Заключается оно в сочетании мускульной силы с объемом легких; в качестве противодействующей – мутные, илистые воды Хоквелл Лоуда, благодаря которым выбор между стилями плавания – вслепую или с открытыми глазами – лишен особого смысла и которые, когда, израсходовав весь воздух, глотнешь ненароком, как положено, водички, вкус имеют преотвратный. Оно и в былые времена давало почву и для состязаний, и для небольших пари, и просто для пижонства. Но еще ни разу ставки не были так высоки.
Ваш учитель истории склонен считать, что в искусстве этом он не новичок. Он уверен, что сможет оставить позади Питера Бейна и Терри Коу (им уже случалось оставаться позади). Что же до Фредди Парра… Но мельтешение чувств, но неожиданный соперник: и, покуда он стоит на деревянном настиле, его бросает в дрожь.
Пять фигур на деревянном мостике. И еще одна на берегу (в темно-синих трусиках), которая – все так же обхватив себя руками за плечи – кричит:
«Внимание!» И безжалостно тянет паузу, так, что добрая половина схваченного яростно – по полной – воздуха расходуется впустую. Потом: «Марш!»
Младший из братьев Крик ныряет и тут же теряет соперников из виду. Полный решимости пожертвовать собственными легкими, лишь бы только не дать Мэри повода презирать его (не говоря уже об отказе показать свою…), он уходит глубоко под воду. Дисквалифицировать его за преждевременный выход на поверхность – нет уж, дудки. Перед глазами тихая коричневая муть. Илистая взвесь. Взбаламученный ил. Слой, где земля с водой перемешались. Руки-ноги работают что есть силы, горлом – частые глотательные движения. Вынырнуть (а как себя чувствуешь, когда тонешь?), он должен вынырнуть…
И он выныривает, в пятнадцати ярдах от мостика, чтоб откусить ртом воздух, и еще раз, и увидеть Питера Бейна, тоже задохнувшегося, ярдах в трех позади, и Терри Коу, еще ярдом дальше. Но только нет Мэри поблизости на берегу, чтобы она провозгласила: Том Крик был первым, Том Крик победитель. И – что там творится у моста? Там Фредди Парр берет урок плавания. Фредди Парр и в самом деле, дабы не усугублять унижения своего, прыгнул в воду, и вот теперь он барахтается, лупит по воде руками, поднимает тучи брызг, вопит, крутится на месте, исчезает под водой, выныривает снова, захлебывается, опять исчезает. Мэри застыла на берегу. А мой брат, который так и не стал нырять, стоит на мосту и смотрит вниз, на Фредди, будто зачарованный, и еще – с видом человека, решившего не двигаться столько-то и столько-то секунд; потом он – прочие ныряльщики подплывают тем временем все ближе к месту происшествия – встает на колени, ложится, перегибается через край настила, цепляется одной рукой, а другую, без особой спешки, протягивает Фредди. Тот цепляется, и вот – в унижении, перед которым прежнее пустяк – вытянут уже на мостик могучей и спасительной рукой.
Короткий, безжалостный допрос, как только Питер Бейн, Терри Коу и я, как только все мы выбираемся на берег.
«Жить будет».
«Что случилось?»
«Сам виноват».
«Это не Дик его толкнул?»
«Да нет, он сам – вроде как нырнул».
«Придурок ненормальный».
«А нечего было. Никто его не заставлял».
И только Дик ничего не говорит. Он стоит на мостике с отсутствующим видом, и плавки у него оттянуты еще сильней, чем прежде.
Фредди валится как мешок на берег, ребра ходят ходуном.
«Ну, видела? Видела, кто победил?» Нетерпеливо, назойливо. (Поскольку, даже рискуя показаться занудой, ваш учитель истории не может допустить, чтобы его рекорд канул в Лету.)
«Видела…» – говорит Мэри и направляется, этак бочком, туда, где лежит ее одежда.
Она еще не успела договорить, но раздается хриплый выкрик и громкий всплеск, и головы поворачиваются к реке.
Дик нырнул. Дик дал понять, что состязание еще не кончено.
Рябь. Пузырьки. Смутный отблеск трупного цвета фигуры сквозь толщу грязно-бурой воды. Потом – ничего. Долго-долго – ничего. Пятнадцать, тридцать секунд – ничего. И опять – ничего. Потом, когда ничто уже должно было дойти до последнего мыслимого предела, снова ничего. И после последнего, растянутого удивленно предела возможного, покуда Фредди, вставшего на четвереньки, выворачивает на травку струей пахнущей виски рвоты, все еще ничего. Так, что все (кроме Фредди) встают на ноги, и Мэри (забыв, что нужно хотя бы соски прикрыть полностью) поднимает руку козырьком к глазам. Ибо, если вести отсчет дистанции сообразно с ходом времени, смотреть теперь приходится в переливчатую солнечную даль.
Дымчато-голубое небо. Раскаленные берега. Плоские, плоские Фены. Скрежещущий шорох камыша. Грязь между пальцами ног. Плакучие ивы. Мэри…
И когда уже начинает казаться, что поразительное это ничто претворилось в магическую, в невероятную Во Веки Вечные возможность, голова – то бишь далекий темный поплавок – пробивает поверхность воды ярдах в семидесяти – или, нет, не может быть, в восьмидесяти или даже в ста? – от места, где мы стоим. Отряхивается по-собачьи; не выказывает даже и намека на спешку, как если бы вынырнуть именно здесь ее побудила чистая прихоть, а не насущная необходимость; движется к берегу; вытягивает за собой (длинное, бесконечное, несоразмерное ни с чем) голое, без признаков чешуи тело брата; и, без паузы, без передышки, направляется к нам, водруженная на свои привычные шесть футов тощей, картофельного цвета плоти, а мы глядим (и даже Фредди, проблевавшись, воскрес из мертвых и тоже глядит) в священном ужасе.
Каких еще чудес нам ждать вдобавок к водной этой феерии и к дубинообразному телу в плавках? Захочет Дик получить награду? А Мэри, она согласится? Куда они пойдут, чтобы Мэри могла там снять свои трусики без нас, без жалких неудачников, а Дик (хоть он и не обязан) мог выпустить на волю свой?..
Но чем ближе к нам подходит Дик, тем более заметным делается – то есть заметным делается как раз отсутствие чего-то главного. Эта чудовищная вздутость, взнузданная эта дубина – он больше не несет ее перед собой. Она исчезла – или утонула? – она съежилась в неприметный мешочек, для которого достанет места в любых мужских плавках и на котором, после выхода из воды, собираются капли, чтобы капать, капать, капать.
В чем искать причину этого исчезновения? Может быть, Дик просто испугался? И вот теперь, когда момент почти настал, он тоже стал жертвой противоестественного нашего недуга? А может, прохладные воды Лоуда вкупе с титаническим напряжением сил на время отвели его энергию в иное русло и через миг умершие восстанут? А может быть, Дик и нырял-то главным образом для того, чтобы призвать к порядку сей взбунтовавшийся живой жезл? Или – еще того пуще, еще одна загадка этого долгого и таинственного погружения – не может ли так случиться, что Дик достиг таким образом некоего удовлетворения, некоего экстаза, какого даже Мэри не в состоянии дать, и что он уже?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Ваш учитель истории склонен считать, что в искусстве этом он не новичок. Он уверен, что сможет оставить позади Питера Бейна и Терри Коу (им уже случалось оставаться позади). Что же до Фредди Парра… Но мельтешение чувств, но неожиданный соперник: и, покуда он стоит на деревянном настиле, его бросает в дрожь.
Пять фигур на деревянном мостике. И еще одна на берегу (в темно-синих трусиках), которая – все так же обхватив себя руками за плечи – кричит:
«Внимание!» И безжалостно тянет паузу, так, что добрая половина схваченного яростно – по полной – воздуха расходуется впустую. Потом: «Марш!»
Младший из братьев Крик ныряет и тут же теряет соперников из виду. Полный решимости пожертвовать собственными легкими, лишь бы только не дать Мэри повода презирать его (не говоря уже об отказе показать свою…), он уходит глубоко под воду. Дисквалифицировать его за преждевременный выход на поверхность – нет уж, дудки. Перед глазами тихая коричневая муть. Илистая взвесь. Взбаламученный ил. Слой, где земля с водой перемешались. Руки-ноги работают что есть силы, горлом – частые глотательные движения. Вынырнуть (а как себя чувствуешь, когда тонешь?), он должен вынырнуть…
И он выныривает, в пятнадцати ярдах от мостика, чтоб откусить ртом воздух, и еще раз, и увидеть Питера Бейна, тоже задохнувшегося, ярдах в трех позади, и Терри Коу, еще ярдом дальше. Но только нет Мэри поблизости на берегу, чтобы она провозгласила: Том Крик был первым, Том Крик победитель. И – что там творится у моста? Там Фредди Парр берет урок плавания. Фредди Парр и в самом деле, дабы не усугублять унижения своего, прыгнул в воду, и вот теперь он барахтается, лупит по воде руками, поднимает тучи брызг, вопит, крутится на месте, исчезает под водой, выныривает снова, захлебывается, опять исчезает. Мэри застыла на берегу. А мой брат, который так и не стал нырять, стоит на мосту и смотрит вниз, на Фредди, будто зачарованный, и еще – с видом человека, решившего не двигаться столько-то и столько-то секунд; потом он – прочие ныряльщики подплывают тем временем все ближе к месту происшествия – встает на колени, ложится, перегибается через край настила, цепляется одной рукой, а другую, без особой спешки, протягивает Фредди. Тот цепляется, и вот – в унижении, перед которым прежнее пустяк – вытянут уже на мостик могучей и спасительной рукой.
Короткий, безжалостный допрос, как только Питер Бейн, Терри Коу и я, как только все мы выбираемся на берег.
«Жить будет».
«Что случилось?»
«Сам виноват».
«Это не Дик его толкнул?»
«Да нет, он сам – вроде как нырнул».
«Придурок ненормальный».
«А нечего было. Никто его не заставлял».
И только Дик ничего не говорит. Он стоит на мостике с отсутствующим видом, и плавки у него оттянуты еще сильней, чем прежде.
Фредди валится как мешок на берег, ребра ходят ходуном.
«Ну, видела? Видела, кто победил?» Нетерпеливо, назойливо. (Поскольку, даже рискуя показаться занудой, ваш учитель истории не может допустить, чтобы его рекорд канул в Лету.)
«Видела…» – говорит Мэри и направляется, этак бочком, туда, где лежит ее одежда.
Она еще не успела договорить, но раздается хриплый выкрик и громкий всплеск, и головы поворачиваются к реке.
Дик нырнул. Дик дал понять, что состязание еще не кончено.
Рябь. Пузырьки. Смутный отблеск трупного цвета фигуры сквозь толщу грязно-бурой воды. Потом – ничего. Долго-долго – ничего. Пятнадцать, тридцать секунд – ничего. И опять – ничего. Потом, когда ничто уже должно было дойти до последнего мыслимого предела, снова ничего. И после последнего, растянутого удивленно предела возможного, покуда Фредди, вставшего на четвереньки, выворачивает на травку струей пахнущей виски рвоты, все еще ничего. Так, что все (кроме Фредди) встают на ноги, и Мэри (забыв, что нужно хотя бы соски прикрыть полностью) поднимает руку козырьком к глазам. Ибо, если вести отсчет дистанции сообразно с ходом времени, смотреть теперь приходится в переливчатую солнечную даль.
Дымчато-голубое небо. Раскаленные берега. Плоские, плоские Фены. Скрежещущий шорох камыша. Грязь между пальцами ног. Плакучие ивы. Мэри…
И когда уже начинает казаться, что поразительное это ничто претворилось в магическую, в невероятную Во Веки Вечные возможность, голова – то бишь далекий темный поплавок – пробивает поверхность воды ярдах в семидесяти – или, нет, не может быть, в восьмидесяти или даже в ста? – от места, где мы стоим. Отряхивается по-собачьи; не выказывает даже и намека на спешку, как если бы вынырнуть именно здесь ее побудила чистая прихоть, а не насущная необходимость; движется к берегу; вытягивает за собой (длинное, бесконечное, несоразмерное ни с чем) голое, без признаков чешуи тело брата; и, без паузы, без передышки, направляется к нам, водруженная на свои привычные шесть футов тощей, картофельного цвета плоти, а мы глядим (и даже Фредди, проблевавшись, воскрес из мертвых и тоже глядит) в священном ужасе.
Каких еще чудес нам ждать вдобавок к водной этой феерии и к дубинообразному телу в плавках? Захочет Дик получить награду? А Мэри, она согласится? Куда они пойдут, чтобы Мэри могла там снять свои трусики без нас, без жалких неудачников, а Дик (хоть он и не обязан) мог выпустить на волю свой?..
Но чем ближе к нам подходит Дик, тем более заметным делается – то есть заметным делается как раз отсутствие чего-то главного. Эта чудовищная вздутость, взнузданная эта дубина – он больше не несет ее перед собой. Она исчезла – или утонула? – она съежилась в неприметный мешочек, для которого достанет места в любых мужских плавках и на котором, после выхода из воды, собираются капли, чтобы капать, капать, капать.
В чем искать причину этого исчезновения? Может быть, Дик просто испугался? И вот теперь, когда момент почти настал, он тоже стал жертвой противоестественного нашего недуга? А может, прохладные воды Лоуда вкупе с титаническим напряжением сил на время отвели его энергию в иное русло и через миг умершие восстанут? А может быть, Дик и нырял-то главным образом для того, чтобы призвать к порядку сей взбунтовавшийся живой жезл? Или – еще того пуще, еще одна загадка этого долгого и таинственного погружения – не может ли так случиться, что Дик достиг таким образом некоего удовлетворения, некоего экстаза, какого даже Мэри не в состоянии дать, и что он уже?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106