Альфа и омега антиимпериалистического движения, с которым мы сейчас имеем дело. В ходе акций протеста против "Экспрессен" и других газет можно громко заявить о своих взглядах и проблемах, - раздраженно объяснил Карл. - Все элементарно.
- Ну а как расценить подозрительную уверенность Понти, что "никаких доказательств против убийцы нет"? Откуда ему это известно? - упрямился Фристедт.
- Думаю, что я могу ответить на этот вопрос, - вмешался Аппельтофт. - У Понти двадцатилетний опыт знакомства со способами работы служб безопасности; он ведь непосредственно знал, например, что произошло с Нэслюндом, я имею в виду, почему газеты писали всякую чепуху. Мы же никого не схватили, так что любой может рассчитывать на трудности при получении доказательств. Нам надо ясно понять: мы имеем дело с компетентным и очень умным человеком.
Их прервала секретарша с новым конвертом для Фристедта. Ни слова не говоря, он вскрыл его, несколько секунд читал, а потом бросил на груду бумаг, лежавших на столе.
- К черту, займитесь этим, а я в город совершать "должностной проступок", - сказал он и с явной неприязнью переправил бумаги через стол Карлу и Аппельтофту. Потом встал и ушел.
Карл бросил взгляд на бумаги. Это был отчет о планируемом рейде против шведского палестинского движения.
- From Sherlock Holmes with love, - сказал Аппельтофт. - Ты или я?
- Давай я возьму, нет, здесь ведь три экземпляра, возьмем каждый свой. Как ты думаешь, что теперь будет?
Аппельтофт вздохнул. Он слишком хорошо знал, что будет. И понимал, что это же знал и Фристедт, вот почему он так демонстративно покинул этот дом.
- Там пришли к выводу, что акции предстоят немедленно, и поэтому нацелились на палестинцев в Упсале. Считается, что удар произойдет в течение суток, полагаю, что примерно так, - сказал он устало.
- Но они же под наблюдением. Они ведь ничего не смогут предпринять без того, чтобы мы не заметили; они не смогут и шага ступить, чтобы мы не помешали им в этом; и, кроме того, получим доказательства, - возразил Карл.
- Ты так прав, так прав, - сказал Алпельтофт, потирая большим и указательным пальцами глаза. - Мне это нравится не больше, чем тебе, но, во всяком случае, одно хорошо. Мы сможем заполучить их, сможем допросить и узнаем немного конкретнее... У нас будут по крайней мере более точные сведения. Попробуй посмотреть на это так.
* * *
По дороге домой Фристедт слушал по радио в машине местные сплетни и пытался ни о чем не думать: "На мосту Вэстербрун перевернулся молоковоз. Частный центр вакцинации объявил забастовку. Движение за мир призывает на митинг протеста в стокгольмском Народном доме. За вчерашнюю ночь остановлены восемь пьяных водителей". Погода, как всегда, обычная.
Он вставил ключ в замок входной двери под звуки несшейся из гостиной рок-музыки; в прихожей ему показалось, что вся вилла вибрирует. Восемнадцатилетний сын лежал на софе прямо в ботинках, курил и смотрел в потолок - сам себе хозяин.
- БУДЬ ЛЮБЕЗЕН, ПРИГЛУШИ ЗВУК! - прокричал отец, проходя мимо гостиной и даже не притворяясь, что не замечает облаков дыма; ему не хотелось возобновлять старую, набившую оскомину дискуссию. Обе дочери уже выпорхнули из гнезда, одна стала стюардессой и вышла замуж за летчика, другая изучала медицину в Умео, и дом стал слишком большим. Они даже подумывали продать его: в старости лучше жить просто в квартире.
Он разделся, принял душ и решил побриться. "Старею, старею". Бреясь, он старался не разглядывать себя.
- Это правда, что ты охотишься на убийцу полицейского?
Сын стоял в дверях в ванную. На этот раз вопрос звучал не иронично, не как обычное: "Ну, сколько шпионов поймал сегодня, па?" - вопрос, на который он должен был получить отрицательный ответ.
- Пойди сядь, я приду, как только помоюсь, - ответил Фристедт, чтобы потянуть время. Ему не хотелось отказывать сыну, раз тот спросил серьезно, но он и не хотел раскрывать своему гимназисту государственные секреты. Он побрился, помылся, обвернулся полотенцем и вошел в гостиную. Сын стоял у аквариума.
- Садись, - сказал коротко отец.
Они сели друг напротив друга; он заметил синяк под левым глазом сына.
- Что с глазом?
- А-а, один идиот все время болтал: мол, стреляйте в сыщика, стреляйте в сыщика.
- Ты что, подрался в школе?
- Да, но это ничего. А все-таки это правда?
- Кто тебе рассказал?
- Мама.
- Значит, правда, но ей не нужно было говорить тебе об этом. Знаешь, я не имею права рассказывать о работе дома. Твои сестры одобряли такое положение и даже считали его преимуществом.
- Но это правда? Вы поймаете этого дьявола?
- Надеюсь, но точно не знаю. А почему тебе так хочется знать?
- Ведь на месте этого полицейского мог бы быть и ты, да?
Такая мысль Фристедту в голову не приходила. В "фирме" еще никто не был убит, пока он там работал; полицейских в Швеции вообще не убивали, в них стреляли, а перепуганные пьяные, мелкие хулиганы порой даже попадали. За целый год сын впервые выказал свою любовь к отцу. И тому не хотелось упускать этот момент.
- Сегодня вечером я совершу "должностной проступок". За него меня могут выгнать с работы либо передать дело в полицию нравственности или в криминальную полицию. Раньше я никогда так не поступал, всегда следовал нашим дурацким инструкциям. Вот почему ты никогда не знал, над чем я работаю.
- Это связано с поимкой убийцы?
- Да. По крайней мере с попыткой получить более серьезные улики, чем те, которые у нас есть, а есть у нас всякая ерунда, о которой пишут в газетах.
- Тогда о'кей!
- Что о'кей?
- Я имею в виду твой "должностной проступок".
- Спасибо за эти слова. Я напомню тебе о них, когда не смогу повысить тебе апанаж из-за того, что по решению полиции нравственности потеряю надбавку за риск.
- Это так опасно?
- Нет, а что?
- Пистолет при тебе? Хотя раньше я его почти никогда не видел.
- Нет, во всяком случае, не сегодня вечером. Моя работа сегодня не стрелять, а попытаться понять всю эту историю, по крайней мере как она развивалась.
- Сумеешь?
- Нет. Но пока сдаваться не собираюсь. А как твои дела, в порядке?
- Даже очень.
- Хорошо. Скажи маме, что я не знаю, когда вернусь, но позвоню около десяти, если буду задерживаться.
Он поднялся и направился в спальню поискать костюм поприличнее и белую рубашку.
По дороге в румынское посольство он шел, насвистывая. "У наших юношей свои положительные качества. Парнишка - последний ребенок в семье, он не похож на старших сестер, которые вечно были недовольны тем, как СЭПО действовала против "зеленых" и сторонников мира". Для парня вот уже много лет он был то "старик-дьявол", то "дьявольский сыщик".
Фристедт охотно совершал бы по одному "должностному проступку" в неделю ради такой вот минуты, которую он пережил сегодня с сыном.
У выхода на улицу Эстермальмсгатан он узнал двух своих коллег, наблюдавших за посольскими гостями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
- Ну а как расценить подозрительную уверенность Понти, что "никаких доказательств против убийцы нет"? Откуда ему это известно? - упрямился Фристедт.
- Думаю, что я могу ответить на этот вопрос, - вмешался Аппельтофт. - У Понти двадцатилетний опыт знакомства со способами работы служб безопасности; он ведь непосредственно знал, например, что произошло с Нэслюндом, я имею в виду, почему газеты писали всякую чепуху. Мы же никого не схватили, так что любой может рассчитывать на трудности при получении доказательств. Нам надо ясно понять: мы имеем дело с компетентным и очень умным человеком.
Их прервала секретарша с новым конвертом для Фристедта. Ни слова не говоря, он вскрыл его, несколько секунд читал, а потом бросил на груду бумаг, лежавших на столе.
- К черту, займитесь этим, а я в город совершать "должностной проступок", - сказал он и с явной неприязнью переправил бумаги через стол Карлу и Аппельтофту. Потом встал и ушел.
Карл бросил взгляд на бумаги. Это был отчет о планируемом рейде против шведского палестинского движения.
- From Sherlock Holmes with love, - сказал Аппельтофт. - Ты или я?
- Давай я возьму, нет, здесь ведь три экземпляра, возьмем каждый свой. Как ты думаешь, что теперь будет?
Аппельтофт вздохнул. Он слишком хорошо знал, что будет. И понимал, что это же знал и Фристедт, вот почему он так демонстративно покинул этот дом.
- Там пришли к выводу, что акции предстоят немедленно, и поэтому нацелились на палестинцев в Упсале. Считается, что удар произойдет в течение суток, полагаю, что примерно так, - сказал он устало.
- Но они же под наблюдением. Они ведь ничего не смогут предпринять без того, чтобы мы не заметили; они не смогут и шага ступить, чтобы мы не помешали им в этом; и, кроме того, получим доказательства, - возразил Карл.
- Ты так прав, так прав, - сказал Алпельтофт, потирая большим и указательным пальцами глаза. - Мне это нравится не больше, чем тебе, но, во всяком случае, одно хорошо. Мы сможем заполучить их, сможем допросить и узнаем немного конкретнее... У нас будут по крайней мере более точные сведения. Попробуй посмотреть на это так.
* * *
По дороге домой Фристедт слушал по радио в машине местные сплетни и пытался ни о чем не думать: "На мосту Вэстербрун перевернулся молоковоз. Частный центр вакцинации объявил забастовку. Движение за мир призывает на митинг протеста в стокгольмском Народном доме. За вчерашнюю ночь остановлены восемь пьяных водителей". Погода, как всегда, обычная.
Он вставил ключ в замок входной двери под звуки несшейся из гостиной рок-музыки; в прихожей ему показалось, что вся вилла вибрирует. Восемнадцатилетний сын лежал на софе прямо в ботинках, курил и смотрел в потолок - сам себе хозяин.
- БУДЬ ЛЮБЕЗЕН, ПРИГЛУШИ ЗВУК! - прокричал отец, проходя мимо гостиной и даже не притворяясь, что не замечает облаков дыма; ему не хотелось возобновлять старую, набившую оскомину дискуссию. Обе дочери уже выпорхнули из гнезда, одна стала стюардессой и вышла замуж за летчика, другая изучала медицину в Умео, и дом стал слишком большим. Они даже подумывали продать его: в старости лучше жить просто в квартире.
Он разделся, принял душ и решил побриться. "Старею, старею". Бреясь, он старался не разглядывать себя.
- Это правда, что ты охотишься на убийцу полицейского?
Сын стоял в дверях в ванную. На этот раз вопрос звучал не иронично, не как обычное: "Ну, сколько шпионов поймал сегодня, па?" - вопрос, на который он должен был получить отрицательный ответ.
- Пойди сядь, я приду, как только помоюсь, - ответил Фристедт, чтобы потянуть время. Ему не хотелось отказывать сыну, раз тот спросил серьезно, но он и не хотел раскрывать своему гимназисту государственные секреты. Он побрился, помылся, обвернулся полотенцем и вошел в гостиную. Сын стоял у аквариума.
- Садись, - сказал коротко отец.
Они сели друг напротив друга; он заметил синяк под левым глазом сына.
- Что с глазом?
- А-а, один идиот все время болтал: мол, стреляйте в сыщика, стреляйте в сыщика.
- Ты что, подрался в школе?
- Да, но это ничего. А все-таки это правда?
- Кто тебе рассказал?
- Мама.
- Значит, правда, но ей не нужно было говорить тебе об этом. Знаешь, я не имею права рассказывать о работе дома. Твои сестры одобряли такое положение и даже считали его преимуществом.
- Но это правда? Вы поймаете этого дьявола?
- Надеюсь, но точно не знаю. А почему тебе так хочется знать?
- Ведь на месте этого полицейского мог бы быть и ты, да?
Такая мысль Фристедту в голову не приходила. В "фирме" еще никто не был убит, пока он там работал; полицейских в Швеции вообще не убивали, в них стреляли, а перепуганные пьяные, мелкие хулиганы порой даже попадали. За целый год сын впервые выказал свою любовь к отцу. И тому не хотелось упускать этот момент.
- Сегодня вечером я совершу "должностной проступок". За него меня могут выгнать с работы либо передать дело в полицию нравственности или в криминальную полицию. Раньше я никогда так не поступал, всегда следовал нашим дурацким инструкциям. Вот почему ты никогда не знал, над чем я работаю.
- Это связано с поимкой убийцы?
- Да. По крайней мере с попыткой получить более серьезные улики, чем те, которые у нас есть, а есть у нас всякая ерунда, о которой пишут в газетах.
- Тогда о'кей!
- Что о'кей?
- Я имею в виду твой "должностной проступок".
- Спасибо за эти слова. Я напомню тебе о них, когда не смогу повысить тебе апанаж из-за того, что по решению полиции нравственности потеряю надбавку за риск.
- Это так опасно?
- Нет, а что?
- Пистолет при тебе? Хотя раньше я его почти никогда не видел.
- Нет, во всяком случае, не сегодня вечером. Моя работа сегодня не стрелять, а попытаться понять всю эту историю, по крайней мере как она развивалась.
- Сумеешь?
- Нет. Но пока сдаваться не собираюсь. А как твои дела, в порядке?
- Даже очень.
- Хорошо. Скажи маме, что я не знаю, когда вернусь, но позвоню около десяти, если буду задерживаться.
Он поднялся и направился в спальню поискать костюм поприличнее и белую рубашку.
По дороге в румынское посольство он шел, насвистывая. "У наших юношей свои положительные качества. Парнишка - последний ребенок в семье, он не похож на старших сестер, которые вечно были недовольны тем, как СЭПО действовала против "зеленых" и сторонников мира". Для парня вот уже много лет он был то "старик-дьявол", то "дьявольский сыщик".
Фристедт охотно совершал бы по одному "должностному проступку" в неделю ради такой вот минуты, которую он пережил сегодня с сыном.
У выхода на улицу Эстермальмсгатан он узнал двух своих коллег, наблюдавших за посольскими гостями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116