— Мария Григорьевна, как же вы справляетесь с детьми?
Она вяло провела рукой по лицу и подняла на Купрейчика глаза.
— Ты не смотри на меня, как на бандершу какую-нибудь, сама я никогда ничего не украла, хотя не буду врать, и темную шмотку кое-когда принесут, а я возьму ее и продам. А как же иначе? С чего мне жить?
— Ну, а пенсия на детей?
— Какая там пенсия! — махнула она рукой. — Если бы мы жили только на нее, давно бы ноги протянули.
— Мария Григорьевна, а вот дети ваши... — Купрейчик никак не мог подобрать слова, чтобы не обидеть женщину. Та, наверное, догадалась, что смущает его, и невесело улыбнулась:
— Ты хочешь сказать, как я могла столько байстрюков наплодить?
— Нет, я хотел спросить об их отце...
— Этих отцов у меня трое было. От первого двое детей осталось. Пропал он у меня в тридцать пятом.
— Как пропал? — не понял Купрейчик. — Сбежал?
— Нет, не сбежал... Просто пропал, и все... Однажды не пришел с работы домой... как в воду канул.
Купрейчик понял, что Жовель что-то недоговаривает, и не стал допытываться. А она после непродолжительного молчания снова заговорила:
— В начале тридцать шестого вышла замуж за другого человека. Красавец, а не мужчина. Родила я от него троих детей, а он вором оказался. Посадили, а через три месяца сбежать вздумал, так его и подстрелили. В конце тридцать девятого вышла в третий раз замуж. — Жовель посмотрела в глаза Купрейчику. — Спросишь, зачем сделала это? Детей же кормить надо было, а Антон человек степенный и толковый был. Жена его первая померла, а двое взрослых сыновей уже были женатые, своих детей имели и жили в другом городе. Не знаю, чем я ему понравилась, но женился он на мне, не посмотрел, что пятеро детей. Кто знает, человек он мягкий был, может, пожалел меня, поэтому и женился. Родила я ему шестого, а когда война началась, в октябре сорок первого, появился и седьмой. Муж тогда на фронте, конечно, был. И только когда наши освободили Минск, узнала я о его судьбе. Зашел в июле сорок четвертого ко мне сержант, который с Антоном воевал. Он рассказал, что дружили они и что Антон погиб под Витебском. Отдал он портсигар, фотокарточку Антона, где мы с ним еще до войны вдвоем сфотографировались, а сам пошел дальше воевать. А что мне делать? Поохала, поплакала, а жить-то надо, поесть семи ртам — дай несколько раз в день, одень всех... Но видишь, живу!
Купрейчик, сам не зная зачем, спросил:
— Сколько вам лет?
— Через год пятьдесят будет. Что удивляешься? Старухой стала? Нелегко при такой жизни молодой выглядеть, такую ораву одной воспитывать.
Купрейчик сочувственно молчал. А Жовель, как бы спохватившись, спросила:
— А что ты меня о Вовке не спрашиваешь?
— Мне вчера показалось, что вы не хотите о нем говорить.
— Да, не хочу. Я вообще ни о ком не хочу ничего говорить. Но, скажу тебе по правде, понравился ты мне, тронул мое сердце своим участием. Значит, думаешь не только о том, чтобы кому-то солнечную камеру предоставить. — Она неожиданно засмеялась своим необычным смехом. — Надо же такое придумать — лекарства принести. Ну ты, парень, хоть и милиционер, но хват, ничего не скажешь! А, ладно, — решительно махнула рукой Жовель, — слушай, все, что знаю, скажу! Не думай, что я ничего не понимаю. Запомни фамилию: Драбуш. Живет по Старовиленской, звать Мишкой. Он и есть дружок этого Вовки. До войны сидел два или три раза. Последний срок не отсидел — немцы пришли. Вот он — хлюст! Не то что я — Маня, которая сама ничего не украла, а если кто из детей сопрет булочку в магазине, то это не значит, что они вырастут ворами. Они у меня знают, что я им все, что могу, отдаю и не дай бог им ослушаться!
— Мария Григорьевна, Драбуш с Коруновым давно подружились?
— А черт их знает, но знакомы они давно.
— Вовка знает о продавце пива?
— Леве? А кто не знает? Конечно, знает. Я сама у Левы не раз видела этого Володьку.
— Он живет у Драбуша?
— Нет. Драбуш не такой дурак, чтобы зэка у себя в доме держать, он не фраер. Говорят, что Вовка живет у одного из его друзей, а вот у кого — хоть убей, не знаю. — Она повернулась к дверям и громко позвала: — Толька, а Толька, иди сюда!
Из соседней комнаты вышел уже знакомый Купрейчику парень. Капитан подумал: «Дети от разных отцов, а как похожи между собой. Все в мать пошли».
— Толя, ты Вовку, дружка Драбуша, знаешь?
— Того, что лицо в угрях? Ага, знаю. Он раньше к Драбушу приходил, но уже недели две как не появляется у него.
— А ты откуда знаешь, появляется он или не появляется? — спросил капитан.
Парень хмуро взглянул на Купрейчика и сказал:
— А я у него дома часто бываю.
— Зачем?
— В гости хожу...
Парень еще что-то хотел сказать, но его перебила мать:
— Ты как разговариваешь с человеком?
— «Как-как»? Нормально.
— Иди вон отсюда, смойся с моих глаз, паршивец!
Парень повернулся и молча вышел.
— Толя дружит с сыном Драбуша и часто бывает у них.
— А он не скажет этому Драбушу о нашем разговоре?
— Не беспокойся, могила. Чего-чего, а молчать все мои дети умеют.
— Работает ли Вовка, вы не знаете?
— Нет, не интересовалась.
— Мария Григорьевна, вот вы говорили, что Драбуш не будет у себя дома зэка держать. Вы считаете, что Вовка был судим?
— Конечно, здесь и сомневаться нечего. Я же говорю, по-моему, они вместе и срок тянули. Они и во время войны друг дружки держались. Даже когда Красная Армия пришла, они же и от фронта вместе увильнули. Правда, Драбушу это труда не составляло: хромает на одну ногу, а вот как Вовке удалось это сделать, не знаю. Вы бы его послушали, у него же законченный блатной жаргон.
— Как мне убедить Драбуша сказать, где найти Вовку? — словно рассуждая с самим собой, задумчиво проговорил Купрейчик.
— Ох, не знаю. Ему легче руку отдать отрубить, чем блатняка-кореша выдать. Уж больно он за свою репутацию среди таких же, как сам, боится. К нему с лекарством не подойдешь и на козе не подъедешь. Ты человек образованный, небось, специальную там науку проходил, вот и думай теперь. Запомни, Мишка только одного боится: оказаться стукачом среди блатных...
Вскоре Купрейчик, поблагодарив Жовель, попрощался с ней и сразу же направился в отделение.
Мочалов был на месте, и капитан рассказал ему обо всем.
Начальник отделения посмотрел на него и задумчиво потер подбородок:
— Уцепились мы за ниточку, но когда вытянем Корунова — трудно сказать. А у меня, Леша, сердце болит, когда подумаю, что в любой момент могут эти сволочи новое преступление совершить, даже убить кого-нибудь.
— Здесь надо разумно действовать.
— Да, это я понимаю. Но все равно, прошу тебя как можно ускорь дело.
— Хорошо. У меня к тебе, Петя, просьба. Подумай, как можно Жовель помочь. Судьба у нее нелегкая, да и детей жалко.
— Ты прав. Я понимаю, сегодня же поговорю с кем надо.
— Ну вот и отлично.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118