Легкий шорох за спиной заставил его вздрогнуть, и он рванулся навстречу Нафисе. Она шла по краю обрыва, как слепая, не понимая, что любой неосторожный шаг бросит ее вниз, на самое дно. Боясь испугать ее, он застыл на месте и ждал когда она подойдет.
— Нафиса…
Она остановилась в двух шагах от него, как бы удивляясь, что видит его здесь, и молча смотрела на него.
— Что ж ты молчишь, Нафиса? Что с тобой?
Она протянула к нему руки, как бы не видя его, и, припав к его груди, затряслась от плача.
— Не надо, не плачь, — тихо уговаривал Хисматулла, хотя сам еле сдерживался, чтобы не разреветься. — Я не отдам тебя никому, слышишь? Не отдам!..
Он бережно прижимал ее к себе, гладил ее волосы и говорил, говорил, лишь бы она перестала плакать, лишь бы перестали дрожать ее плечи
— Лучше мне не дожить бы до этого дня, — сквозь слезы, сдавленно и обжигающе шептала Нафиса. — Лучше бы меня задушили, когда я была маленькая!.. Утопили, как котенка!
— Тише, тише…
— Пусть! Пусть!., Мне все равно! — с исступленным отчаянием выговаривала Нафиса. — Я готова принять позор, как дочка Каенсафы-енги, чем быть проданной за пятьдесят рублей!..
Лицо ее было мокро от слез, но она не вытирала их и все плакала и плакала, пока не обессилела.
Хисматулла обнял ее, тихо повел вдоль берега, усадил на траву за кустом, и они долго сидели так, прижавшись друг к другу, и молчали.
От реки тянуло сыростью, запахом глины, вода поблескивала внизу и ловила в своем отражении звезды. Откуда-то налетал ветер, и темный тальник у воды начинал тревожно шелестеть, потом все стихало, и было слышно, как лают в деревне собаки, как всплескивает в глубокой заводи рыба.
— Никто не сможет разлучить нас, Нафиса, слышишь! Никто! — говорил Хисматулла. — Один человек, который бежал из Сибири, говорил, что бедные не имеют права быть красивыми… Но это неправда!.. Ты красивая, и мы оба бедные, но мы будем счастливыми!
— Но как же ты справишься с баем? Он отыщет нас везде, хоть мы убежим на край света!.. У него деньги, и за деньги он найдет нас даже под землей!..
— Все равно я не боюсь…
— Я боюсь, Хисмат!.. Ай, алла! Чем я провинилась перед тобой? Ты же знаешь, что у меня на душе нет ни капли греха!..
— Дай сюда твою руку, — Хисматулла приложил руку девушки к своей груди. — Ты слышишь, как оно стучит?.. Это твое сердце, и оно никогда не обманет!.. Я завтра пойду на хутор Байгужи и найду там подходящее место… Мы убежим!
— Нас покарает аллах…
— Не мы первые, не мы последние… А люди посудачат и забудут!
— А никах? Кто осветит нашу жизнь?
— Никах мы прочитаем в любой деревне, и аллах простит нас!
— Мне страшно, Хисмат…
— Я скоро вернусь!.. Может быть, я наймусь на хуторе в работники, и тогда мы не пропадем… Я забегу сейчас к матери, скажу ей и пойду!..
— А ты успеешь, Хисмат? — Нафиса снова стала дрожать, точно ее бил озноб. — Я боюсь за тебя, за себя…
— Ты только жди и будь готова, когда я по дам тебе знак — поняла?
— Да, да!.. Пусть поможет тебе алла!
Они расстались у края обрыва, когда уже истончалась и таяла луна, а за рекой начало линять небо — приближался рассвет, и легкий призрачный туман затягивал реку. Они уходили друг от друга и через каждые три-четыре шага оглядывались, махали рукой и снова шли, и так до тех нор, пока не свернули в деревню, не пропали за поворотом.
9
Давно не было у Фатхии такой тревожной ночи. Она то забывалась в легкой дреме на минуту-другую, то ворочалась с боку на бок на старенькой кошме, перекладывала подушку, то шептала молитвы, то долго лежала с открытыми глазами и думала обо всем, что не давало ей покоя последние дни.
Рядом, закутавшись в рогожку, посапывала ее младшая, Зульфия, и Фатхия изредка протягивала руку и получше прикрывала дочь, спавшую тоже беспокойно, словно ей снился какой-то страшный сон. Старшую она с вечера отпустила к старушке Балхизе, чтобы Нафиса немного развеялась, пришла в себя от всего, что так неожиданно изменило всю ее жизнь.
Утром, едва Хайретдин вышел вслед за сватами Хажисултана-бая, чтобы проводить их до ворот, как Нафиса выскочила из-за занавески, где сидела, обмерев от страха, и повалилась ей в ноги, закричала в голос, как по мертвому:
— Эсей! Эсей!.. Я все слышала!.. Я не хочу!.. Я не стану женой бая!.. Я лучше умру!.. Не про давай меня, эсей!.. Не позорь меня!.. Не продавай!..
Фатхия растерялась. Ее испугало все — и этот крик, полный отчаяния и боли, точно крик подстреленной птицы, и то, что в любое мгновение мог войти Хайретдин, и тогда не миновать тяжелого скандала. Она подхватила дочь под руки и, вся дрожа, стала быстро нашептывать ей нежные слова, утешать, только бы она затихла, только бы успокоилась.
— Перестань, доченька!.. О чем ты говоришь? Опомнись!.. Разве мы с отцом враги тебе!.. Дитя мое!..
Но Нафиса плакала и обнимала мать за ноги, молила, как о пощаде:
— Вы хотите моей смерти!.. Я не пойду за бая!.. Зачем вы губите меня? Зачем?
Фатхия усадила дочь рядом, смахивала ладонью с ее щек слезы, а сама смотрела на дверь и продолжала уговаривать:
— Ты наслушалась чужих слов и не веришь матери!.. А мы с отцом хотим тебе добра и счастья!.. Ни одна девушка в деревне не отказалась бы от такого жениха!.. Годы твои подошли — тебе скоро будет шестнадцать… И жених твой не так уж стар: для мужчины шестьдесят лет — половина жизни!.. Не уходи от своей удачи — она стучится к тебе в дверь!.. Хажисултан-бай и работать тебе не позволит, и оденет тебя во все новое, белую шубу купит, монисты подарит — станешь самой богатой и самой счастливой во всей деревне!..
— На что мне его шуба, эсей!.. Я буду у него четвертой женой — они замучают меня, загрызут — и бай, и его старые жены!..
— Не кричи!.. Отец услышит!.. — просила Фатхия. — И выброси из головы эти черные мысли!.. Новой жене всегда будет почет и уважение… А если ты родишь баю сына — он будет носить тебя на руках, а жены не посмеют сказать ни одного худого слова!.. Вытри глаза и будь умницей…
— Все равно я не пойду за него, хоть убей те — не пойду! — трясла головой Нафиса и повторяла в каком-то отупении и упорстве. — Ты же сама мне говорила, как он бил раньше свою первую жену Хуппинису!..
У Фатхии невольно сжалось сердце, она впервые и пожалела дочь и разозлилась на себя за то, что когда-то рассказывала ей лишнее про Хажисултана-бая и его жен.
— Жизнь, как дорога, никогда не бывает ров ной, — тихо заговорила она, приглаживая растрепанные волосы Нафисы. — В каждой семье бывают ссоры, и если ты будешь разумной женой и поведешь себя, как нужно, бай не поднимет на тебя руку… Когда Хажисултан-бай был молодой и горячий — он часто гневался, а сейчас он в силе и славе, и кровь уже не так бросается ему в голову… И подумай о нас, не только о себе… Гайзулла лежит, и неизвестно, когда он встанет на ноги, в доме пусто, мы заняли у всех, у кого можно было занять… Скотины больше нет…
— Знаю, эсей, знаю, — словно смиряясь, отвечала Нафиса, но тут же снова в голосе ее прорывалась боль и обида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111