Может быть, просто неправильное бы вышло сочетание с бушующим у нее внутри пожаром?
Они отметили день рождения Сейры, выстроив сумасшедший дом. Между Гилдси и Или, в миле от Узы, осмотрительно укрытый от внешнего мира дамбами и тополевыми рощицами – не хуже, чем Кесслинг-холл с его густым лесом, – к началу 1874 года его уже совсем почти закончили. Еще одно свидетельство, что Аткинсоны верят в прогресс. Еще одно свидетельство, что в горячке своих коммерческих предприятий они не забывают о нуждах несчастных и страждущих и охватывают заботою своей даже и забытых Богом фенлендских сумасшедших и меланхоликов, коих в менее просвещенную эпоху выставили бы к позорному столбу, на всеобщее поругание и посмешище, или сожгли, или просто гнали бы кнутами до границ соседнего прихода.
Его достроили в марте (ни флагов, ни речей). И в тот же год братья Джордж и Элфред, с помощью Артура, по причине искренней и глубокой привязанности, которую они всегда питали к матери, помещают ее сюда на правах почетного гостя, в самые лучшие покои, и так, чтобы у нее под рукой всегда был самый что ни есть вышколенный и ответственный персонал. Потому что в Гилдси начали болтать лишнее. Стали поговаривать, что, может, Сейра Аткинсон и впрямь просто сумасшедшая старуха и больше нет ничего. На Рыночной и на Водной улицах люди начали задирать головы, чтобы посмотреть в окно за которым, всем известно… но откуда теперь, даже сквозь вставленные не так давно двойные рамы, доносятся самые несвязные и резкие, самые дикие и сполошные крики.
Ну а если вдруг – стоит только крикам в одночасье умолкнуть – досужие языки снова станут болтать лишнее, если они скажут: единственная, мол, причина, по которой Аткинсоны выстроили сумасшедший дом, так это чтобы спрятать там свою матушку, потому что они хотят украсть у нас нашу святую, непогрешимую нашу Сейру и запереть ее в клетку для психов, – тогда ответом будут спокойные уверения Аткинсоновых слуг (чьи личные гардеробы в семидесятых годах претерпели небывалые метаморфозы в сторону изысканности и роскоши): миссис Аткинсон у себя в комнате, где она всегда и была. Она вообще прикована к постели. Специалист выписывает ей лекарства. (Потому и криков больше не слыхать.) И если вы и в самом деле хотите знать (на лице у говорящего появляется доверительное и этак чуть свысока выражение), миссис Аткинсон при смерти. Да-да, при смерти. Ну что, вы и теперь станете омрачать последние дни нашей дорогой хозяйки своими нелепыми сплетнями?
Кто поедет в Уизерфилдский приют, в этот дом ужасов, проверять?
А кроме того, осенью 1874 года Сейра Аткинсон и в самом деле умирает.
О чем объявлено в «Гилдси Игземинер» в соответствующем некрологе, в траурной рамке. И Гилдси прикусывает языки. Есть такие, кто искренне скорбит, в ком эта смерть рождает горькие воспоминания. Есть такие, и их, наверное, большинство, для кого эта смерть, по большому счету, есть избавление от скорбей. А есть и такие – те самые, кто всегда считал именно Сейру, а не Джорджа, Элфреда и Артура истоком общегородской фортуны, – которые восприняли эту весть с тревогой, как дурное предзнаменование.
Но все хотят знать одну простую вещь. Закончится ли дело примирением, окончательным решеньем всех проблем в духе старых добрых книжек – как в волшебной сказке, чтобы сладко таяло сердце? Положат братья Сейру под бочок к старому Тому?
Что происходит в доме на Рыночной улице, где закрыты ставни и горит внутри – кое-где – свет? Видел кто-нибудь, как приходил или как выходил из дома гробовщик – или священник? Что там, слезы, ссоры? Разлад в семье?
Затем все разъяснилось: миссис Аткинсон будет похоронена на погосте у церкви Св. Гуннхильды, на участке (которого ни единый из прочих прихожан так и не рискнул занять), примыкающем к могиле мужа. И да упокоит Господь их души. В знак уважения к ней, предмету любви и скорби не только ее собственных детей и внуков, но и всего города, пивоваренный завод в день похорон будет закрыт, распивочным заведениям и магазинам также рекомендовано приостановить работу. Процессия проследует по Водной улице, вдоль набережной Узы, мимо ворот пивоваренного и далее к церкви Св. Гуннхильды. Заупокойная служба начнется в одиннадцать часов утра.
И город возрадовался – если город вообще может возрадоваться по случаю похорон. Потому что ничего нет лучше примирения под конец, дабы претворить скорбь в улыбку, и чтобы тысяча вопросов не вертелась больше на языке. И нет ничего лучше малой толики пышности, чтобы даже и в скорбях на душе стало легче.
В своем дворике на берегу Узы, неподалеку от коптильни Катлека, где есть даже собственный маленький причал, у которого Аткинсоновы лихтеры разгружают заказанный им камень, гранит или мрамор, Майкл Джессоп («Сооружение памятников и резьба по камню») всю ночь не смыкает глаз, любовно выполняя вместе с подмастерьями самый-самый, особенный и престижный заказ. Очень может быть, что время от времени он останавливается, пытаясь вызвать в памяти искусные движения дедова резца, когда дед резал точно такой же камень, силясь достичь, как силился когда-то Тоби Джессоп, ворсистого жизнеподобия двух печально поникших ячменных колосьев, и смахивает – что уже и вовсе не похоже на специалиста по надгробьям – набежавшую слезу.
Но – это слеза или просто капля, пробившаяся сквозь одну из множества зловредных прорех в висящем на шатких деревянных шестах навесе из просмоленной парусины, под которым он, собственно, и работает? Потому что снаружи-то пошел дождь.
И утром, в день похорон, дождь все еще идет. Не то чтобы ливень, не стоит стеной, но льет с той ровностью и упорством, которых, и жители Фенов давно приучены к таким вещам, нельзя не брать в расчет. По всему бассейну Узы и Лима они в это утро отслеживают уровень воды, загружают топливом дополнительные насосы и возятся у заслонок и аварийных водосбросов. Крики – отцов дед с братьями – сплевывают в грязь и бормочут под нос насчет «нынче лишнего не поспишь». А дождь между тем расходится. Более того, если в тот день дождь шел в Фенах, шел он и в холмистых регионах к югу и западу, откуда текут те самые реки, для коих Фены – бассейн; и, если верить собранным впоследствии свидетельствам очевидцев, особенно сильный дождь прошел над Кесслингом, над Кесслинг-холлом и над теми норфолкскими холмами, где исток Лима.
Братья, которые в результате своего решения схоронить Сейру рядом с мужем перешли из разряда солидных и трудолюбивых деловых людей в разряд едва ли не общегородских героев, ничего не имеют против дождя. Дождь на похоронах кстати: он прячет человеческие слезы и намекает на слезы небесные. В нем, при желании, можно углядеть добрый знак – особенно если вспомнить Сейрино кликушество насчет пожара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Они отметили день рождения Сейры, выстроив сумасшедший дом. Между Гилдси и Или, в миле от Узы, осмотрительно укрытый от внешнего мира дамбами и тополевыми рощицами – не хуже, чем Кесслинг-холл с его густым лесом, – к началу 1874 года его уже совсем почти закончили. Еще одно свидетельство, что Аткинсоны верят в прогресс. Еще одно свидетельство, что в горячке своих коммерческих предприятий они не забывают о нуждах несчастных и страждущих и охватывают заботою своей даже и забытых Богом фенлендских сумасшедших и меланхоликов, коих в менее просвещенную эпоху выставили бы к позорному столбу, на всеобщее поругание и посмешище, или сожгли, или просто гнали бы кнутами до границ соседнего прихода.
Его достроили в марте (ни флагов, ни речей). И в тот же год братья Джордж и Элфред, с помощью Артура, по причине искренней и глубокой привязанности, которую они всегда питали к матери, помещают ее сюда на правах почетного гостя, в самые лучшие покои, и так, чтобы у нее под рукой всегда был самый что ни есть вышколенный и ответственный персонал. Потому что в Гилдси начали болтать лишнее. Стали поговаривать, что, может, Сейра Аткинсон и впрямь просто сумасшедшая старуха и больше нет ничего. На Рыночной и на Водной улицах люди начали задирать головы, чтобы посмотреть в окно за которым, всем известно… но откуда теперь, даже сквозь вставленные не так давно двойные рамы, доносятся самые несвязные и резкие, самые дикие и сполошные крики.
Ну а если вдруг – стоит только крикам в одночасье умолкнуть – досужие языки снова станут болтать лишнее, если они скажут: единственная, мол, причина, по которой Аткинсоны выстроили сумасшедший дом, так это чтобы спрятать там свою матушку, потому что они хотят украсть у нас нашу святую, непогрешимую нашу Сейру и запереть ее в клетку для психов, – тогда ответом будут спокойные уверения Аткинсоновых слуг (чьи личные гардеробы в семидесятых годах претерпели небывалые метаморфозы в сторону изысканности и роскоши): миссис Аткинсон у себя в комнате, где она всегда и была. Она вообще прикована к постели. Специалист выписывает ей лекарства. (Потому и криков больше не слыхать.) И если вы и в самом деле хотите знать (на лице у говорящего появляется доверительное и этак чуть свысока выражение), миссис Аткинсон при смерти. Да-да, при смерти. Ну что, вы и теперь станете омрачать последние дни нашей дорогой хозяйки своими нелепыми сплетнями?
Кто поедет в Уизерфилдский приют, в этот дом ужасов, проверять?
А кроме того, осенью 1874 года Сейра Аткинсон и в самом деле умирает.
О чем объявлено в «Гилдси Игземинер» в соответствующем некрологе, в траурной рамке. И Гилдси прикусывает языки. Есть такие, кто искренне скорбит, в ком эта смерть рождает горькие воспоминания. Есть такие, и их, наверное, большинство, для кого эта смерть, по большому счету, есть избавление от скорбей. А есть и такие – те самые, кто всегда считал именно Сейру, а не Джорджа, Элфреда и Артура истоком общегородской фортуны, – которые восприняли эту весть с тревогой, как дурное предзнаменование.
Но все хотят знать одну простую вещь. Закончится ли дело примирением, окончательным решеньем всех проблем в духе старых добрых книжек – как в волшебной сказке, чтобы сладко таяло сердце? Положат братья Сейру под бочок к старому Тому?
Что происходит в доме на Рыночной улице, где закрыты ставни и горит внутри – кое-где – свет? Видел кто-нибудь, как приходил или как выходил из дома гробовщик – или священник? Что там, слезы, ссоры? Разлад в семье?
Затем все разъяснилось: миссис Аткинсон будет похоронена на погосте у церкви Св. Гуннхильды, на участке (которого ни единый из прочих прихожан так и не рискнул занять), примыкающем к могиле мужа. И да упокоит Господь их души. В знак уважения к ней, предмету любви и скорби не только ее собственных детей и внуков, но и всего города, пивоваренный завод в день похорон будет закрыт, распивочным заведениям и магазинам также рекомендовано приостановить работу. Процессия проследует по Водной улице, вдоль набережной Узы, мимо ворот пивоваренного и далее к церкви Св. Гуннхильды. Заупокойная служба начнется в одиннадцать часов утра.
И город возрадовался – если город вообще может возрадоваться по случаю похорон. Потому что ничего нет лучше примирения под конец, дабы претворить скорбь в улыбку, и чтобы тысяча вопросов не вертелась больше на языке. И нет ничего лучше малой толики пышности, чтобы даже и в скорбях на душе стало легче.
В своем дворике на берегу Узы, неподалеку от коптильни Катлека, где есть даже собственный маленький причал, у которого Аткинсоновы лихтеры разгружают заказанный им камень, гранит или мрамор, Майкл Джессоп («Сооружение памятников и резьба по камню») всю ночь не смыкает глаз, любовно выполняя вместе с подмастерьями самый-самый, особенный и престижный заказ. Очень может быть, что время от времени он останавливается, пытаясь вызвать в памяти искусные движения дедова резца, когда дед резал точно такой же камень, силясь достичь, как силился когда-то Тоби Джессоп, ворсистого жизнеподобия двух печально поникших ячменных колосьев, и смахивает – что уже и вовсе не похоже на специалиста по надгробьям – набежавшую слезу.
Но – это слеза или просто капля, пробившаяся сквозь одну из множества зловредных прорех в висящем на шатких деревянных шестах навесе из просмоленной парусины, под которым он, собственно, и работает? Потому что снаружи-то пошел дождь.
И утром, в день похорон, дождь все еще идет. Не то чтобы ливень, не стоит стеной, но льет с той ровностью и упорством, которых, и жители Фенов давно приучены к таким вещам, нельзя не брать в расчет. По всему бассейну Узы и Лима они в это утро отслеживают уровень воды, загружают топливом дополнительные насосы и возятся у заслонок и аварийных водосбросов. Крики – отцов дед с братьями – сплевывают в грязь и бормочут под нос насчет «нынче лишнего не поспишь». А дождь между тем расходится. Более того, если в тот день дождь шел в Фенах, шел он и в холмистых регионах к югу и западу, откуда текут те самые реки, для коих Фены – бассейн; и, если верить собранным впоследствии свидетельствам очевидцев, особенно сильный дождь прошел над Кесслингом, над Кесслинг-холлом и над теми норфолкскими холмами, где исток Лима.
Братья, которые в результате своего решения схоронить Сейру рядом с мужем перешли из разряда солидных и трудолюбивых деловых людей в разряд едва ли не общегородских героев, ничего не имеют против дождя. Дождь на похоронах кстати: он прячет человеческие слезы и намекает на слезы небесные. В нем, при желании, можно углядеть добрый знак – особенно если вспомнить Сейрино кликушество насчет пожара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106