Было тепло, но не жарко, как и бывает весной; синее небо затянули тяжелые облака, розовые и красные азалии только начинали цвести.
* * *
Я позвонила отцу из Нью-Йорка в конце рабочего дня. Он только что вернулся домой из своего офиса.
— Привет, милая! — сказал он.
Я знала, что он был на кухне, где попивал джин с тоником, пока мама готовила обед. Его голос был, как обычно, твердым и уверенным. Я старалась говорить спокойно и деловито. Когда он спросил, что я собираюсь делать вечером, я заглянула в лежащую на моем столе газету: писатель, чье выступление я слышала по радио, проводил встречу с читателями в деловом центре города. Я решила сходить туда, о чем и сказала отцу.
Положив трубку, я посмотрела в окно на здание напротив. Это был тот самый год, когда все вокруг говорили: «Работать надо не долго, но с умом!» Поэтому все конторы уже опустели, сотрудники ушли, и видны были только уборщицы в серых и синих халатах, сновавшие по одной и по две на каждом этаже. Уборщица входила в офис и занималась своим делом. Вскоре свет гас — она переходила в следующее помещение.
Я услышала в коридоре шаги Бланки, вытряхивающей корзины для бумаг и толкающей свою тележку дальше.
Бланка — мой близнец на социальной лестнице.
* * *
Я была восходящей звездой в Н. до тех пор, пока Мими Хаулетт, выпускающий редактор, не решила, что я — всего лишь огонек на пролетающем самолете.
Через несколько дней после своего появления в издательстве она пригласила меня на завтрак. В ресторане люди сразу же стали на нас оглядываться. Кто-то знал Мими и махал ей, другие просто смотрели на нее, потому что она была довольно красивой и вела себя так, будто она некая знаменитость.
Я тоже не удержалась и уставилась на нее, словно она сделана из другого теста. По внешним данным она вполне сошла бы за топ-модель: крупная голова, фигура-тростиночка, бледная кожа, льдисто-зеленые глаза и настолько миниатюрный нос, что непонятно было, как через него дышать. Картину прекрасно дополняли мягкая фетровая шляпа, костюм цвета древесного угля — короткий жакет с юбкой, доходящей до лодыжек, — и изящные сапожки со шнуровкой. Она могла быть идеальной героиней романа Эдит Уортон «Век невинности». Все выглядело замечательно, не считая того, что с нею была я в своем мешковатом шерстяном платье — типичная фабричная работница из документального фильма.
Особо следует сказать о ее голосе, вкрадчивом и временами переходившем на шепот. Шелест ветерка, который иногда прерывался неприличным, но вполне уместным словцом, звучавшим экспрессивно и непринужденно, как в устах мужчины, выражающего свои идущие от самого сердца эмоции.
Она начала разговор с того, как ей жаль мою бывшую начальницу Дори, которую уволили. Слова ее звучали искренне, вряд ли она кривила душой.
Потом она заговорила о книгах, на которых мы выросли, в том числе о классиках, прочитанных еще в школьные годы.
Она сказала, что училась в Принстоне, и спросила, где училась я. Когда я назвала ей свой крошечный колледж, она обронила, что вроде бы слышала о нем, и добавила:
— Кажется, там училась сестра моего приятеля.
Она вовсе не хотела таким образом принизить мое образование и поставить меня в неловкое положение. И все же, сидя напротив нее, я вспомнила о случаях пренебрежительного отношения ко мне моих коллег, объясняемых тем, что я не получила серьезного образования. Я вспомнила тощие конверты со своим жалованьем и то, как неприятно было говорить об этом за ужином с отцом.
Мими спросила:
— С тобой все в порядке?
— Да, — сказала я. — Ты не против, если я закурю?
* * *
Я пыталась избегать Мими. Ее присутствие, казалось, вызывало у меня в памяти все случаи неприязненного отношения ко мне со стороны окружающих: учителей, смотревших на меня как на неперспективную ученицу, мальчиков, которые не отвечали мне взаимной симпатией. Рядом с ней я снова становилась четырнадцатилетней.
Вряд ли моя реакция была ей в диковинку, но и удовольствия ей не доставляла. Поэтому она старалась выказывать мне свое расположение, великодушно укрывая меня своим белым крылом.
Она приносила помаду, которую больше не употребляла, шелковые шарфики, которые — по ее мнению — мне нравились. Сообщала о дешевых распродажах в Бергдорфе и Барни. Рассказала мне о квартире, прослышав о которой моя подруга Софи сразу же завелась.
Для начала Мими попросила меня прочитать одну из представленных на рассмотрение рукописей. И сказала:
— Думаю, она могла бы тебя заинтересовать.
Но вскоре стала давать мне целые кипы рукописей, которые сама не хотела читать: весь этот жуткий бесконечный самотек. При этом вела она себя исключительно деликатно, словно просила меня об одолжении и я могла ей отказать.
Помимо своей воли я становилась простой помощницей редактора, каковую она решила из меня сделать, а не полноправным редактором. Она то и дело объясняла мне тот или иной аспект издательского дела, и я с трудом заставляла себя не говорить в ответ: «Я это знаю», что могло быть истолковано как нежелание повышать квалификацию. Казалось, знания мои и в самом деле все убывают и убывают.
Через некоторое время Мими уже привыкла смотреть на меня оценивающе: что я из себя представляю и что из меня может получиться. Наверняка она сомневалась в том, что я занимаюсь своим делом, и, кажется, была в этом права.
* * *
Сегодня днем Мими достала флакончик духов, и я протянула запястье, чтобы она, как обычно, попрыскала. Потом она сказала, что приходил литературный агент, интересовавшийся судьбой лирической повести «Таинственный юг», которую он подал на рассмотрение несколько недель назад, и спросила, что я знаю об этой рукописи. Я ответила, что поищу ее.
Я знала, где она: конечно же, под моим письменным столом, где валялись все рукописи, которые я еще не подготовила для Мими. Я положила «Таинственный юг» в сумку, пожелала уборщице Бланке спокойной ночи и помчалась в деловую часть города на литературную встречу.
Книжный магазин был переполнен, пришлось стоять у задних полок. Кто-то уже занял место у микрофона, приветствуя каждого входящего. Я сняла жакет и, свернув, положила на свою сумку и тут услышала, как человек у микрофона сказал: «Редактор этой книги — Арчи Нокс».
С тех пор как мы расстались, я несколько раз видела Арчи на литературных чтениях и издательских вечеринках. Первое время я подходила к нему, но он, едва кивнув, поворачивался ко мне спиной. Моя подруга Софи высказала предположение, что он избегает меня, поскольку до сих пор испытывает ко мне нежные чувства, хотя и скрывает это.
С того места, где я стояла, он не казался ни постаревшим, ни изменившимся. На нем был знакомый мне свитер из шотландской шерсти цвета овсянки. Он говорил, что в один присест прочитал рукопись романа «Чокнутый», забывая про еду и сон;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
* * *
Я позвонила отцу из Нью-Йорка в конце рабочего дня. Он только что вернулся домой из своего офиса.
— Привет, милая! — сказал он.
Я знала, что он был на кухне, где попивал джин с тоником, пока мама готовила обед. Его голос был, как обычно, твердым и уверенным. Я старалась говорить спокойно и деловито. Когда он спросил, что я собираюсь делать вечером, я заглянула в лежащую на моем столе газету: писатель, чье выступление я слышала по радио, проводил встречу с читателями в деловом центре города. Я решила сходить туда, о чем и сказала отцу.
Положив трубку, я посмотрела в окно на здание напротив. Это был тот самый год, когда все вокруг говорили: «Работать надо не долго, но с умом!» Поэтому все конторы уже опустели, сотрудники ушли, и видны были только уборщицы в серых и синих халатах, сновавшие по одной и по две на каждом этаже. Уборщица входила в офис и занималась своим делом. Вскоре свет гас — она переходила в следующее помещение.
Я услышала в коридоре шаги Бланки, вытряхивающей корзины для бумаг и толкающей свою тележку дальше.
Бланка — мой близнец на социальной лестнице.
* * *
Я была восходящей звездой в Н. до тех пор, пока Мими Хаулетт, выпускающий редактор, не решила, что я — всего лишь огонек на пролетающем самолете.
Через несколько дней после своего появления в издательстве она пригласила меня на завтрак. В ресторане люди сразу же стали на нас оглядываться. Кто-то знал Мими и махал ей, другие просто смотрели на нее, потому что она была довольно красивой и вела себя так, будто она некая знаменитость.
Я тоже не удержалась и уставилась на нее, словно она сделана из другого теста. По внешним данным она вполне сошла бы за топ-модель: крупная голова, фигура-тростиночка, бледная кожа, льдисто-зеленые глаза и настолько миниатюрный нос, что непонятно было, как через него дышать. Картину прекрасно дополняли мягкая фетровая шляпа, костюм цвета древесного угля — короткий жакет с юбкой, доходящей до лодыжек, — и изящные сапожки со шнуровкой. Она могла быть идеальной героиней романа Эдит Уортон «Век невинности». Все выглядело замечательно, не считая того, что с нею была я в своем мешковатом шерстяном платье — типичная фабричная работница из документального фильма.
Особо следует сказать о ее голосе, вкрадчивом и временами переходившем на шепот. Шелест ветерка, который иногда прерывался неприличным, но вполне уместным словцом, звучавшим экспрессивно и непринужденно, как в устах мужчины, выражающего свои идущие от самого сердца эмоции.
Она начала разговор с того, как ей жаль мою бывшую начальницу Дори, которую уволили. Слова ее звучали искренне, вряд ли она кривила душой.
Потом она заговорила о книгах, на которых мы выросли, в том числе о классиках, прочитанных еще в школьные годы.
Она сказала, что училась в Принстоне, и спросила, где училась я. Когда я назвала ей свой крошечный колледж, она обронила, что вроде бы слышала о нем, и добавила:
— Кажется, там училась сестра моего приятеля.
Она вовсе не хотела таким образом принизить мое образование и поставить меня в неловкое положение. И все же, сидя напротив нее, я вспомнила о случаях пренебрежительного отношения ко мне моих коллег, объясняемых тем, что я не получила серьезного образования. Я вспомнила тощие конверты со своим жалованьем и то, как неприятно было говорить об этом за ужином с отцом.
Мими спросила:
— С тобой все в порядке?
— Да, — сказала я. — Ты не против, если я закурю?
* * *
Я пыталась избегать Мими. Ее присутствие, казалось, вызывало у меня в памяти все случаи неприязненного отношения ко мне со стороны окружающих: учителей, смотревших на меня как на неперспективную ученицу, мальчиков, которые не отвечали мне взаимной симпатией. Рядом с ней я снова становилась четырнадцатилетней.
Вряд ли моя реакция была ей в диковинку, но и удовольствия ей не доставляла. Поэтому она старалась выказывать мне свое расположение, великодушно укрывая меня своим белым крылом.
Она приносила помаду, которую больше не употребляла, шелковые шарфики, которые — по ее мнению — мне нравились. Сообщала о дешевых распродажах в Бергдорфе и Барни. Рассказала мне о квартире, прослышав о которой моя подруга Софи сразу же завелась.
Для начала Мими попросила меня прочитать одну из представленных на рассмотрение рукописей. И сказала:
— Думаю, она могла бы тебя заинтересовать.
Но вскоре стала давать мне целые кипы рукописей, которые сама не хотела читать: весь этот жуткий бесконечный самотек. При этом вела она себя исключительно деликатно, словно просила меня об одолжении и я могла ей отказать.
Помимо своей воли я становилась простой помощницей редактора, каковую она решила из меня сделать, а не полноправным редактором. Она то и дело объясняла мне тот или иной аспект издательского дела, и я с трудом заставляла себя не говорить в ответ: «Я это знаю», что могло быть истолковано как нежелание повышать квалификацию. Казалось, знания мои и в самом деле все убывают и убывают.
Через некоторое время Мими уже привыкла смотреть на меня оценивающе: что я из себя представляю и что из меня может получиться. Наверняка она сомневалась в том, что я занимаюсь своим делом, и, кажется, была в этом права.
* * *
Сегодня днем Мими достала флакончик духов, и я протянула запястье, чтобы она, как обычно, попрыскала. Потом она сказала, что приходил литературный агент, интересовавшийся судьбой лирической повести «Таинственный юг», которую он подал на рассмотрение несколько недель назад, и спросила, что я знаю об этой рукописи. Я ответила, что поищу ее.
Я знала, где она: конечно же, под моим письменным столом, где валялись все рукописи, которые я еще не подготовила для Мими. Я положила «Таинственный юг» в сумку, пожелала уборщице Бланке спокойной ночи и помчалась в деловую часть города на литературную встречу.
Книжный магазин был переполнен, пришлось стоять у задних полок. Кто-то уже занял место у микрофона, приветствуя каждого входящего. Я сняла жакет и, свернув, положила на свою сумку и тут услышала, как человек у микрофона сказал: «Редактор этой книги — Арчи Нокс».
С тех пор как мы расстались, я несколько раз видела Арчи на литературных чтениях и издательских вечеринках. Первое время я подходила к нему, но он, едва кивнув, поворачивался ко мне спиной. Моя подруга Софи высказала предположение, что он избегает меня, поскольку до сих пор испытывает ко мне нежные чувства, хотя и скрывает это.
С того места, где я стояла, он не казался ни постаревшим, ни изменившимся. На нем был знакомый мне свитер из шотландской шерсти цвета овсянки. Он говорил, что в один присест прочитал рукопись романа «Чокнутый», забывая про еду и сон;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50