Он молчал, не двигался. Не было сил смотреть на него, и все равно я продолжал ржать. Было гадко так поступать, но это оказалось сильнее меня.
В конце концов я прекращаю дурить и закрываю душ.
— Давай-ка, — говорю ему, — посмотрим твою рану.
Он устраивается на биде, как девчонка, расставив ноги.
— Ну держись!
Он орал, как осел, когда я снимал повязку, которая приклеилась к его волосам на заднице. Когда я стал протирать рану ватой, смоченной в спирте, то подумал, что он может родить близнецов — такой начался бардак!
— Заткнись! Еще сбегутся все самцы в округе…
Его рана выглядела не так уж мерзко.
— У тебя, старина, теперь две дырки: одна от пули, а другая…
Напрасно стараюсь. Его ничем не рассмешишь. Сидит себе на биде, опустив голову, обозревая свой погибший вялый хобот. Эй, Пьеро! Треплю его по волосам. Смотрю, в глазах у него слезы. Лучше не обращать внимания. Наклоняюсь над ним.
— Ты плохо пахнешь, парень!
— Если я встану под душ, пойдет кровь!
— А ноги! — говорю ему. — Они целехоньки. Их надо помыть.
Сажаю его на край ванной, а ноги ставлю под край. И начинаю мыть. Вода становится черной.
— Да не беспокойся ты! Все наладится. У тебя заскок. Когда он пройдет…
Большим куском марсельского мыла мою ему голову. Потом сушу его волосы, причесываю. И тащу его в комнату.
— Иди сюда, — говорю. — Только не мешай мне, сам увидишь…
Он послушно ложится в темноте на одну из двух постелей, и я принимаюсь за работу, медленно, терпеливо проделываю все, что он так любит. Я очень стараюсь. У меня руки дрожат от желания увидеть чудо… Но его член остается по-прежнему вялым. Если бы я имел дело с новорожденным, то преуспел бы не больше. Придется свозить его в Лурд! В довершение всего он начинает на меня орать.
— Ты, может, думаешь, что он поднимется при виде твоей гнусной рожи педика?.. Мне баба нужна! Здоровенная минетчица с сиськами, пахнущая потом. Вот что мне надо! Я не старый педик вроде тебя!
Этого придурка пора было проучить. В два счета стаскиваю с лежанки и падаю на него. Он кричит, что ему больно. Ничего не поделаешь! Беру его в клинч, заламываю руку назад и награждаю парой здоровых оплеух.
— Ну, посмотри, какой я старый педик!
Он орет еще пуще, когда я прижимаю беднягу к полу. И пока ласково шепчу ему на ухо, стонет, уткнувшись в палас.
— Увидишь, — говорю ему, — скоро он у тебя будет вот такой величины, понял? Когда ты много часов подряд станешь трудиться над ней, девка свихнется, будет орать и плакать, не зная, как тебя отблагодарить.
— Кровь идет, — отвечает он. — Смотри на ногу, видишь — кровь?
— Не шевелись, киса! Через пять минут я сделаю тебе перевязку.
* * *
Вывожу мотороллер Жаклин.
— Ты куда? — спрашивает Пьеро.
— За покупками.
Даю ему денег и вручаю пистолет.
— Держи… Если в полдень не вернусь, значит, меня взяли. Тогда спрячься и постарайся выкрутиться. Махни через горы в Испанию, например…
— Без тебя я пропаду…
— Встретимся, когда выйду из тюрьмы. Ведь целый век меня там держать не станут. Я никого не убивал.
— Может, мне сходить в комиссариат?
— Молод ты! Не выдержишь — сделаешь глупость. А в тюрьме тебя тотчас изнасилуют. В том числе сторожа, а может, и начальство.
Завожу мотороллер.
— Никуда не уходи, Пьеро, умоляю тебя. У нас еще есть шанс.
А чтобы он имел повод подумать, отдаю ему вырванную в поезде страницу газеты со статьей о тюрьме, которую не решился дочитать до конца, так она на меня подействовала. Я надеялся, что это заставит его быть благоразумнее.
* * *
Я доехал до Аркашона обходным путем, стараясь проявлять осторожность и не спеша. Можно попасть в аварию, даже когда улицы пустынны. Пренебрегающие осторожностью парни думают, что они одни на всем свете. На песке легко тормозится, а песок тут повсюду. Мне было страшно. Я катил, думая о том, как бы обзавестись хорошей машиной, готовой сорваться с места в любой момент. А также о погрузившемся в чтение бедняге Пьеро.
«Едва ты попадаешь внутрь, — читал он, — делается все, чтобы унизить тебя, оскорбить, заставить слушаться. Ты больше не человек, ты — номер, а номер должен помалкивать и ничего не требовать. „Заткнись! Пошевеливайся!“ Вот как с тобой обращаются. Не говоря о том, что тебе норовят сразу дать какое-нибудь прозвище. Если поёшь в камере — ты Карузо, если медленно встаешь — Черепаха, если не моешься — Грязнуля. А если выражаешь недовольство, тебе отвечают: „Нечего было сюда приходить“».
* * *
Но с тюремной темой еще не было покончено… Едва я вошел в Дом печати Аркашона, как мне тотчас бросился набранный красной краской заголовок: «Великая нищета французских тюрем».
Это был еженедельник. Беру его, раскрываю, перелистываю: четыре страницы, зловещие фотографии и т. д. У меня начинает кружиться голова, но тут перехватываю взгляд хозяина, который приглядывается к моим длинным волосам и сапогам на высоком каблуке. Это выходец из Сахары, у него желтоватая кожа. Руки лежат на стойке возле телефона, кассы и еще чего-то. В магазине пусто, а так как помещение большое, то оно кажется еще больше, еще пустыннее. Улыбаюсь хозяину, как старому знакомому, и он наверняка принимает меня за педика.
Начинаю расхаживать с раскованным видом между стеллажами, беря то, что нужно: газеты, журналы, спортивные и порнографические издания, для Пьеро конечно.
— Семьдесят пять франков сорок пять сантимов, подсчитывает хозяин с вызовом.
Небрежно бросаю пятисотенный билет, который летит к нему, как опавший лист.
Тот смотрит на деньги, потом на мою рожу и еще на что-то. Ему надо убедиться, что он не грезит, что его носовой платок по-прежнему в кармане, что пес спит за прилавком. Словно моя купюра похожа на пушку, направленную в него. Одни боятся, что их ограбят, а другие — когда им платят. Он ощупывает купюру, как больной, разве что не смея взглянуть на просвет из страха меня обидеть или получить в рожу.
— У вас нет ничего… позабавнее? — спрашиваю, показывая на купленные порнушки.
Кажется, я поставил ему на спину ледяной горчичник.
— Не понял, — говорит, глупо размахивая руками, словно его кусает блоха.
Оглядевшись и видя, что в магазине никого нет, я с заговорщицким видом, как человек, участвующий в тайной войне, поясняю:
— У вас нет датских изданий?.. Что-нибудь покруче. Я заплачу.
— Не знаю…
Он похож на тачку, которая буксует на льду.
— Это не мне, а отцу. Он отдыхает в Гранд-Отеле. Плохо себя чувствует… Мне сказали, что вы единственный в городе… Портье поделился…
Он успокоился и вытащил из-под прилавка стопку нужных изданий.
— А это ничего? — спрашиваю.
— Очень даже. Очень.
— Я полагаюсь на вас.
— О да. Сами увидите… Это ему очень понравится.
— Беру все.
— Значит, двести франков.
Вот уж Пьеро будет доволен!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92