Телеведущий больше не хочет играть роль статиста. Ведь он может лишиться всей клиентуры. Когда утверждают, что французы обожают лишь развлечения, это ложь. Еще одна фальсификация в результате опроса людей. Их куда больше, уверяю вас, завораживает драма с неясным исходом. Особенно если ее показывают бесплатно.
— Я никогда тебе не делал ничего дурного, — шепчет пенсионер…
Пока он еще не заблевал свою одежду. Но его страхометр застрял на ноле. Жак решает, что этого недостаточно, и стреляет ему в ногу.
Женщины визжат, оторванный от груди младенец начинает вопить во все горло. Малыши еще не знают, что выбрать — телеведущего или несчастного дедушку. Полный бардак. Не теряет спокойствия одна старуха, которая продолжает вязать.
Пораженный пенсионер даже не вскрикнул. Он даже не смотрит на ногу, из которой в ботинок сочится кровь, которая скоро начнет пачкать линолеум. Вероятно, он в шоке и еще не понимает, как ему больно. В данный момент он озабочен только одним: от выстрела задрожали стекла в окнах. И мы думаем о том же: Жак сошел с ума, вся эта история оборачивается кошмаром. Мы застыли, как два парализованных и не способных на какие-то действия кретина. Нижняя челюсть у Пьеро отвисла, словно он на приеме у зубного врача.
— У меня еще есть пять, чтобы продырявить твое пузо, — произносит Жак сквозь зубы.
Телеведущий хохочет. Попав в западню, участник игры произносит «да».
— Но послушай же, черт возьми!
Оба зятя и две дочери начинают орать хором: «Вы что, больные? Вы способны хладнокровно убить человека? Беззащитного человека?»
— Могу…
Для Жака это совершенно очевидно.
— Ты знаешь, чем рискуешь, дерьмо несчастное?
— А я сам себе не нравлюсь.
Ситуация принимает все более нереальный характер. Затем Раймон начинает вопить снова:
— Так валяй же! Чего ждешь? А? Стреляй, и, даю слово, живым ты отсюда не выйдешь! Мы заставим тебя сожрать свой револьвер! Валяй же! Жми на курок!
— Прошу тебя, — бормочет пенсионер. — Будь все же осторожен…
— Советую всем заткнуться! — говорит Жак.
— Нет! Мы не будем молчать! Мы все так не оставим!
Эти два мудака настаивают на своем! В их венах течет кровь героев. Типичные добровольцы для выполнения всяких глупостей! Тут встает очкарик, непонятно даже, откуда он взялся, ему надо выиграть время.
— Прошу вас, господа, давайте успокоимся. У меня беременная жена. Вы хотите получить деньги?.. Согласен! Мы очистим карманы!
— Ни в коем случае! — как фурия, вопит его жена… — Я не согласна! Ни за что!
И цепляется за руку пенсионера, заслоняя его своим шестимесячным пузом.
— За что вы к нему привязались, а?
— Кристина, не возникай!
— Я хочу знать, почему они желают убить моего отца?! Ты позволишь?
Жак молчит, как граната с выдернутой чекой. Глаза его мечут молнии в пенсионера, который сильно потеет в своей стеганой куртке. От страха у него начинается болезнь Паркинсона в коленной чашечке. Обнаружив залитую кровью туфлю, он с расширенными глазами обозревает ее.
— Вы не имеете права! — кричит дочь, готовая вот-вот разрешиться от бремени. — Это превосходный человек, который отдал всю жизнь охране таких сволочей, как вы!.. И это ваша благодарность! Вам не стыдно? Убирайтесь живо отсюда! Оставьте в покое моего отца! Он заслужил свою пенсию! Уходите, пока я не позвала полицию!
Жак точным броском торта затыкает ей рот. Та грохается в объятия мужа, который прижимает ее к своей груди.
— Не бойся, дорогая, все пройдет, ничего не случилось…
Я пытаюсь поймать Жака за рукав и сказать «пошли отсюда»… Но он отталкивает и меня, и других. Он совсем свихнулся. На мой взгляд, все пропало. Никто ему уже не поможет. Его бы надо было связать. А потом? Они все набросятся на него. Но если его выведут из строя, то мы загремим вместе с ним!
— Жак, — шепчет пенсионер. — Хочешь, мы позвоним священнику?
Он говорит нежным, поразительно спокойным среди общего безумия голосом.
— Послушай, Жак, не делай глупостей… Здесь ты дома… Вспомни, я сам дал тебе свой адрес! Я сказал: «Когда выйдешь, приходи ко мне домой». Помнишь?.. Никто тебе не сделает ничего плохого!.. Пошли ко мне в комнату… Согласен?.. Поговорим с глазу на глаз.
Я чувствую, как слабеет сопротивление Жака. Быть может, из-за нежного голоса… Я вижу, как расслабился его палец на курке. Я смотрю только на это. На его палец.
— Берегись, — кричит Люсьен, у которого никто ничего не спрашивал. — Ну, берегись, сволочь! Подумай, кого ты убьешь!.. Главного надзирателя Кюттоли! Имя которого — символ надежности и теплоты отношений! Все ребята обожали его!
Какой мудак! Не нашел ничего лучшего, как произнести надгробную речь!
— А как его провожали на пенсию! Тебя уже там не было, сволочь поганая! Ты ничего не знаешь! Так я тебе скажу! На прощание ребята организовали праздник. И директор позволил им это!.. Они читали поэмы, написанные на картонной бумаге! Они подарили ему золотую книгу со всеми подписями! Среди них были и такие, которые плакали!
У него и самого слезы в глазах, у этого зятя. И у Жака, как это ни невероятно, тоже. Я чувствую, что он вот-вот начнет хныкать как маленький. Но он поднимает пушку и направляет в живот надзирателя. Рука его дрожит, палец сжимается.
— Не валяй дурака! — орет Пьеро…
Поздно.
В помещении гремят выстрелы. Мужик беззвучно падает на колени и отваливается, будто стреляли в подушку.
И вот он уже больше не двигается. Все кончено.
Возникает долгая пауза. Даже не давящая. Скажем, даже вызывающая облегчение. Все смотрят на пол, на неподвижную фигуру в середине гостиной. Двигаются только вязальные спицы старухи. Но вот уже на Жака набрасываются, как безумные, оба зятя. Тот отбивается рукояткой револьвера и ногами. У него вид человека, решившего дорого продать жизнь. Мои счеты с ним закончены. Я просто не вижу, как он может выпутаться из того положения, в которое сам попал.
XXIII
В данный момент никто не обращает на нас внимания. И мы улепетываем как зайцы. Быстро находим машину, спрятанную за рекламным щитом. Скорее ключи! Искать во время бега в своих карманах не самое удобное дело! Еще менее удобно бежать, оглядываясь назад и стараясь не угодить в помойки, не налететь на фонарные столбы. Идеальным в нашем случае было бы иметь зеркальце, закрепленное на конце штока, как ноты проходящих строем музыкантов духового оркестра… Но нам везет. Никто нас не преследует. Еще сто метров, и мы спасены: нас ожидает старая, никогда нас не подводившая «диана». На последних пятидесяти метрах испытываем ужас: а вдруг нам прокололи шины? Бежим со скоростью рекордсменов на сто метров: 10,1 секунды. Стремительно отъезжаем, лишь бы мотор выдержал! С крейсерской скоростью минуем Энзисхейм. Летим, как «скорая помощь». Мне даже кажется, что звучит ее сирена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— Я никогда тебе не делал ничего дурного, — шепчет пенсионер…
Пока он еще не заблевал свою одежду. Но его страхометр застрял на ноле. Жак решает, что этого недостаточно, и стреляет ему в ногу.
Женщины визжат, оторванный от груди младенец начинает вопить во все горло. Малыши еще не знают, что выбрать — телеведущего или несчастного дедушку. Полный бардак. Не теряет спокойствия одна старуха, которая продолжает вязать.
Пораженный пенсионер даже не вскрикнул. Он даже не смотрит на ногу, из которой в ботинок сочится кровь, которая скоро начнет пачкать линолеум. Вероятно, он в шоке и еще не понимает, как ему больно. В данный момент он озабочен только одним: от выстрела задрожали стекла в окнах. И мы думаем о том же: Жак сошел с ума, вся эта история оборачивается кошмаром. Мы застыли, как два парализованных и не способных на какие-то действия кретина. Нижняя челюсть у Пьеро отвисла, словно он на приеме у зубного врача.
— У меня еще есть пять, чтобы продырявить твое пузо, — произносит Жак сквозь зубы.
Телеведущий хохочет. Попав в западню, участник игры произносит «да».
— Но послушай же, черт возьми!
Оба зятя и две дочери начинают орать хором: «Вы что, больные? Вы способны хладнокровно убить человека? Беззащитного человека?»
— Могу…
Для Жака это совершенно очевидно.
— Ты знаешь, чем рискуешь, дерьмо несчастное?
— А я сам себе не нравлюсь.
Ситуация принимает все более нереальный характер. Затем Раймон начинает вопить снова:
— Так валяй же! Чего ждешь? А? Стреляй, и, даю слово, живым ты отсюда не выйдешь! Мы заставим тебя сожрать свой револьвер! Валяй же! Жми на курок!
— Прошу тебя, — бормочет пенсионер. — Будь все же осторожен…
— Советую всем заткнуться! — говорит Жак.
— Нет! Мы не будем молчать! Мы все так не оставим!
Эти два мудака настаивают на своем! В их венах течет кровь героев. Типичные добровольцы для выполнения всяких глупостей! Тут встает очкарик, непонятно даже, откуда он взялся, ему надо выиграть время.
— Прошу вас, господа, давайте успокоимся. У меня беременная жена. Вы хотите получить деньги?.. Согласен! Мы очистим карманы!
— Ни в коем случае! — как фурия, вопит его жена… — Я не согласна! Ни за что!
И цепляется за руку пенсионера, заслоняя его своим шестимесячным пузом.
— За что вы к нему привязались, а?
— Кристина, не возникай!
— Я хочу знать, почему они желают убить моего отца?! Ты позволишь?
Жак молчит, как граната с выдернутой чекой. Глаза его мечут молнии в пенсионера, который сильно потеет в своей стеганой куртке. От страха у него начинается болезнь Паркинсона в коленной чашечке. Обнаружив залитую кровью туфлю, он с расширенными глазами обозревает ее.
— Вы не имеете права! — кричит дочь, готовая вот-вот разрешиться от бремени. — Это превосходный человек, который отдал всю жизнь охране таких сволочей, как вы!.. И это ваша благодарность! Вам не стыдно? Убирайтесь живо отсюда! Оставьте в покое моего отца! Он заслужил свою пенсию! Уходите, пока я не позвала полицию!
Жак точным броском торта затыкает ей рот. Та грохается в объятия мужа, который прижимает ее к своей груди.
— Не бойся, дорогая, все пройдет, ничего не случилось…
Я пытаюсь поймать Жака за рукав и сказать «пошли отсюда»… Но он отталкивает и меня, и других. Он совсем свихнулся. На мой взгляд, все пропало. Никто ему уже не поможет. Его бы надо было связать. А потом? Они все набросятся на него. Но если его выведут из строя, то мы загремим вместе с ним!
— Жак, — шепчет пенсионер. — Хочешь, мы позвоним священнику?
Он говорит нежным, поразительно спокойным среди общего безумия голосом.
— Послушай, Жак, не делай глупостей… Здесь ты дома… Вспомни, я сам дал тебе свой адрес! Я сказал: «Когда выйдешь, приходи ко мне домой». Помнишь?.. Никто тебе не сделает ничего плохого!.. Пошли ко мне в комнату… Согласен?.. Поговорим с глазу на глаз.
Я чувствую, как слабеет сопротивление Жака. Быть может, из-за нежного голоса… Я вижу, как расслабился его палец на курке. Я смотрю только на это. На его палец.
— Берегись, — кричит Люсьен, у которого никто ничего не спрашивал. — Ну, берегись, сволочь! Подумай, кого ты убьешь!.. Главного надзирателя Кюттоли! Имя которого — символ надежности и теплоты отношений! Все ребята обожали его!
Какой мудак! Не нашел ничего лучшего, как произнести надгробную речь!
— А как его провожали на пенсию! Тебя уже там не было, сволочь поганая! Ты ничего не знаешь! Так я тебе скажу! На прощание ребята организовали праздник. И директор позволил им это!.. Они читали поэмы, написанные на картонной бумаге! Они подарили ему золотую книгу со всеми подписями! Среди них были и такие, которые плакали!
У него и самого слезы в глазах, у этого зятя. И у Жака, как это ни невероятно, тоже. Я чувствую, что он вот-вот начнет хныкать как маленький. Но он поднимает пушку и направляет в живот надзирателя. Рука его дрожит, палец сжимается.
— Не валяй дурака! — орет Пьеро…
Поздно.
В помещении гремят выстрелы. Мужик беззвучно падает на колени и отваливается, будто стреляли в подушку.
И вот он уже больше не двигается. Все кончено.
Возникает долгая пауза. Даже не давящая. Скажем, даже вызывающая облегчение. Все смотрят на пол, на неподвижную фигуру в середине гостиной. Двигаются только вязальные спицы старухи. Но вот уже на Жака набрасываются, как безумные, оба зятя. Тот отбивается рукояткой револьвера и ногами. У него вид человека, решившего дорого продать жизнь. Мои счеты с ним закончены. Я просто не вижу, как он может выпутаться из того положения, в которое сам попал.
XXIII
В данный момент никто не обращает на нас внимания. И мы улепетываем как зайцы. Быстро находим машину, спрятанную за рекламным щитом. Скорее ключи! Искать во время бега в своих карманах не самое удобное дело! Еще менее удобно бежать, оглядываясь назад и стараясь не угодить в помойки, не налететь на фонарные столбы. Идеальным в нашем случае было бы иметь зеркальце, закрепленное на конце штока, как ноты проходящих строем музыкантов духового оркестра… Но нам везет. Никто нас не преследует. Еще сто метров, и мы спасены: нас ожидает старая, никогда нас не подводившая «диана». На последних пятидесяти метрах испытываем ужас: а вдруг нам прокололи шины? Бежим со скоростью рекордсменов на сто метров: 10,1 секунды. Стремительно отъезжаем, лишь бы мотор выдержал! С крейсерской скоростью минуем Энзисхейм. Летим, как «скорая помощь». Мне даже кажется, что звучит ее сирена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92