— крикнул Хисматулла. — Вы не имеете права! Я делегат!.. Не скажу все равно! Вы за это ответите!..
Кто-то легко и нежно погладил его по голове:
— Тише, браток, тише…
Хисматулла открыл глаза и увидел сидящего рядом на полу Сафуана. «Значит, я еще в тюрьме». Хисматуллу бросило в жар, и, подняв глаза, он ясно увидел в углу сутуловатую фигуру тюремного следователя, который всю прошлую ночь допрашивал и бил его.
— Что ему здесь надо? — слабо спросил он.
— Мы одни, — удивился Сафуан. — Кроме нас, здесь никого нет… Ты, браток, без памяти тут валялся целых два дня!..
— Без памяти?
— Да, после допроса тебя чуть живого при тащили…
— Я, кажется, бредил? Что я говорил? Так голова болит, — пожаловался Хисматулла.
— Вот, вот, — подтвердил Сафуан, — совсем тебе плохо было…
— А где все остальные? Почему мы вдвоем?
Сафуан долго молчал, отвернувшись к стене, потом вывернул карманы, вытряхнул мелкую табачную пыль и, скрутив козью ножку, жадно закурил.
— Почему ты не отвечаешь? — почувствовав недоброе, переспросил Хисматулла.
— Все на том свете… — Сафуан прикрыл глаза рукой и громко закашлялся. — Пока ты тут, как труп, валялся, тут один подговорил надзирателя убрать. Заманили его в камеру, убили, взяли ключи и открыли соседние камеры, — вся тюрьма взбунтовалась! Остальные надзиратели закрылись в свободных камерах, отодрали там доски с окон и стреляли по выходившим на тюремную площадь, но застрелили только одного, у них патроны скоро кончились… Так вот, дверь наши-то сломали, но только-только принялись выскакивать за ворота, как подоспели солдаты… — Сафуан покачал головой: — Куда там! Людей уже ничем остановить было нельзя… Большую часть перебили, а те, что остались, сами на солдатские штыки пошли…
— Ты тоже там был? — помолчав, спросил Хисматулла.
— А ты как, пошел бы за ними? — вопросом на вопрос ответил Сафуан и, не ожидая ответа, протянул руку: — Будем знакомы, товарищ! Я ведь тоже Михаила знаю, из-за него тут и сижу… И тебя знаю, вы же заодно, за бедняков — против царя!
Хисматулла недоверчиво посмотрел на Сафуана. Мысли, одна тревожнее другой, мелькали у него в голове: Михаил говорил, что в камеры часто провокаторов подсаживают… Нет, нельзя откровенничать, — решил он, а вслух сказал:
— Что ты, агай, я здесь совсем по другому делу… Разве можно идти против царя? Да и не пойму я что-то, о каком Михаиле ты говоришь!
— Ладно, ладно, — хитро прищурился Сафуан, — ты тут, пока валялся да бредил, столько наговорил, что если бы я захотел тебя продать — уже давно бы сделал это!..
Дверь камеры приоткрылась, показался надзиратель, — Сафуана вызывали на допрос.
«Кто же он? Друг или враг? — напряженно думал Хисматулла. — Надо будет поосторожней расспросить его, когда вернется, что я тут болтал в беспамятстве…»
Но ни к вечеру, ни на следующий день Сафуан в камеру не вернулся…
15
Целую неделю Загит помогал отцу готовиться к переезду на джайляу — летнее жилье. Вся деревня походила на растревоженный муравейник. Улицы, как никогда, были полны народу, и каждый бежал, спешил куда-то; крики людей, мычанье и блеянье скота, скрипы повозок, лай собак и ржанье лошадей смешивались в один непрерывный гул. Лесовозная телега уже два дня стояла на дворе Хакима, и он каждый день осматривал ее, похлопывал по бокам, как будто это (шла не телега, а норовистое упрямое животное. Хажисултан-бай обещал дать ему для переезда саврасую кобылу, и теперь Хаким старался как можно быстрее собраться и двинуться в путь, — не передумал бы Хажисултан, не отдал бы кобылу другому, ведь в эти дни, верно, многие односельчане просят его о том же!
В ночь перед отъездом он почти не мог уснуть от возбуждения и тревоги, не спал и Загит. Еще накануне он просил у отца разрешения остаться на прииске с Гайзуллой, но отец только фыркнул, а когда мальчик решился второй раз попросить его о том же, так раскричался, что в ушах у Загита зазвенело:
— Ты что, сын шайтана, опозорить меня хочешь? Мало мне было позора на Кэжэнском за воде, когда вы с братом сделали из меня посмешище для соседей! Слава аллаху, что меня не посадили по вашей милости за решетку, будьте вы прокляты на том и на этот свете! Нарушать обычай дедов? Да ты рехнулся! Чтоб я больше не слышал от тебя таких слов, иначе и на глаза мне не показывайся!..
Загит понурил голову и не смел больше перечить отцу, однако всю ночь еще надеялся, что Хаким смягчится. «Может быть, пообещать ему отдать все золото, что я намою? — думал мальчик. — Или попросить Мугуйю — пусть поговорит с ним… Хотя что с нее взять, и так молчит целыми днями, словно воды в рот набрала… Только посмотрит своими глазищами, и сразу ясно, что с нее и спросу нету…»
Едва начало рассветать, как Хаким стал одеваться, чтобы идти к Хажисултану за кобылой. Он затянул шнурки на катах, и Загит, приподнявшись на локте, окликнул его:
— Отец!..
Хаким поглядел на сына. Бледное лицо мальчика в сумерках казалось еще более худым, тонкая шея выступала из ворота рубашки — казалось, стоит лишь дотронуться до нее, чтобы она сломалась, красные заплаканные глаза умоляюще смотрели на него. Хаким нахмурился и отвернулся.
— Сказал же тебе, не отпущу, — пробормотал он. — Нечего среди неверных околачиваться!.. И больше не приставай ко мне, а то ремня попробуешь…
Он накинул на плечи тулуп и поспешил к Хажисултану, а Загит тоже потихоньку оделся и, выйдя во двор, уселся у телеги на перевернутой кверху дном корзине. На соседнем дворе уже не спали, грузили на повозку домашний скарб.
Загит увидел мальчика лет семи — он молча тащил за руку девочку меньше его ростом; девочка слегка упиралась, крепко прижимала к груди замотанную в тряпки деревянную куколку; губы ее морщились, казалось, она вот-вот заплачет. Привстав на корзине, так что она прогнулась и заскрипела, Загит увидел, что и в остальных дворах соседи тоже встали: одни кормили скот перед дорогой, другие складывали пожитки в мешки и корзины, запирали дома, третьи забивали поперек окон доски, вразнобой стучали молотки и топоры. Еще дальше, на дороге, среди первых, уже отправляющихся в путь повозок Загит увидел отца, довольного и улыбающегося. Хаким горделиво смотрел по сторонам, торопливо здороваясь с соседями и всем своим видом показывая, как он спешит, — за ним, резко взмахивая головой, шагала саврасая кобыла.
Мальчик слез с корзины и, перевернув ее, выправил погнувшееся дно; почти тотчас во двор вышла Мугуйя. Несмотря на то что в небе не было ни единого облачка и день обещал быть солнечным, она была тепло одета, большой живот ее тяжело выпирал из-под платья, оттопыривая снизу камзол, и никак не вязался с ее маленькой, хрупкой фигуркой; бледное, без кровинки, лицо, казалось, было сделано из белого камня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Кто-то легко и нежно погладил его по голове:
— Тише, браток, тише…
Хисматулла открыл глаза и увидел сидящего рядом на полу Сафуана. «Значит, я еще в тюрьме». Хисматуллу бросило в жар, и, подняв глаза, он ясно увидел в углу сутуловатую фигуру тюремного следователя, который всю прошлую ночь допрашивал и бил его.
— Что ему здесь надо? — слабо спросил он.
— Мы одни, — удивился Сафуан. — Кроме нас, здесь никого нет… Ты, браток, без памяти тут валялся целых два дня!..
— Без памяти?
— Да, после допроса тебя чуть живого при тащили…
— Я, кажется, бредил? Что я говорил? Так голова болит, — пожаловался Хисматулла.
— Вот, вот, — подтвердил Сафуан, — совсем тебе плохо было…
— А где все остальные? Почему мы вдвоем?
Сафуан долго молчал, отвернувшись к стене, потом вывернул карманы, вытряхнул мелкую табачную пыль и, скрутив козью ножку, жадно закурил.
— Почему ты не отвечаешь? — почувствовав недоброе, переспросил Хисматулла.
— Все на том свете… — Сафуан прикрыл глаза рукой и громко закашлялся. — Пока ты тут, как труп, валялся, тут один подговорил надзирателя убрать. Заманили его в камеру, убили, взяли ключи и открыли соседние камеры, — вся тюрьма взбунтовалась! Остальные надзиратели закрылись в свободных камерах, отодрали там доски с окон и стреляли по выходившим на тюремную площадь, но застрелили только одного, у них патроны скоро кончились… Так вот, дверь наши-то сломали, но только-только принялись выскакивать за ворота, как подоспели солдаты… — Сафуан покачал головой: — Куда там! Людей уже ничем остановить было нельзя… Большую часть перебили, а те, что остались, сами на солдатские штыки пошли…
— Ты тоже там был? — помолчав, спросил Хисматулла.
— А ты как, пошел бы за ними? — вопросом на вопрос ответил Сафуан и, не ожидая ответа, протянул руку: — Будем знакомы, товарищ! Я ведь тоже Михаила знаю, из-за него тут и сижу… И тебя знаю, вы же заодно, за бедняков — против царя!
Хисматулла недоверчиво посмотрел на Сафуана. Мысли, одна тревожнее другой, мелькали у него в голове: Михаил говорил, что в камеры часто провокаторов подсаживают… Нет, нельзя откровенничать, — решил он, а вслух сказал:
— Что ты, агай, я здесь совсем по другому делу… Разве можно идти против царя? Да и не пойму я что-то, о каком Михаиле ты говоришь!
— Ладно, ладно, — хитро прищурился Сафуан, — ты тут, пока валялся да бредил, столько наговорил, что если бы я захотел тебя продать — уже давно бы сделал это!..
Дверь камеры приоткрылась, показался надзиратель, — Сафуана вызывали на допрос.
«Кто же он? Друг или враг? — напряженно думал Хисматулла. — Надо будет поосторожней расспросить его, когда вернется, что я тут болтал в беспамятстве…»
Но ни к вечеру, ни на следующий день Сафуан в камеру не вернулся…
15
Целую неделю Загит помогал отцу готовиться к переезду на джайляу — летнее жилье. Вся деревня походила на растревоженный муравейник. Улицы, как никогда, были полны народу, и каждый бежал, спешил куда-то; крики людей, мычанье и блеянье скота, скрипы повозок, лай собак и ржанье лошадей смешивались в один непрерывный гул. Лесовозная телега уже два дня стояла на дворе Хакима, и он каждый день осматривал ее, похлопывал по бокам, как будто это (шла не телега, а норовистое упрямое животное. Хажисултан-бай обещал дать ему для переезда саврасую кобылу, и теперь Хаким старался как можно быстрее собраться и двинуться в путь, — не передумал бы Хажисултан, не отдал бы кобылу другому, ведь в эти дни, верно, многие односельчане просят его о том же!
В ночь перед отъездом он почти не мог уснуть от возбуждения и тревоги, не спал и Загит. Еще накануне он просил у отца разрешения остаться на прииске с Гайзуллой, но отец только фыркнул, а когда мальчик решился второй раз попросить его о том же, так раскричался, что в ушах у Загита зазвенело:
— Ты что, сын шайтана, опозорить меня хочешь? Мало мне было позора на Кэжэнском за воде, когда вы с братом сделали из меня посмешище для соседей! Слава аллаху, что меня не посадили по вашей милости за решетку, будьте вы прокляты на том и на этот свете! Нарушать обычай дедов? Да ты рехнулся! Чтоб я больше не слышал от тебя таких слов, иначе и на глаза мне не показывайся!..
Загит понурил голову и не смел больше перечить отцу, однако всю ночь еще надеялся, что Хаким смягчится. «Может быть, пообещать ему отдать все золото, что я намою? — думал мальчик. — Или попросить Мугуйю — пусть поговорит с ним… Хотя что с нее взять, и так молчит целыми днями, словно воды в рот набрала… Только посмотрит своими глазищами, и сразу ясно, что с нее и спросу нету…»
Едва начало рассветать, как Хаким стал одеваться, чтобы идти к Хажисултану за кобылой. Он затянул шнурки на катах, и Загит, приподнявшись на локте, окликнул его:
— Отец!..
Хаким поглядел на сына. Бледное лицо мальчика в сумерках казалось еще более худым, тонкая шея выступала из ворота рубашки — казалось, стоит лишь дотронуться до нее, чтобы она сломалась, красные заплаканные глаза умоляюще смотрели на него. Хаким нахмурился и отвернулся.
— Сказал же тебе, не отпущу, — пробормотал он. — Нечего среди неверных околачиваться!.. И больше не приставай ко мне, а то ремня попробуешь…
Он накинул на плечи тулуп и поспешил к Хажисултану, а Загит тоже потихоньку оделся и, выйдя во двор, уселся у телеги на перевернутой кверху дном корзине. На соседнем дворе уже не спали, грузили на повозку домашний скарб.
Загит увидел мальчика лет семи — он молча тащил за руку девочку меньше его ростом; девочка слегка упиралась, крепко прижимала к груди замотанную в тряпки деревянную куколку; губы ее морщились, казалось, она вот-вот заплачет. Привстав на корзине, так что она прогнулась и заскрипела, Загит увидел, что и в остальных дворах соседи тоже встали: одни кормили скот перед дорогой, другие складывали пожитки в мешки и корзины, запирали дома, третьи забивали поперек окон доски, вразнобой стучали молотки и топоры. Еще дальше, на дороге, среди первых, уже отправляющихся в путь повозок Загит увидел отца, довольного и улыбающегося. Хаким горделиво смотрел по сторонам, торопливо здороваясь с соседями и всем своим видом показывая, как он спешит, — за ним, резко взмахивая головой, шагала саврасая кобыла.
Мальчик слез с корзины и, перевернув ее, выправил погнувшееся дно; почти тотчас во двор вышла Мугуйя. Несмотря на то что в небе не было ни единого облачка и день обещал быть солнечным, она была тепло одета, большой живот ее тяжело выпирал из-под платья, оттопыривая снизу камзол, и никак не вязался с ее маленькой, хрупкой фигуркой; бледное, без кровинки, лицо, казалось, было сделано из белого камня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111