— На, держи! Вчера в городе купила. Сразу после торгов. Для тебя.
С легким удивлением Кирилл на лету поймал люксовый, с затейливым рисунком пакет и вытряхнул из него пижаму, расписанную драконами.
— Это мой тебе подарок, — улыбнулась Трава. Так, как будто улыбалась первый раз в жизни — неумело и неуверенно.
— Это слишком дорогая вещь, — растерянно промолвил Кирилл, стараясь придать как можно больше тепла своему голосу. — Шелк из Метрополии. Даже, кажется, прямо из Китая. Только я — не из той оперы. Не аристократ. И даже не рыцарь. Простой наемник. А ты мне делаешь такие царские подарки... Смущаешь.
— А я и заработала по-царски, — пожала острыми плечами Дурная Трава. — За те годы, пока ошивалась по Ашу. Могу себе позволить. Я теперь очень богатый человек. Хоть меня и обирали по-черному, насиловали, даже пыряли ножиком. Теперь могу купить дом в Метрополии. Даже много домов. В Париже, например. Или в Риме — мой род оттуда. А лучше — в Киеве. Это самый красивый город, который я видела...
— Ты бывала в Метрополии? — Кирилл уже перестал удивляться тому богатому жизненному опыту, который перепал этой на вид девочке-подростку.
Трава, проигнорировав его вопрос, продолжала:
— Там у меня будет свой дом. И еще дом... Много домов. И много машин. И яхты. И еще — что там еще можно купить за деньги?
Она поискала в пепельнице «бычок». Нашла и зло запустила его в угол.
— Ты полетишь со мной? — вдруг резко спросила она Кирилла
— Чтобы жить там на твои деньги? Ты знаешь, ты самая... Ты лучшая баба, с которой мне приходилось просто даже разговаривать. И мне от тебя никуда не деться. Но так не получится...
— Хорошо, я просто не дам тебе ни гроша! И даже пижаму эту дурацкую заберу назад! Такой, как ты, сам сумеет заработать на жизнь. И на проезд... Но ты будешь со мной?
— Тогда полечу.
Кирилл взял цветастый пакет и перебросил его на кровать. Улыбнулся.
Но личико Травы вновь стало каким-то отрешенным. Стало маской.
— Только я вру. Никуда я не полечу. И не стану покупать дома на Земле. Не получится. Я слишком хорошо знаю свой род. Точнее — женщин Малерба... Только на Ларданаре нам хорошо... Только на Аше... Только там мы, Малерба, бываем сами собой. И Камни с нами разговаривают...
Она посмотрела сквозь Кирилла безумными глазами. И это не было безумием психованной девчонки. Это не Карин говорила с ним. Это было что-то другое. Не имеющее отношения ни к чему человеческому.
— Никто не знает свою судьбу. А я знаю. Уже которое поколение как...
Теперь она смотрела не сквозь него. Нет — зрачки в зрачки.
— Я никуда не уйду с Ларданара... Буду говорить с Камнями. Стану старой. Очень старой и очень богатой. Сойду с ума. Научусь колдовать. Превращусь в безумную ведьму. В страшную, всем ненавистную ведьму. Злая смерть придет за мной, и я буду с ней резаться в карты ночами. Проиграю. И умру...
— Ты останешься со мной?..
* * *
Небесный водоворот светлых теней стал выпрямляться, развернулся в еле различимую в светлеющем небе струю. И струя эта потянулась вдаль — за оскаленные хребты Аш-Ларданара. Стала невидимой. Истаяла. В небесах вновь стало тихо.
Микис смотрел в них и шептал странные, неведомо откуда к нему пришедшие слова. Он снова был один.
В эту ночь его незримый друг простился с ним. Да уже и раньше — после ущелья — он ощущал это... близость прощания... «Ты слишком поздно забрал меня с этих камней» — нашептывал ему неслышимый голос. И говорил о прощании. Говорил с тоской, которая, переполнив душу владельца «Риалти», заставила его проснуться. Вынырнуть в это жемчужное, вдруг онемевшее утро.
И теперь, стоя у забранного редкой решеткой окна, он с тоской смотрел в опустевшую высь. Она была сейчас отражением его души — ни к чему не пригодным пространством, раскинувшимся во все измерения Вселенной. Вселенной, в которой он ровным счетом ничего не потерял.
То, что он потерял, было здесь, совсем недавно было. Камень, который он, ложась спать, оставил на широком подоконнике, исчез. Нет, он не был украден. Прожженный жулик и циничнейший из дельцов Фронды (да еще и полудюжины Обитаемых Миров) шестым чувством ощущал это. Лишь на зеленоватой мраморной плите подоконника остался след — темное пепельное кольцо, оконтурившее истаявший, в ничто ушедший красноватый булыжник.
И еще там было несколько жемчужных перышек. Прекрасных и почти невесомых.
Одиночество снова было с ним.
* * *
И Анатолий Смольский тоже не спал в это раннее утро. Собственно, он не спал и всю эту ночь. Очередной раз бес вдохновения овладел им. С терминалом, который по его просьбе принесли к нему в келью, он попросту не сладил. Техника ранарари, даже адаптированная умельцами Диаспоры, была ему не по зубам. Пришлось работать так, как это было привычно древним — электрокарандашом по бумаге.
В этом Анатолий обнаружил неожиданную прелесть. До сих пор он, как и все нормальные люди, имел удовольствие зреть выходящие из-под пера рукописные буквы, лишь расписываясь в чеке или ином документе. Сейчас же он ощутил наслаждение, ведомое лишь древним мастерам, — наслаждение самому вырисовывать письменный текст. Совсем иные структуры моторной психики оказались вовлечены теперь в процесс его творчества. Совсем иные, нежели те, что возбуждались от ударов кончиками пальцев по клавиатуре... И совсем иные ассоциации рождались в его сознании. Прочитав первые, написанные в эту ночь строки, он понял, что написаны они не Анатолием Смольским. Совсем другим человеком. И это ему понравилось. Он давно уже устал от себя.
С бумагой, конечно, тоже были проблемы — откуда в Доме Последнего Изменения взяться писчей бумаге? Но полсотни разношерстных листков — главным образом случайно сохранившихся счетов, квитанций и других непонятных документов, заполненных только с одной стороны, для него нашлось. Почти весь этот скудный запас писчего материала он извел. Пережитое — неожиданное и нелепое — двигало его пером. Сюжеты, эпизоды, красочные портреты персонажей выливались из него с непреодолимой силой. Он не слышал рушащегося с небес гомона ангельских стай. Только наступившая тишина заставила его остановиться.
* * *
И в тишине этой он услышал еле слышный стук в дверь. Даже не стук, а так — поскребывание...
Смольский сурово откашлялся.
Поскребывание смолкло. Но уже через минуту возобновилось. Стало чуть настойчивей.
«Мыши у них туг завелись, что ли? — подумал литератор. — Да нет. Мыши все больше по полу шастают. По щелям...»
Щелей в Доме не водилось. Серый монастырь был построен на совесть.
Смольский откашлялся снова.
События повторились в той же последовательности. Только на этот раз период затишья заметно сократился, а степень настойчивости производителя шумов так же заметно возросла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
С легким удивлением Кирилл на лету поймал люксовый, с затейливым рисунком пакет и вытряхнул из него пижаму, расписанную драконами.
— Это мой тебе подарок, — улыбнулась Трава. Так, как будто улыбалась первый раз в жизни — неумело и неуверенно.
— Это слишком дорогая вещь, — растерянно промолвил Кирилл, стараясь придать как можно больше тепла своему голосу. — Шелк из Метрополии. Даже, кажется, прямо из Китая. Только я — не из той оперы. Не аристократ. И даже не рыцарь. Простой наемник. А ты мне делаешь такие царские подарки... Смущаешь.
— А я и заработала по-царски, — пожала острыми плечами Дурная Трава. — За те годы, пока ошивалась по Ашу. Могу себе позволить. Я теперь очень богатый человек. Хоть меня и обирали по-черному, насиловали, даже пыряли ножиком. Теперь могу купить дом в Метрополии. Даже много домов. В Париже, например. Или в Риме — мой род оттуда. А лучше — в Киеве. Это самый красивый город, который я видела...
— Ты бывала в Метрополии? — Кирилл уже перестал удивляться тому богатому жизненному опыту, который перепал этой на вид девочке-подростку.
Трава, проигнорировав его вопрос, продолжала:
— Там у меня будет свой дом. И еще дом... Много домов. И много машин. И яхты. И еще — что там еще можно купить за деньги?
Она поискала в пепельнице «бычок». Нашла и зло запустила его в угол.
— Ты полетишь со мной? — вдруг резко спросила она Кирилла
— Чтобы жить там на твои деньги? Ты знаешь, ты самая... Ты лучшая баба, с которой мне приходилось просто даже разговаривать. И мне от тебя никуда не деться. Но так не получится...
— Хорошо, я просто не дам тебе ни гроша! И даже пижаму эту дурацкую заберу назад! Такой, как ты, сам сумеет заработать на жизнь. И на проезд... Но ты будешь со мной?
— Тогда полечу.
Кирилл взял цветастый пакет и перебросил его на кровать. Улыбнулся.
Но личико Травы вновь стало каким-то отрешенным. Стало маской.
— Только я вру. Никуда я не полечу. И не стану покупать дома на Земле. Не получится. Я слишком хорошо знаю свой род. Точнее — женщин Малерба... Только на Ларданаре нам хорошо... Только на Аше... Только там мы, Малерба, бываем сами собой. И Камни с нами разговаривают...
Она посмотрела сквозь Кирилла безумными глазами. И это не было безумием психованной девчонки. Это не Карин говорила с ним. Это было что-то другое. Не имеющее отношения ни к чему человеческому.
— Никто не знает свою судьбу. А я знаю. Уже которое поколение как...
Теперь она смотрела не сквозь него. Нет — зрачки в зрачки.
— Я никуда не уйду с Ларданара... Буду говорить с Камнями. Стану старой. Очень старой и очень богатой. Сойду с ума. Научусь колдовать. Превращусь в безумную ведьму. В страшную, всем ненавистную ведьму. Злая смерть придет за мной, и я буду с ней резаться в карты ночами. Проиграю. И умру...
— Ты останешься со мной?..
* * *
Небесный водоворот светлых теней стал выпрямляться, развернулся в еле различимую в светлеющем небе струю. И струя эта потянулась вдаль — за оскаленные хребты Аш-Ларданара. Стала невидимой. Истаяла. В небесах вновь стало тихо.
Микис смотрел в них и шептал странные, неведомо откуда к нему пришедшие слова. Он снова был один.
В эту ночь его незримый друг простился с ним. Да уже и раньше — после ущелья — он ощущал это... близость прощания... «Ты слишком поздно забрал меня с этих камней» — нашептывал ему неслышимый голос. И говорил о прощании. Говорил с тоской, которая, переполнив душу владельца «Риалти», заставила его проснуться. Вынырнуть в это жемчужное, вдруг онемевшее утро.
И теперь, стоя у забранного редкой решеткой окна, он с тоской смотрел в опустевшую высь. Она была сейчас отражением его души — ни к чему не пригодным пространством, раскинувшимся во все измерения Вселенной. Вселенной, в которой он ровным счетом ничего не потерял.
То, что он потерял, было здесь, совсем недавно было. Камень, который он, ложась спать, оставил на широком подоконнике, исчез. Нет, он не был украден. Прожженный жулик и циничнейший из дельцов Фронды (да еще и полудюжины Обитаемых Миров) шестым чувством ощущал это. Лишь на зеленоватой мраморной плите подоконника остался след — темное пепельное кольцо, оконтурившее истаявший, в ничто ушедший красноватый булыжник.
И еще там было несколько жемчужных перышек. Прекрасных и почти невесомых.
Одиночество снова было с ним.
* * *
И Анатолий Смольский тоже не спал в это раннее утро. Собственно, он не спал и всю эту ночь. Очередной раз бес вдохновения овладел им. С терминалом, который по его просьбе принесли к нему в келью, он попросту не сладил. Техника ранарари, даже адаптированная умельцами Диаспоры, была ему не по зубам. Пришлось работать так, как это было привычно древним — электрокарандашом по бумаге.
В этом Анатолий обнаружил неожиданную прелесть. До сих пор он, как и все нормальные люди, имел удовольствие зреть выходящие из-под пера рукописные буквы, лишь расписываясь в чеке или ином документе. Сейчас же он ощутил наслаждение, ведомое лишь древним мастерам, — наслаждение самому вырисовывать письменный текст. Совсем иные структуры моторной психики оказались вовлечены теперь в процесс его творчества. Совсем иные, нежели те, что возбуждались от ударов кончиками пальцев по клавиатуре... И совсем иные ассоциации рождались в его сознании. Прочитав первые, написанные в эту ночь строки, он понял, что написаны они не Анатолием Смольским. Совсем другим человеком. И это ему понравилось. Он давно уже устал от себя.
С бумагой, конечно, тоже были проблемы — откуда в Доме Последнего Изменения взяться писчей бумаге? Но полсотни разношерстных листков — главным образом случайно сохранившихся счетов, квитанций и других непонятных документов, заполненных только с одной стороны, для него нашлось. Почти весь этот скудный запас писчего материала он извел. Пережитое — неожиданное и нелепое — двигало его пером. Сюжеты, эпизоды, красочные портреты персонажей выливались из него с непреодолимой силой. Он не слышал рушащегося с небес гомона ангельских стай. Только наступившая тишина заставила его остановиться.
* * *
И в тишине этой он услышал еле слышный стук в дверь. Даже не стук, а так — поскребывание...
Смольский сурово откашлялся.
Поскребывание смолкло. Но уже через минуту возобновилось. Стало чуть настойчивей.
«Мыши у них туг завелись, что ли? — подумал литератор. — Да нет. Мыши все больше по полу шастают. По щелям...»
Щелей в Доме не водилось. Серый монастырь был построен на совесть.
Смольский откашлялся снова.
События повторились в той же последовательности. Только на этот раз период затишья заметно сократился, а степень настойчивости производителя шумов так же заметно возросла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152