— Снова дома, в Калифорнии, прихожу в себя после отравления сумахом и оторвала бы себе руки, если бы сил достало.
— Какое несчастье, а я-то думала, у тебя великолепный медовый месяц с божественным мужчиной.
— Не совсем так. А как твои пятеро чудесных детишек и очаровательный Дэвид?
— Милая, лучше не спрашивай.
— Что случилось?
— Этот сукин сын каждый день увозит их учиться ходить под парусом на целый день, а ты знаешь, как меня укачивает даже в весельной лодке. От меня им нужно только, чтобы я их бесконечно обеспечивала сухими теннисными туфлями — кроссовками, шиповками или как их там называют, и запоминать не хочется, — и дюжинами сухих носков. Чудовищное лето!
— Джесси, если я пришлю за тобой самолет, может, выберешься ко мне на несколько дней? Нам придется побыть дома, потому что я еще не могу выходить, но было бы так здорово, — умоляла Билли.
— А когда этот твой самолет прилетит сюда?
— Я извещу пилота и сразу тебе перезвоню. Ты уверена, что тебе это не хлопотно, бросить семью в разгар лета? Серьезно?
— Хлопотно? Ха! Я и записки им не оставлю. Так этим негодяям и надо! Пусть сходят с ума, вычисляя, где я, если вообще заметят. Помнишь старую застольную песенку о том, что нельзя доверять моряку ни на сантиметр своей кожи, что выше колен? Так это про мою жизнь.
Джессика прилетела на следующий день, по-прежнему божественно поникшая, хотя сейчас, когда ее хрупкая фигурка потяжелела килограммов на десять, ее понурость выглядела скорее соблазнительно сладострастной, чем поэтически трогательной. Она приближалась к тридцати восьми, но мужчины все еще вздыхали, когда она щурила близорукие лавандовые глаза сквозь небрежные кудряшки похожей на облачко челки, которую она рассеянно подстригала маникюрными ножичками, если та начинала закрывать обзор. Муж Джессики, Дэвид Страусе, стал одним из крупнейших в стране владельцев инвестиционных банков, и Билли давно завидовала подруге: какой у нее успешный, плодовитый брак, множество друзей, чудесно организованная и насыщенная жизнь, совсем не как у Билли.
Женщины начали беседу с той самой темы, на которой расстались в свою прошлую встречу четыре года назад. К концу второго дня они почти перекормили друг друга рассказами о главных событиях прошедших лет, в течение которых общались только по телефону. Билли достаточно поправилась, чтобы сидеть во дворе, в тени навеса у бассейна, а Джессика загорала рядом и с восторгом болтала ногами в воде.
— О, какое блаженство! — выдохнула она, немного помолчав. — Полнейшее, абсолютное блаженство — не иметь ни детей, ни мужа. Ты не представляешь, как мне сейчас хорошо. Не знаю, что такое нирвана, но там и вполовину так хорошо быть не может. Кому нужна эта абсолютная пустота, когда на свете есть Калифорния?
— Но, Джесси, — сказала Билли, чем-то смутно встревоженная, — ведь ты их обожаешь, разве не так? Твоя чудесная жизнь — это ведь не пустая болтовня?
— О боже, конечно нет, дорогая, я обожаю этот чумазый сброд, но иногда, даже частенько — ох, не знаю, но, к примеру, просто составить меню… — да легче горы своротить!
— Джесс, это смешно. У тебя лучший повар на Восточном побережье.
— Был, дорогая. Был лучший повар. Миссис Гиббонс ушла три месяца назад. Все началось примерно за год до того: девочки вдруг стали строгими вегетарианками. Хорошо, кто спорит? Это так праведно, так чисто и невероятно скучно. Потом близнецы шесть месяцев отказывались есть все, кроме пиццы. Никогда не заводи близнецов, милая, у них потрясающая сила воли. Чтобы как-то сбалансировать их питание, нам приходилось потрошить витаминные капсулы и хитроумно разбрызгивать их среди красного перца. Миссис Гиббоне потребовала настоящую печь для пиццы, я ее достала, но на самом деле от ухода ее удерживала лишь готовка для Дэвида. Ты знаешь, он не признает ничего, кроме утонченнейшей французской кухни, и это льстило ее гордости. Но конец настал в тот день, когда Дэвид-младший начал свои упражнения в вере.
— Что?
— Он соблюдает кошер.
Билли озадаченно уставилась на нее.
— Он решил, что хочет пройти Бар-мицвах. Начал изучать иврит, читать Ветхий Завет, а на следующем этапе потребовал строго кошерной пищи. Мы отвели одну из буфетных под кухню для него, и он готовит там на плите, ест из бумажных тарелок пластмассовыми ножами и вилками. Но хуже всего не то, что он отказывается есть пищу, которую готовит она. Однажды он велел миссис Гиббоне не проходить мимо его кухни, потому что она, видите ли, «трефная». Она припомнила ему, как готовила детское питание, как никогда не кормила его консервами, и так разобиделась, что собрала вещи и ушла. Я ее не виню, но с тех пор у меня побывала дюжина поварих. Уходя, все они заявляли, будто не предполагали, что им придется готовить на целый ресторан и освобождаться только к ночи.
— Ох, бедная Джесси! — Билли покатилась со смеху над незадачливой подругой. — Прости, но стоит представить Дэвида-младшего, прихлебывающего персональный куриный супчик… А он зажигает свечи в пятницу вечером?
— А как же.
— А ты не думала войти в контакт с местным отделением «Евреи за Иисуса»? — хохотала Билли.
— Прикуси язык. Хватит с нас и того, что есть. По крайней мере, я знаю, о чем все это.
— Значит, ты все-таки воспитала их евреями, — сказала Билли.
— О, нет, дорогая, только мальчиков. Девочки — епископалки, их крестили в той же церкви, что и меня. Как у Ротшильдов — мальчики продолжают традиции отцовской семьи, девочки могут делать все, что хотят.
Джесси замолчала и искоса взглянула на Билли. Убедившись, что выражение, которое она в последние дни замечала на лице у подруги, ей не мерещится, она отвернулась от бассейна и сменила тему разговора:
— А не пора ли тебе перестать изображать бравого солдатика и поведать мне обо всем?
— Что рассказывать? Мне нечего скрывать. Когда ты приехала, я жаловалась на сыпь от сумаха, но с каждым охом и вздохом чувствовала себя все лучше. Вот такой бравый солдатик.
— Выкладывай.
— О чем ты, Джесси?
— О Вито.
— Вито?
— Твоем муже.
— А-а…
— Да, о нем самом, — не отставала неумолимая Джессика. — О счастливом новобрачном Вито.
— Он просто чудо, Джесси. Никогда не думала, что человек может быть таким подвижным, творческим, энергичным.
— Не болтай.
— Мне никогда не удавалось тебя обмануть.
— Он «десятка»?
— А-а, это уж точно. Можешь мне поверить.
— Хорошо, тогда в чем же ужасное препятствие, невыносимая помеха, непредвиденная ловушка, от которой нет избавления?
— Кто-то что-то сказал о ловушке?
— Все говорят, все жены, каких я знаю, и я в том числе. Иногда по вечерам, когда я готовлюсь лечь в постель, Дэвид уже крепко спит. У каждой женщины муж в чем-нибудь безнадежно неисправим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173