Так я это вижу. А интерпретация Ренаты — доморощенного астролога — выглядит таким образом: во всех моих проблемах виноват знак, под которым я родился. Хотя ей никогда еще не встречались такие раздерганные, взвинченные и страдающие Близнецы, совершенно не способные взять себя в руки.
— Нечего смеяться, когда я говорю о звездах. Я и так знаю, что для тебя я всего лишь хорошенькая пустышка, тупая сука. Тебе нужно одно — чтобы я оставалась жрицей Камасутры.
Но я над ней не смеялся. Только улыбался, да и то потому, что не нашел ни одного верного описания Близнецов в астрологических книжках Ренаты. Впрочем, одна книга произвела на меня особенное впечатление. В ней говорилось, что Близнецы — это мельница чувств, где душа изрезается и растирается в муку. Ну а что касается жрицы Камасутры, то Рената, конечно, очень хорошая женщина, я не устаю повторять это, но ее ни в коем случае нельзя назвать раскованной в сексе. Временами она ведет себя очень тихо, грустит и говорит о своем «пунктике». В пятницу мы собирались лететь в Европу, второй раз в этом году. Для этих европейских вояжей существовали серьезные личные причины. Считается, что, если мужчина не может предложить молодой женщине зрелого сочувствия, ему вообще нечего предложить ей. Так вот, я испытывал подлинный интерес к проблемам Ренаты и поддерживал ее во всем.
И все же, вульгарный реализм научил меня видеть вещи в том свете, в каком видят их другие, — старый озабоченный развратник притащил в Европу авантюристку-вертихвостку, чтобы показать ей, что значит экстракласс. Ну, а для завершенности классической картины существовала коварная старая мать, Сеньора, преподающая деловой испанский в школе секретарш на Стейт-стрит. В Сеньоре имелась доля обаяния, она была из тех, кто преуспевает на Среднем Западе исключительно потому, что в них видят сумасшедших чужаков. Красоту Рената унаследовала не от нее. Но с биологической и с эволюционной точки зрения Ренату можно считать совершенством. Как леопард или скаковая лошадь, она была «благородным животным» (смотри «Смысл красоты» Сантаяны). Ее таинственный отец (наши путешествия в Европу предпринимались как раз для того, чтобы выяснить, кто он) мог быть одним из тех старинных силачей с внушительной фигурой, что гнули железные прутья, таскали зубами паровозы или держали на доске, уложенной на спину, два десятка человек — прекрасная модель для Родена. Сеньора, была, очевидно, венгеркой. Когда она рассказывала семейные анекдоты, я понимал, что она старательно переносит события с Балкан в Испанию. Я не сомневался, что понимаю ее, и утверждению этому находил странное подтверждение: точно так же я понимал швейную машину «Зингер» своей матери. Лет в десять я разобрал машину и собрал ее снова. Чтобы шить на ней, нужно нажимать на кованую педаль. Движение педали вращало изношенный шкив, и игла ходила вверх-вниз. А если поддеть рычагом гладкую стальную пластину, под ней обнаруживались маленькие замысловатые детали, распространявшие запах машинного масла. Так вот, Сеньора казалась мне личностью, собранной из замысловатых деталей, слегка пахнущих маслом. В целом, эту ассоциацию можно считать положительной. Только вот некоторые детальки исчезли из памяти Сеньоры. Поэтому игла ходила вверх-вниз, нитка с катушки разматывалась, но стежков не получалось.
Главное притязание Сеньоры — благоразумие — обнаруживалось в ее материнских чувствах. Она изобретала для Ренаты бесчисленные планы. Довольно экстравагантные, если рассматривать их издали, но вблизи все эти планы оказывались сугубо практическими. Сеньора изрядно потратилась на воспитание Ренаты. А зубы дочери обошлись ей, вероятно, в целое состояние. Но результаты, причем самого высокого уровня, налицо. Увидеть, как Рената открывает рот, — настоящая привилегия, поэтому, когда она смешила меня и сама звонко смеялась, я замирал в восхищении. Для излечения моих зубов в невежественные старые времена моя мама только и могла, что прикладывать мне на лицо, в надежде унять зубную боль, обернутые фланелью горячие крышки с плиты или набитые сухой нагретой гречкой мешочки из-под табака «Булл Дарем». Вот откуда у меня уважение к ее прекрасным зубам. К тому же, голосок у вполне взрослой Ренаты совсем тоненький. Мне казалось, будто, смеясь, она вентилировала все внутренности до самой матки. Волосы она поднимала и укрепляла шелковыми лентами, открывая потрясающе грациозную и женственную линию шеи, а походка — боже, как она шла! Неудивительно, что Сеньоре не слишком хотелось расточать достоинства дочери на человека со вторым подбородком и французской медалью. Но раз уж Рената испытывает ко мне слабость, почему бы тогда не организовать общее хозяйство? Сеньора была за. Рената подбиралась к тридцати, успела развестись и воспитывала прелестного маленького мальчика по имени Роджер, которого я очень любил. Старуха (как и Кантабиле, заметьте) настаивала, чтобы я купил кондоминиум поближе к Нортсайду. Сама она открещивалась от участия в предполагаемых переездах. «Мне нужно уединение. У меня есть свои affaires de coeur1, — твердила она.
— Но, — добавляла Сеньора, — Роджер должен жить в доме, в котором есть мужчина».
Рената на пару с Сеньорой собирали сообщения о «майско-декабрьских» браках, посылали мне газетные вырезки о пожилых мужьях и интервью с их невестами. За год они потеряли Стайхена, Пикассо и Касальса. Но у них все еще оставались в запасе Чаплин, сенатор Термонд и судья Дуглас. Из колонок о сексе в «Ньюс» Сеньора даже вырезала научные рассуждения о сексе для пожилых. И даже Джордж Свибел сказал:
— Возможно, для тебя это хороший ход. Рената хочет устроиться. Жизнь ее побила, она много перевидала. И пережила. Она готова.
— Ну, и конечно она не из тех маленьких noli me tangerines, — сказал я.
— Она хорошо готовит. Она живая. У нее повсюду цветочки и безделушки, везде горит свет и на кухне что-то варится, играет гойская музыка. Разве она не умирает за тобой? Разве не заводится, когда ты ее гладишь? Держись подальше от холодных умствующих бабенок. Я подначиваю тебя, иначе ты так и будешь тянуть резину. И тебя снова подцепит какая-нибудь дамочка, которая будет утверждать, что разделяет твои интеллектуальные интересы и понимает твое высшее предназначение. Одна такая уже укоротила тебе жизнь. А еще одна просто убьет тебя! И потом, я уверен, ты не прочь жить с Ренатой.
Это уж наверняка! Я едва сдерживался, чтобы все время не хвалить ее. Она сидела за рулем «понтиака» в шляпе и меховом жакете, вытянутые ноги обтягивали усыпанные блестками лосины, купленные в магазине театральных костюмов. Сияние, исходившее от Ренаты, обволакивало и шкуры животных, пошедших на ее жакет: мех не просто прикрывал ее тело — казалось, его бывший владелец все еще готовится к прыжку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168
— Нечего смеяться, когда я говорю о звездах. Я и так знаю, что для тебя я всего лишь хорошенькая пустышка, тупая сука. Тебе нужно одно — чтобы я оставалась жрицей Камасутры.
Но я над ней не смеялся. Только улыбался, да и то потому, что не нашел ни одного верного описания Близнецов в астрологических книжках Ренаты. Впрочем, одна книга произвела на меня особенное впечатление. В ней говорилось, что Близнецы — это мельница чувств, где душа изрезается и растирается в муку. Ну а что касается жрицы Камасутры, то Рената, конечно, очень хорошая женщина, я не устаю повторять это, но ее ни в коем случае нельзя назвать раскованной в сексе. Временами она ведет себя очень тихо, грустит и говорит о своем «пунктике». В пятницу мы собирались лететь в Европу, второй раз в этом году. Для этих европейских вояжей существовали серьезные личные причины. Считается, что, если мужчина не может предложить молодой женщине зрелого сочувствия, ему вообще нечего предложить ей. Так вот, я испытывал подлинный интерес к проблемам Ренаты и поддерживал ее во всем.
И все же, вульгарный реализм научил меня видеть вещи в том свете, в каком видят их другие, — старый озабоченный развратник притащил в Европу авантюристку-вертихвостку, чтобы показать ей, что значит экстракласс. Ну, а для завершенности классической картины существовала коварная старая мать, Сеньора, преподающая деловой испанский в школе секретарш на Стейт-стрит. В Сеньоре имелась доля обаяния, она была из тех, кто преуспевает на Среднем Западе исключительно потому, что в них видят сумасшедших чужаков. Красоту Рената унаследовала не от нее. Но с биологической и с эволюционной точки зрения Ренату можно считать совершенством. Как леопард или скаковая лошадь, она была «благородным животным» (смотри «Смысл красоты» Сантаяны). Ее таинственный отец (наши путешествия в Европу предпринимались как раз для того, чтобы выяснить, кто он) мог быть одним из тех старинных силачей с внушительной фигурой, что гнули железные прутья, таскали зубами паровозы или держали на доске, уложенной на спину, два десятка человек — прекрасная модель для Родена. Сеньора, была, очевидно, венгеркой. Когда она рассказывала семейные анекдоты, я понимал, что она старательно переносит события с Балкан в Испанию. Я не сомневался, что понимаю ее, и утверждению этому находил странное подтверждение: точно так же я понимал швейную машину «Зингер» своей матери. Лет в десять я разобрал машину и собрал ее снова. Чтобы шить на ней, нужно нажимать на кованую педаль. Движение педали вращало изношенный шкив, и игла ходила вверх-вниз. А если поддеть рычагом гладкую стальную пластину, под ней обнаруживались маленькие замысловатые детали, распространявшие запах машинного масла. Так вот, Сеньора казалась мне личностью, собранной из замысловатых деталей, слегка пахнущих маслом. В целом, эту ассоциацию можно считать положительной. Только вот некоторые детальки исчезли из памяти Сеньоры. Поэтому игла ходила вверх-вниз, нитка с катушки разматывалась, но стежков не получалось.
Главное притязание Сеньоры — благоразумие — обнаруживалось в ее материнских чувствах. Она изобретала для Ренаты бесчисленные планы. Довольно экстравагантные, если рассматривать их издали, но вблизи все эти планы оказывались сугубо практическими. Сеньора изрядно потратилась на воспитание Ренаты. А зубы дочери обошлись ей, вероятно, в целое состояние. Но результаты, причем самого высокого уровня, налицо. Увидеть, как Рената открывает рот, — настоящая привилегия, поэтому, когда она смешила меня и сама звонко смеялась, я замирал в восхищении. Для излечения моих зубов в невежественные старые времена моя мама только и могла, что прикладывать мне на лицо, в надежде унять зубную боль, обернутые фланелью горячие крышки с плиты или набитые сухой нагретой гречкой мешочки из-под табака «Булл Дарем». Вот откуда у меня уважение к ее прекрасным зубам. К тому же, голосок у вполне взрослой Ренаты совсем тоненький. Мне казалось, будто, смеясь, она вентилировала все внутренности до самой матки. Волосы она поднимала и укрепляла шелковыми лентами, открывая потрясающе грациозную и женственную линию шеи, а походка — боже, как она шла! Неудивительно, что Сеньоре не слишком хотелось расточать достоинства дочери на человека со вторым подбородком и французской медалью. Но раз уж Рената испытывает ко мне слабость, почему бы тогда не организовать общее хозяйство? Сеньора была за. Рената подбиралась к тридцати, успела развестись и воспитывала прелестного маленького мальчика по имени Роджер, которого я очень любил. Старуха (как и Кантабиле, заметьте) настаивала, чтобы я купил кондоминиум поближе к Нортсайду. Сама она открещивалась от участия в предполагаемых переездах. «Мне нужно уединение. У меня есть свои affaires de coeur1, — твердила она.
— Но, — добавляла Сеньора, — Роджер должен жить в доме, в котором есть мужчина».
Рената на пару с Сеньорой собирали сообщения о «майско-декабрьских» браках, посылали мне газетные вырезки о пожилых мужьях и интервью с их невестами. За год они потеряли Стайхена, Пикассо и Касальса. Но у них все еще оставались в запасе Чаплин, сенатор Термонд и судья Дуглас. Из колонок о сексе в «Ньюс» Сеньора даже вырезала научные рассуждения о сексе для пожилых. И даже Джордж Свибел сказал:
— Возможно, для тебя это хороший ход. Рената хочет устроиться. Жизнь ее побила, она много перевидала. И пережила. Она готова.
— Ну, и конечно она не из тех маленьких noli me tangerines, — сказал я.
— Она хорошо готовит. Она живая. У нее повсюду цветочки и безделушки, везде горит свет и на кухне что-то варится, играет гойская музыка. Разве она не умирает за тобой? Разве не заводится, когда ты ее гладишь? Держись подальше от холодных умствующих бабенок. Я подначиваю тебя, иначе ты так и будешь тянуть резину. И тебя снова подцепит какая-нибудь дамочка, которая будет утверждать, что разделяет твои интеллектуальные интересы и понимает твое высшее предназначение. Одна такая уже укоротила тебе жизнь. А еще одна просто убьет тебя! И потом, я уверен, ты не прочь жить с Ренатой.
Это уж наверняка! Я едва сдерживался, чтобы все время не хвалить ее. Она сидела за рулем «понтиака» в шляпе и меховом жакете, вытянутые ноги обтягивали усыпанные блестками лосины, купленные в магазине театральных костюмов. Сияние, исходившее от Ренаты, обволакивало и шкуры животных, пошедших на ее жакет: мех не просто прикрывал ее тело — казалось, его бывший владелец все еще готовится к прыжку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168