Чаячье трио, не отрываясь от подъемника, небрежно расправляет крылья; потом вдруг с клекотом срывается в полет. И тут мы его замечаем. То есть мы видим некую фигуру – и это Дик, ошибки быть не может, – которая воздвигается из корабельных недр и плетется, как разбуженный от зимней спячки, но не успевший продрать глаза зверь, к ближайшему поручню.
Лица мы не видим, как и выражения лица (у Дика – выражение лица?). Но гадать о том, почему его заносит на ходу и почему так странно шатается у него на плечах голова, когда он смотрит на нас через реку, не приходится. Он подносит ко рту предмет, который может быть только бутылкой, и делает – напоказ – смачный затяжной глоток.
«Ди-ик! Ди-ик – бога ради, мальчик мой, вернись!»
Но Дик следует иным, воистину отеческим указаниям. В случае крайней необходимости…
Он швыряет пустую бутылку через плечо и ныряет обратно в корабельное нутро, словно бы для того, чтобы вынуть из укромного местечка еще одну. Чайки падают вниз, закладывают вираж и возвращаются на свой нашест. Землечерпалка, плавучее дерьмо, задравши в нерабочую позицию подъемник, дарит нас кособокой, ржавые зубы наружу, ухмылкой.
Отец поворачивается ко мне. «Твоя очередь».
Он стоит, переводя дыхание, и глядит на мои собственные упражнения в глоткодерстве с видом сержанта-инструктора, который оценивает способности новобранца.
Мои вопли (ты слышал их, Дик?) тают в воздухе.
«Никакого толку. Давай обратно на переправу. Возьмем лодку и сами за ним съездим».
Мы подбираем велосипеды. Садимся и едем вдоль берега, на сей раз Уза слева.
На Стейтовой переправе переправа давно уже не действует. Новый трехопорный мост, выстроенный в середине тридцатых к северу от деревни, оставил от прежнего, столетиями проверенного способа перебраться на тот берег одни воспоминания. Остались несколько домишек, судоремонтная мастерская, пристань и, бок о бок со старым паромным причалом, бревенчато-кирпичная « Переправа-Инн».
Засыпанный окалиной дворик «Переправы» почти пуст, но время самое то, и припаркованный под залихватским углом серый «форд» с закрытым кузовом и парой американских пилоток на заднем сиденье есть явственный симптом присутствия буйной банды наших американских союзников. Мы оставляем велосипеды у выбеленной стены Инна – где на эмалированной, в пятнах ржавчины табличке все еще можно разобрать призрачные цены на перевоз – и идем к двери в бар. Но едва мы трогаемся с места, откуда ни возьмись, обваливается страшный грохот, растирая в порошок вечернюю ленивую тишь, и мы застываем на месте.
Сверху по течению несется гвалт и скрежет, как будто раз за разом рвет, выворачивает наизнанку неведомого механического монстра. А потом из этого хаоса, под аккомпанемент разнообразных пронзительно-сиплых звуков, вырастает настойчивый ритмичный лязг: чунг-ха-чунг-ха-чунг-ха! Завелась землечерпалка. Дик запустил землечерпалку.
Пару секунд мы стоим во дворике, под вросшей в стену вывеской заведения, будто примороженные тем, что услышали. И снова, с удвоенным рвением, поворачиваем к двери. Но открывать ее нам нужды нет. Потому что – кто в сей же самый момент вываливается нам навстречу, преследуемый по пятам двумя стриженными под ежик и одетыми в летнюю парадно-выходную (короткий рукав) бойцами ВВС США, как не Стэн Бут, капитан «Розы II», с туманом во взоре и с перегаром в выхлопе.
Он пялится сквозь нас – на источник звука, который сумел привести в действие даже его набрякшие кабацким виски чувства, – и только после того, как увиденное им за нашими спинами совпадает с услышанным (подъемник опущен и вертится; над земле черпалкой рассасываются в воздухе облачка маслянистого дыма), он замечает нас, как две прорехи на пейзаже.
«Какого?..»
Но – погодите минутку – разве он раньше не встречал этого человека? Это ведь Хенри Крик, так? Тот, который от лица сына… Искра понимания в тандеме с легкой рябью облегчения пробегают по лицу капитана землечерпалки.
«Мистер Крик, я знаю, что ваш парень слегка… – (там, где должно быть ключевое слово, он постукивает себя толстым пальцем по виску), – но он, что, воскресенья от будней отличить не в состоянии?»
Он осекается на полуслове, внезапно утратив уверенность, и оглядывается на собравшуюся компанию.
«С'одня ж воскресенье, так?»
Мы соглашаемся. Спору нет, сегодня воскресенье.
«И эт' он там на борту, так?»
Есть в выражении наших лиц нечто такое, отчего его собственное никак не может расплыться в безмятежности.
Мы снова соглашаемся.
«Так какого же?..»
На пороге «Переправы» (лицензией на содержание обладает, как гласит надпись на дверной перемычке, Дж. М. Тодд) отец пытается совладать с неподъемной задачей – объяснить, что к чему. Пытается. Сдается. Гримасничая и заикаясь, выталкивает вперед меня (отдавая тем самым должное моей школярской изобретательности, умению доходчиво прикинуть хвост к носу).
«Объясни ему, Том, объясни ты ему ради бога».
Я открываю рот. Пробегаю про себя дюжину возможных отправных точек; я предвижу замешательство и неверие; я осознаю полную невозможность втиснуть в несколько фраз действительные причины того, почему мой брат (мой – чей?) оказался августовским вечером на борту «Розы II». Я останавливаюсь на самом кратком варианте лжи.
«У него чердак съехал».
(Прости меня, Дик.)
«Съехал чердак. Надрался, на мотоцикл, и сюда. Мы и п-понятия не имеем – (ага, наконец-то хоть слово правды), что он там может натворить».
Стэн Бут темнеет лицом, хмурится. За его спиной пара чистеньких мальчиков из ВВС США задумалась, судя по всему, над странной английской фразой насчет чердака.
Тем временем, со мной бок о бок, отец бьется в едва заметных миру, но оттого не менее страшных конвульсиях. Оказавшись вдруг лицом к лицу с этим моим заявлением – с одной стороны, конечно, чудо находчивости, а с другой – еще одна попытка уклониться, уйти в сторону, точь-в-точь его собственная неспособность, чуть дело доходит до дела (зыбкие прогулки по бечевнику) сказать хоть единое слово, и он не выдерживает. Туго натянутые покровы молчания и скрытности ползут по швам. Его прорвало. (И тут же рвется – и не получится ее наладить, починить, пока Том Крик не женится на Мэри Меткаф, – гармония между отцом и сыном.)
Только что не упав на окалину, на колени, во прах и пепел покаяния, под похожей на виселицу вывеской инна, он лепечет:
«И это он убил Фредди Парра. Ну, того Фредди Парра, который утоп. Убил его. Совершил убийство. И он мне не сын. То есть он мой сын. То есть. О Господи! О Господи-Иисусе-Христе, помоги мне!»
На глазах у него слезы. От залетевшего невесть откуда сквознячка единократно скрипит вывеска и встает дыбом прядка отцовских волос.
Стэн Бут медленно переводит дыхание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Лица мы не видим, как и выражения лица (у Дика – выражение лица?). Но гадать о том, почему его заносит на ходу и почему так странно шатается у него на плечах голова, когда он смотрит на нас через реку, не приходится. Он подносит ко рту предмет, который может быть только бутылкой, и делает – напоказ – смачный затяжной глоток.
«Ди-ик! Ди-ик – бога ради, мальчик мой, вернись!»
Но Дик следует иным, воистину отеческим указаниям. В случае крайней необходимости…
Он швыряет пустую бутылку через плечо и ныряет обратно в корабельное нутро, словно бы для того, чтобы вынуть из укромного местечка еще одну. Чайки падают вниз, закладывают вираж и возвращаются на свой нашест. Землечерпалка, плавучее дерьмо, задравши в нерабочую позицию подъемник, дарит нас кособокой, ржавые зубы наружу, ухмылкой.
Отец поворачивается ко мне. «Твоя очередь».
Он стоит, переводя дыхание, и глядит на мои собственные упражнения в глоткодерстве с видом сержанта-инструктора, который оценивает способности новобранца.
Мои вопли (ты слышал их, Дик?) тают в воздухе.
«Никакого толку. Давай обратно на переправу. Возьмем лодку и сами за ним съездим».
Мы подбираем велосипеды. Садимся и едем вдоль берега, на сей раз Уза слева.
На Стейтовой переправе переправа давно уже не действует. Новый трехопорный мост, выстроенный в середине тридцатых к северу от деревни, оставил от прежнего, столетиями проверенного способа перебраться на тот берег одни воспоминания. Остались несколько домишек, судоремонтная мастерская, пристань и, бок о бок со старым паромным причалом, бревенчато-кирпичная « Переправа-Инн».
Засыпанный окалиной дворик «Переправы» почти пуст, но время самое то, и припаркованный под залихватским углом серый «форд» с закрытым кузовом и парой американских пилоток на заднем сиденье есть явственный симптом присутствия буйной банды наших американских союзников. Мы оставляем велосипеды у выбеленной стены Инна – где на эмалированной, в пятнах ржавчины табличке все еще можно разобрать призрачные цены на перевоз – и идем к двери в бар. Но едва мы трогаемся с места, откуда ни возьмись, обваливается страшный грохот, растирая в порошок вечернюю ленивую тишь, и мы застываем на месте.
Сверху по течению несется гвалт и скрежет, как будто раз за разом рвет, выворачивает наизнанку неведомого механического монстра. А потом из этого хаоса, под аккомпанемент разнообразных пронзительно-сиплых звуков, вырастает настойчивый ритмичный лязг: чунг-ха-чунг-ха-чунг-ха! Завелась землечерпалка. Дик запустил землечерпалку.
Пару секунд мы стоим во дворике, под вросшей в стену вывеской заведения, будто примороженные тем, что услышали. И снова, с удвоенным рвением, поворачиваем к двери. Но открывать ее нам нужды нет. Потому что – кто в сей же самый момент вываливается нам навстречу, преследуемый по пятам двумя стриженными под ежик и одетыми в летнюю парадно-выходную (короткий рукав) бойцами ВВС США, как не Стэн Бут, капитан «Розы II», с туманом во взоре и с перегаром в выхлопе.
Он пялится сквозь нас – на источник звука, который сумел привести в действие даже его набрякшие кабацким виски чувства, – и только после того, как увиденное им за нашими спинами совпадает с услышанным (подъемник опущен и вертится; над земле черпалкой рассасываются в воздухе облачка маслянистого дыма), он замечает нас, как две прорехи на пейзаже.
«Какого?..»
Но – погодите минутку – разве он раньше не встречал этого человека? Это ведь Хенри Крик, так? Тот, который от лица сына… Искра понимания в тандеме с легкой рябью облегчения пробегают по лицу капитана землечерпалки.
«Мистер Крик, я знаю, что ваш парень слегка… – (там, где должно быть ключевое слово, он постукивает себя толстым пальцем по виску), – но он, что, воскресенья от будней отличить не в состоянии?»
Он осекается на полуслове, внезапно утратив уверенность, и оглядывается на собравшуюся компанию.
«С'одня ж воскресенье, так?»
Мы соглашаемся. Спору нет, сегодня воскресенье.
«И эт' он там на борту, так?»
Есть в выражении наших лиц нечто такое, отчего его собственное никак не может расплыться в безмятежности.
Мы снова соглашаемся.
«Так какого же?..»
На пороге «Переправы» (лицензией на содержание обладает, как гласит надпись на дверной перемычке, Дж. М. Тодд) отец пытается совладать с неподъемной задачей – объяснить, что к чему. Пытается. Сдается. Гримасничая и заикаясь, выталкивает вперед меня (отдавая тем самым должное моей школярской изобретательности, умению доходчиво прикинуть хвост к носу).
«Объясни ему, Том, объясни ты ему ради бога».
Я открываю рот. Пробегаю про себя дюжину возможных отправных точек; я предвижу замешательство и неверие; я осознаю полную невозможность втиснуть в несколько фраз действительные причины того, почему мой брат (мой – чей?) оказался августовским вечером на борту «Розы II». Я останавливаюсь на самом кратком варианте лжи.
«У него чердак съехал».
(Прости меня, Дик.)
«Съехал чердак. Надрался, на мотоцикл, и сюда. Мы и п-понятия не имеем – (ага, наконец-то хоть слово правды), что он там может натворить».
Стэн Бут темнеет лицом, хмурится. За его спиной пара чистеньких мальчиков из ВВС США задумалась, судя по всему, над странной английской фразой насчет чердака.
Тем временем, со мной бок о бок, отец бьется в едва заметных миру, но оттого не менее страшных конвульсиях. Оказавшись вдруг лицом к лицу с этим моим заявлением – с одной стороны, конечно, чудо находчивости, а с другой – еще одна попытка уклониться, уйти в сторону, точь-в-точь его собственная неспособность, чуть дело доходит до дела (зыбкие прогулки по бечевнику) сказать хоть единое слово, и он не выдерживает. Туго натянутые покровы молчания и скрытности ползут по швам. Его прорвало. (И тут же рвется – и не получится ее наладить, починить, пока Том Крик не женится на Мэри Меткаф, – гармония между отцом и сыном.)
Только что не упав на окалину, на колени, во прах и пепел покаяния, под похожей на виселицу вывеской инна, он лепечет:
«И это он убил Фредди Парра. Ну, того Фредди Парра, который утоп. Убил его. Совершил убийство. И он мне не сын. То есть он мой сын. То есть. О Господи! О Господи-Иисусе-Христе, помоги мне!»
На глазах у него слезы. От залетевшего невесть откуда сквознячка единократно скрипит вывеска и встает дыбом прядка отцовских волос.
Стэн Бут медленно переводит дыхание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106