
— Что вы видите спереди? — продолжал Сатон. — Вы видите степь, бывшую саванну, прилегающую к лесному массиву ИРП. Видите разнотравье, сеноуборочные автоматы и конвейер, подающий дробленую смесь кукурузы, древовидного пырея и кустарникового клевера. А также коровьи головы… Посмотрите, товарищи, налево.
Волхвы посмотрели. Лента конвейера с дробленой зеленью тянулась вдоль уходящего за горизонт навеса, под которым в прохладе стояли в ряд черно-белые коровы.
— Посмотрите, прошу вас, направо.
Та же бесконечная линия жующих рогатых голов, то же травяное раздолье.
— Что мы видим сзади? — Сатон и волхвы обошли корову. — Мы видим вымя диаметром полтора метра, видим присоски доильного аппарата и навозоуборочный конвейер. Еда и дойка идут непрерывно. От каждой коровы молоко, примерно триста литров в сутки, поступает в молокопровод и подается на завод. — Сатон махнул рукой куда-то в сторону. — Вот и все.
Огромные — от земли до рогов метра два — коровы мерно жевали, слышалось тяжелое хрумканье, дергались присоски, и журчало в трубах молоко. Вокруг шныряли, надеясь на случайную утечку, возбужденные коты.
Необозримая густо пахнущая шеренга рогатых колоссов — это зрелище потрясало воображение. Удивить привыкших ко всякой лесной живности волхвов что-нибудь да значило. Сатон был доволен произведенным впечатлением.
— Лесостепь, саванну, мы осваиваем всего третий год, — сказал он. — И вот первый результат, а? Скороспелку вывели наши генетики: побочный продукт деятельности института. Мутанты. Два приплода за год… Э, вы еще быка не видели! Танкер.
Он оглядел постепенно мрачнеющих волхвов. Их коричневые лица с белыми пятнами недавно обритых бород и усов были сосредоточены.
— Ну. — Сатон достал темные очки, спрятал за ними глаза. Так он всегда делал перед спором. — Я же знаю, о чем вы думаете!
— То-то и оно, — сказал старший из волхвов, единственный небритый, заросший жутким волосом. — Вытягиваем соки из почвы. Непрерывная косовица… Надолго ли земли хватит?
— Плодородие мы возвращаем. Навоз идет в землю, вводим стимулирующие добавки, нормированное орошение. Экологический баланс сохраняется.
— Не знаю, мастер. И вы не знаете. От этих стимуляторов, от мутагенов в лесу сейчас такое творится, сам черт не разберет. А нас, смотрителей, мало…
— О штатах мы еще поговорим, но в целом за массив я спокоен. В лесу реставрация идет полным ходом. А с годами все уляжется, уравновесится и придет в естественную норму.
— Э, мастер Сатон. — Волхв погладил бороду, и Олле не к месту отметил, что уже в третьей партии встречает принципиальных противников бритья. — Эти мясомолочные монстры нужны, не спорю. Но они, пусти их в поле, откинут копыта, ибо к природе отношения не имеют. Господи, жуют-то как!
— Не согласен. Да, эта корова рассчитана на автокормление, и в поле ей делать нечего, она быстрее объедает растительность, чем передвигается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127