— Ну и увидел все красоты моей миссус.
Впрочем, он не слишком расстроился. Думаю, он понял. Такие порывы души — дело обычное, их нетрудно понять, если, конечно, не держать круговую оборону, привычно оспаривая все, что любому известно от рождения.
И едва увидев Ринальдо Кантабиле за кухонным столом Джорджа Свибела, я понял, что между нами существует естественная связь.
* * *
Кантабиле привез меня в Плейбой-клуб. «Тандерберд», этот «бехштейн» среди автомобилей, он оставил на попечение парковщика, важно поздоровался на входе с зайчишкой, которая его знала. Поведение Ринальдо подсказывало, что мне придется отдавать деньги публично. Семья Кантабиле пребывала в забвении. Возможно, Ринальдо получил на семейном совете задание компенсировать ущерб, нанесенный их доброму бесславному имени. Такое дело — восстановление репутации семьи — стоило дня, даже целых суток. А надо мной довлело столько неотложных дел, столько неприятностей, так что я на законных основаниях мог просить у судьбы передышки. И получил прекрасную возможность.
— Наши здесь?
Кантабиле сбросил пальто. Я тоже избавился от своего. Мы вошли в роскошное пространство поблескивающего бутылками бара, где в неярком янтарном свете по толстым коврам сновали женщины весьма привлекательных форм. Ринальдо взял меня за руку и повел в лифт. Мы почти мгновенно вознеслись на самый верх. Кантабиле предупредил:
— Мы кое с кем встретимся. Когда я подам сигнал, заплатишь мне деньги и извинишься.
Мы остановились возле одного из столиков.
— Билл, хочу представить тебе Чарли Ситрина, — сказал Рональд Биллу.
— Эй, Майк, это Рональд Кантабиле, — сказал в свою очередь Билл.
Последовали: «Привет», «Как дела», «Садитесь», «Что будете пить».
Билла я не знал, но Майком оказался Майк Шнейдерман, обозреватель светских сплетен, грузный сильный человек, загорелый, угрюмый и усталый, со стильной прической, запонками размером почти что с его глаза, и галстуком, словно кое-как слепленным из куска шелковой парчи. Сегодня он выглядел надменным, помятым и сонным, как некоторые индейцы из Оклахомы, разбогатевшие на нефти. Майк пил коктейль «олд-фэшн» (виски, горькое пиво, сахар и лимонная корочка), и попыхивал сигарой. Потягивать спиртное в барах и ресторанах — его профессиональная обязанность. Я никак не мог взять в толк, как он выдерживает такую жизнь. Видимо, я гораздо подвижнее Майка. Впрочем, я не могу представить себе ни работы конторского клерка, ни любого другого малоподвижного рутинного занятия. Многие американцы называют себя художниками или интеллектуалами только потому, что не в состоянии выполнять такую работу. Я много раз обсуждал этот вопрос с Фон Гумбольдтом Флейшером и пару раз с искусствоведом Гумбейном. Протирание штанов с целью обнаружить «что-нибудь интересное» даже Шнейдерману не слишком подходило. Иногда он казался выжатым, чуть ли не больным. Несомненно, он меня помнил, однажды я был гостем его телевизионной программы.
— Привет, Чарли, — наконец произнес Майк и повернулся к Биллу: — Ты что, не знаешь Чарли? Он известный человек, только в Чикаго живет инкогнито.
Я начал понимать смысл затеи Ринальдо. Правда, чтобы устроить весь этот цирк, ему, похоже, пришлось попотеть. Этот Билл, чем-то связанный с Кантабиле, видимо, посчитал себя обязанным устроить для него встречу с журналистом Майком Шнейдерманом. И обязательства были востребованы с лихвой. Только счеты между Биллом и Рональдом, вероятно, были очень запутанными, потому что Биллу, как я заметил, все это не слишком нравилось. Выглядел он как типичный представитель «коза ностры». Линия носа намекала на какую-то извращенность. Такие резко очерченные ноздри бывают у людей властных, но уязвимых. Непривлекательный нос. При других обстоятельствах я бы решил, что он скрипач, возненавидевший музыку и занявшийся торговлей спиртным. Он только что вернулся из Акапулько, но, несмотря на загар, не блистал ни здоровьем, ни благополучием. К Ринальдо он не испытывал ни малейшей симпатии и даже демонстрировал по отношению к нему явное презрение. В тот момент я даже посочувствовал Кантабиле. Он пытался совершить такой великолепный и смелый прорыв, достойный людей Возрождения, но один только я оценил его усилия. Кантабиле пытался прорваться в колонку Майка. Майк, конечно, привык к таким атакам. Желающие попасть на странички хроники буквально осаждали его, но я подозревал, что за этим фасадом пряталась довольно обширная закулисная коммерция, так сказать quid pro quo, баш на баш. Дайте Майку тему для сплетни — и он пропечатает ваше имя самым жирным шрифтом. Зайчишка принесла заказанную нами выпивку. До подбородка она была восхитительна. А выше — сугубо рекламная взволнованность. Мое внимание разделилось между мягкой ложбинкой ее груди и выражением служебного долга на лице.
Этот клуб расположен в одном из самых очаровательных уголков Чикаго. Мне хочется рассказать о нем. Вид на берег озера просто великолепен. Я не мог полюбоваться им, но прекрасно представлял, насколько он хорош; ощущал панораму сияющей магистрали, которая проходила по краю необъятной глади озера Мичиган, высверкивающей золотистыми отблесками. Человек справился с необжитостью этих земель. Но и необжитость, в свою очередь, не раз давала людям славного пинка. И вот мы сидим среди похваляющихся богатством и властью, нас окружают милые девушки и выпивка, а мужчины, собравшиеся здесь, одеты в костюмы от дорогих портных, украшены драгоценностями и умащены духами. Шнейдерман по большей части скептически выжидал появления темы, которую можно будет посмаковать в колонке. В нужном контексте я мог оказаться подходящим экземпляром. На жителей Чикаго произведет впечатление, что кое-где меня воспринимают всерьез. Время от времени меня приглашали на вечеринки люди, строящие карьеру и не чуждые культурных амбиций, так что я уже знал, что значит быть символом. Некоторые дамы говорили мне: «Не может быть, вы не Чарльз Ситрин!» Но большинство тех, кто приглашали меня, оставались довольны создаваемым мною контрастом. Еще бы, я ведь выглядел как человек, напряженно, хотя и не в том направлении мыслящий. Мое лицо не имело ничего общего с их деловыми ординарными физиономиями. Дамам особенно трудно удавалось скрывать разочарование, когда они видели, как в действительности выглядит всем известный мистер Ситрин.
Перед нами поставили виски. Я жадно проглотил двойной скотч и, как обычно, быстро освоившись в компании, засмеялся. Никто меня не поддержал. Неприятный Билл поинтересовался, что смешного.
Я ответил:
— Ну, я только что вспомнил, что учился плавать как раз на Ок-стрит, до того, как появились все эти небоскребы, архитектурная гордость чикагской показухи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168