— Мне всегда казалось, что я уже к этому готов. Ведь мне ещё с детского возраста внушали, что мама тяжело больна, и поэтому я думал, что буду готов к ее… — Он запнулся, не в силах выговорить трагическое слово.
— Я тоже, — признался Киракис.
Александр откинулся на спинку кресла и зажмурился. Он чувствовал себя вконец разбитым. Сказывались накопившееся напряжение, утомительный перелет и недостаток сна. Он всерьез опасался, что не выдержит.
Киракис пристально посмотрел на сына; пожалуй, впервые он заметил, насколько тот утомлен.
— Ты потратил много сил, Александр, — мягко произнес он. — Да и разница во времени наверняка сказывается. — Приляг и поспи немного.
Александр выразительно помотал головой.
— Я устал, папа, но заснуть все равно не смогу, — сказал он. — Не в такое время.
— Я тебя прекрасно понимаю, — сказал Киракис. Александр впервые за долгие годы услышал в отцовском голосе нотки нежности. — Но сейчас мы бессильны сделать для неё хоть что-нибудь. Она спит и, надеюсь, проспит до утра.
— А вдруг она не проснется? — дрогнувшим голосом спросил Александр. — Нет, папа, спать я не лягу. Я заставлю себя бодрствовать. Я должен быть рядом, если она меня позовет.
— Но ведь ты здесь, — увещевающим тоном произнес Киракис. — Если возникнет необходимость, я тебя сразу разбужу.
Александр внимательно посмотрел на него. Отец выглядел вконец измученным.
— А как же ты? — спросил он. — По-моему, тебе тоже пора отдохнуть.
— Скоро отдохну, — ответил Киракис, слезая на пол. Приостановившись перед застекленной балконной дверью, он сказал:
— Я вижу, вертолет ещё не улетел.
— Да, я попросил пилота задержаться, — пояснил Александр. — Дело в том, что я не захватил с собой ни белья, ни какой-либо одежды. Я хочу отправить его в Афины за покупками.
Киракис кивнул.
— Да, Елена уже сказала мне, что ты прилетел налегке.
— Мне некогда было собираться. Я выехал в ту же минуту, как только получил телефонограмму. — Чуть помолчав, он усмехнулся и добавил: — Я вижу, Елена по-прежнему остается твоим главным и самым надежным источником информации.
Его отец снова кивнул.
— Да. Старые привычки ломать трудно, — ответил он. — Я убежден, что все твои вещи по-прежнему лежат на своих местах, но, если тебе что-то понадобится… — Он говорил, почти не думая, стараясь хоть как-то отвлечься от тягостных мыслей, опасаясь, что вот-вот не выдержит и разрыдается на глазах у собственного сына.
— Я много думал по пути сюда, — сказал Александр. — Вспоминал свое беззаботное детство, как счастливы мы были, когда жили вместе. Ведь именно здесь прошли мои самые счастливые годы.
Киракис грустно улыбнулся.
— Да, помню, — сказал он. — Когда ты был маленький, сдержать тебя было просто невозможно. Ты был настоящий пострел. Такой егоза! К тому же две любящие женщины хлопотали над тобой, как наседка над цыплятами. Мама с Еленой просто из кожи вон лезли, чтобы не дать мне воспитать тебя по-своему. Интересно, кто из них разбаловал тебя больше?
— Да, они во мне просто души не чаяли, — мечтательно вздохнул Александр, припоминая, как мама с Еленой всегда скрывали его проказы от строгого отца, тщетно пытавшегося воспитать ребенка в спартанских традициях.
Киракис рассмеялся — впервые после приезда Александра.
— Я вспомнил тот день, когда ты разбил эту старинную вазу, которую я привез в подарок твоей маме из Рима, — произнес он. — Я прекрасно знал, что ты это сделал по чистой случайности и поэтому и не помышлял о том, чтобы тебя наказать, однако твоя мама, не желая рисковать, взяла всю вину на себя. Причем, несмотря на всю очевидную нелепость этого, настояла на своем. Она и в мыслях не допускала, что её сыночка могут наказать.
— Да, это верно, — сказал Александр, посмотрев на отца. Внезапно ему пришло в голову, что подобного разговора у них не было уже много лет — раньше и пары минут не проходило, чтобы они не начинали ругаться. А уж в воспоминания они ударились вообще впервые с тех пор, как Александр уехал с острова в Штаты. И Александр вдруг поймал себя на мысли, как остро ему недоставало такого обычного общения с отцом. — Строгости мамочке всегда не хватало, — добавил он.
Киракис покачал головой.
— Это уж точно. — Из его глаз хлынули слезы. Почему-то он не стыдился плакать в присутствии сына. — Просто не представляю, что мне теперь делать, — произнес он, всхлипывая. Как будто из меня душу вынули. Пятьдесят лет мы прожили вместе, и теперь я просто не представляю, как мне жить дальше.
Александра так и подмывало подойти к отцу, утешить, сказать хоть какие-то ободряющие слова. Ему хотелось ликвидировать возникшую между ними пропасть, однако, как и все эти годы, его удержала невидимая стена, возникшая между ними за все последние годы; стена, ставшая вконец незыблемой после трагического самоубийства юной швейцарской студентки в Женеве. Александр попытался представить, а возможно ли вообще, что их отношения с отцом потеплеют. Когда-то отец с сыном были довольно близки. У них были одни цели — честолюбивые и высокие. Обоим хотелось, чтобы «Корпорация Киракиса» сделалась самой могущественной во всем мире. Мелина сказала, что отец ни за что не лишит его наследства. Александр не был уверен, что она права.
Наконец, собравшись с духом, он шагнул вперед и легонько прикоснулся к отцовской руке.
— Мы с тобой должны быть сейчас сильными, папа, — сказал он. — Обязаны — ради мамы.
Киракис поднял голову и посмотрел на сына в упор. Затем медленно кивнул. Ему тоже хотелось обнять сына, шепнуть на ухо ласковые слова, но и он не мог заставить себя перейти разделявшую их глубокую пропасть. И все же, при одном лишь взгляде на бездонные черные глаза сына, в которых отражалось сейчас безысходное горе, Киракис понял: ему не придется в одиночку сносить эту смертную муку.
Незадолго до рассвета Мелины Киракис не стало. Она отошла безмолвно, во сне. Константин сидел с ней, держа её за руку и что-то нашептывал — до последнего её вздоха, как будто Мелина могла его слышать. Хотя Киракис всегда признавал, что не разделял ни веры, ни религиозных воззрений своей супруги, он признался потом, что, войдя к ней в спальню посреди ночи, втихаря молил Господа ниспослать чудо и спасти её. «Сжалься, Господи, — умолял он. — Пощади ее!». И все же в глубине души он понимал, что опоздал с молитвами. Спасти Мелину не могло уже ничто. Даже чудо.
— В данном случае и Бог и медицина бессильны, — сказал Караманлис, накрывая белоснежной простыней бледное лицо усопшей. — За последние недели её сердце настолько ослабло, что уже не могло дальше биться. Оно вконец износилось.
Киракис кивнул.
— А я вот так за всю жизнь и не сумел к этому привыкнуть, — со вздохом признался он.
Караманлис сокрушенно развел руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147